— О, замечательно! — защебетала Дина. — Я решила стать врачом, представляешь? Ну, какой из меня врач, просто не понимаю, но папа-биолог и его животные сделали выбор за меня. А как поживает Сонечка?
— Тоже в полном порядке, — Карен вспомнил, что давно ничего не знает о судьбе беленькой мышки. — Ты чудесно выглядишь! — он откровенно любовался Диной. — Будущий врач заранее может очаровывать своих возможных пациентов.
Дина удовлетворенно засмеялась. Она действительно превратилась за это время из хорошенькой девушки в молодую, элегантную женщину.
— А как поживает верный оруженосец Люда?
— О, это целая история! — снова оживленно зачирикала Дина. — Ты представляешь, Людочка сразу после школы вышла замуж за канадского коммивояжера и уехала к нему. Ну, кто бы мог подумать?
Карен улыбнулся.
— Это случается. Особенно с такими девушками, как Люда. Я рад за нее.
— Я тоже очень рада! Она пишет мне и звонит. Я передам ей от тебя привет, ладно? — Дина никак не могла опомниться от счастливой встречи. — А что ты делаешь вечером? Давай поужинаем вместе!
Акции Карена Джангирова всегда были в цене и обладали удивительной устойчивостью. Но воспоминание о ночи, проведенной с Сонечкой, осталось горьким и тягостным бременем. Второй раз Джангиров так не ошибется. Карен вежливо наклонил голову.
— Прости, но вечерами после университета я работаю. Заканчиваю очень поздно и устаю.
Дина изумленно округлила глаза.
— Ты… работаешь? Зачем? То есть… извини… Я не понимаю… Разве… твой отец…
И Дина окончательно смешалась. Карен пришел ей на выручку.
— С отцом все нормально. Просто я предпочитаю теперь жить самостоятельно.
— Ты женился? — быстро догадалась Дина.
— Собираюсь, — коротко ответил Джангиров.
— Прости, я не знала… — неловко сказала смущенная Дина. — Но если ты захочешь… У тебя ведь есть мой телефон…
Карен снова вежливо склонил голову. Он никогда не позвонит симпатяшке Дине. Ночь, проведенная с Сонечкой, научила его слишком многому.
Ашот Джангиров начал бывать у Олеси и Карена. Сначала изредка, а потом все чаще и чаще. Карен относился к его посещениям довольно спокойно, хотя и оскорбительно равнодушно, а Олеся искренне хотела найти возможные пути примирения. Правда, сына журналист заставал крайне редко: утром мальчик был в университете, вечером — на работе. И потихоньку, без него, Джангиров-старший вошел в его новый дом, привязался к Олесе, улыбавшейся ему через силу, и к Полине, которая, в свою очередь, легко и быстро привыкла к немногословному Ашоту, потерявшему былой апломб и самоуверенность и превратившемуся в заботливого главу большой семьи.
Олеся никак не приходила в себя после гибели Мэри. Связывая смерть подруги с отцом, Олеся упорно отказывалась видеть Глеба и даже разговаривать с ним. Теперь кому-то предстояло помирить и их. Но Мэри не было на свете, а кто мог сделать это без нее?
Иногда появлялась Эмма, но занятая школой и Семеном, постоянно приводившим домой какую-то девушку, уделять много внимания Олесе не могла. Вечерами, вернувшись с работы, Эмма видела в передней женские сапожки. Цвет у них постоянно менялся: то белые, то красные, то коричневые.
— Сколько же у твоей девушки сапог! — наконец не выдержала Эмма. — Она дочь Березовского?
— Ты что, мать, упала? — спросил грубый Семен. — Это все разные… Девушки разные, понимаешь?
Эмма растерялась. Каждый день — разные?
Так продолжалось примерно год, пока обладательница одних сапог не объявила Семену о своей беременности. Выяснилось, что сапожки она носила красные.
Недавно у Эммы родилась внучка, которую она обожала и без конца задаривала игрушками. Теперь у нее совсем не осталось времени и сил на Олесю. Жизнь разводила бывших подруг в разные стороны. От Валерия по-прежнему не было никаких известий, и вдруг оказалось, что именно он, и только он один, самым странным и необъяснимым образом связывал двух женщин, спокойно забывших без него друг о друге.
Заброшенный дом с полубольной Олесей, замотанным Кареном и двумя детьми понемногу начал брать на свои плечи Ашот Джангиров. Здесь все чаще появлялся Гриша, а потом вдруг вместе с хозяином пришла Дуся.
— Дуся! — завопил Левон. — Ты тоже будешь теперь с нами жить?
Нянюшка утирала слезы и обнимала своего драгоценного любимого мальчика. Второй, не менее драгоценный и любимый, с удивлением смотрел на нее из дверей гостиной. Худой, повзрослевший, с расцарапанными от постоянного общения с металлом руками… Он неуверенно, словно не понимая, что происходит, приблизился к ней и осторожно обнял.
— Милый ты мой, хороший! — запричитала Дуся, сжимая Карена в мягких объятиях. — Как я скучала без тебя, Карик!
Она назвала его детским полузабытым именем, и Карен почувствовал, что еще одно мгновение — и он тоже заплачет вместе с ней. И это будет стыд, позор, перенести которые невозможно. Карен до боли закусил нижнюю губу, ощутив привкус крови.
— Ты будешь теперь жить у нас, да, Дуся? — кричал, кружась и подпрыгивая на месте, Левон. — Как здорово, Полина! Папа, это все ты придумал?
Ашот задумчиво наблюдал за происходящим. Он видел, как восприняли появление Дуси в доме сыновья и как плохо сейчас Карену. Его любимый, такой уже взрослый и такой еще маленький сын… Что же делать, мой мальчик, жизнь состоит из страданий. И все будет так же, даже если все будет иначе… Мой бедный, мой родной, мой гордый и упрямый ребенок…
За что им всем без конца достается? Да уж видно есть за что…
— Дуся, — нашептывал Карен нянюшке, — если ты сможешь приходить к нам, помоги, пожалуйста, Олесе! Сделай с ней хоть что-нибудь! Она ничего не хочет, не ест, не спит без лекарств, ни на что не обращает внимание. Я отчаялся привести ее в норму. Ты поможешь мне, Дуся?
Утирая слезы, старая нянюшка беспрерывно кивала, не выпуская свое драгоценное дитя из теплых объятий. Мой несчастный, уставший, исстрадавшийся мальчик…
Вечером Ашот Джангиров заехал к Витковскому. Глеб смотрел из-под очков грустно и озабоченно. Притихшая Юрате безмолвно удалилась в другую комнату.
— К сожалению, Олесю пока невозможно ни в чем убедить, — сказал Ашот, искренне сострадая поэту. — Она не желает слушать никаких объяснений и лишь твердит без конца одно и то же. Тяжелое нервное расстройство.
— А Полина? — вдруг спросил Глеб.
— Что Полина? — не понял Джангиров. — С девочкой все хорошо.
Глеб хмуро покачал головой.
— Не совсем так. Ну, да сейчас не в ней дело. Даже смерть матери не подействовала на Олесю так сильно, как гибель Мэри.
Ашот отвел глаза.
— Она стала пить… Карен долго скрывал от меня, но я увидел совершенно случайно.
Витковский помрачнел.
— И здесь мою дочь тоже нельзя ни в чем убедить, я пытался раньше. Но мне кажется, ваш сын раз и навсегда запретил ей когда-то баловаться вином, почему же вдруг снова… — Глеб замолчал, не окончив фразу, и выжидательно посмотрел на Ашота. — Она способна подчиняться только Карену.
Ашот побарабанил пальцами по подлокотнику. Карену способны подчиняться все, даже он, неподатливый, неуступчивый Джангиров.
— Я не знаю, что произошло… Вероятно, Карену больше не хватает времени и сил: его постоянно нет дома. Не доходят руки…
Оправдание вышло слишком неуклюжим.
— Но откуда в доме бутылки? — с нотками раздражения в голосе спросил Глеб. — Разве он их не видит, не замечает? Или до них тоже не доходят руки? Выбросить все — и дело с концом! И кто-то их ей покупает, раз она сама не выходит из дома! Не Полина же в конце концов!
— Не Полина, — стараясь остаться спокойным, отозвался Ашот. — И не Левон. Не прислуга.
— Но кто же тогда? Может быть, мышка Сонечка?
Джангиров снова нервно постучал пальцами по креслу.
— Да, это загадка. Пока я не в силах ее разгадать, но постараюсь… И поговорю с Кареном.
— Пожалуйста, Ашот Самвелович, — поэт встал и прошелся по комнате. — Буду вам очень признателен… Простите меня за резкость, не сдержался. Я уже слишком многим вам обязан и благодарить мне вас нужно без конца. Олеся упряма и суматошна. И бестолкова, как все женщины. Конечно, у нее была не самая удачная семейная жизнь… — Витковский помолчал. — Я очень рассчитывал на Карена и, кажется, не ошибся. Просто обстоятельства пока складываются не в его пользу. Но это скоро пройдет. Непрерывно так продолжаться не может.
Ашот вздохнул. Вечны страдания человеческие… И все будет так же, даже если все будет иначе… Он поднялся и вежливо откланялся.
— Заезжайте, — сказал Глеб. — Я всегда вам рад. Кроме всего прочего, только от вас я могу узнать хоть что-нибудь об Олесе.
Джангиров спустился вниз и сел в машину.
— Куда, Ашот Самвелович? — спросил Гриша. — Домой?
Журналист отрицательно покачал головой. У себя дома он теперь бывал очень редко.
— К Карену.
Гриша включил зажигание.
Олеся, как обычно, спала. Таблетки, которыми ее усердно накачивали врачи, в соединении с любимым вином превратили ее в марионетку без чувств, мыслей и желаний. Иногда ночью Карен, которому порой хотелось хотя бы малейшей разрядки, пробовал разбудить ее, прорваться словами и ласками к постоянно дремлющему, заторможенному сознанию, но сделать ничего не мог. Олеся не просыпалась, никак не реагировала на прикосновения его рук и только вяло, нехотя бормотала сквозь сон, что хочет спать — и ничего больше.
"И ничего больше, — повторял про себя Карен. — И больше ничего…" Утром он целовал ее, тоже сонную, и уходил в университет. Когда он возвращался вечером, она уже спала. Так тянулись день за днем. Сегодня у Карена был выходной, поэтому отец наконец-то застал его дома засветло. Дети отправились в кино. Дуся ушла до завтра, и им двоим никто не мешал.
— Как удачно я приехал, — сказал довольный Ашот, садясь рядом с сыном. — Как Олеся?
Карен равнодушно потер лоб.
— Все так же. Непрерывно твердит, что ее зовет Мэри. Не желает видеть отца. И эти ужасные мигрени… Прости, папа, но твои врачи совершенно ни к чему. Они ни черта не понимают, что толку их сюда без конца возить? Честно говоря, у меня опускаются руки, я просто не знаю, что с ней делать…