На перроне оживление – через три минуты поезд трогается.
– Вы бывали в Мюнхене?
– Никогда.
– Жалко.
Однако она не спрашивает почему и рассеянно глядит в окно.
– Вы не в настроении.
Эдит бросает на меня острый взгляд.
– Заметно?
– Не очень, но догадаться можно.
– Я редко бываю в настроении. Хорошее настроение у человека, как мне кажется, бывает не без причин.
– Так могут рассуждать только алкоголики, – возражаю я. – Женщине вашего возраста нужна причина лишь для того, чтобы быть не в настроении.
– Я могу быть не в настроении и без особых причин. С
меня хватает постоянных. Впрочем, оставим это.
Помолчав, она снова бросает на меня взгляд и добавляет:
– Завидую людям вроде вас.
– Почему? Потому что я владелец «Хроноса» или…
– Потому что вы не унываете даже в тех случаях, когда дела ваши далеко не радуют вас.
– Мои дела идут отлично.
– Вы имеет в виду переговоры с фирмой «Зодиак»?
Ирония ясна и без шестого чувства.
– Да, и это, – спокойно отвечаю я.
Женщина смотрит на меня недоверчиво, но возражать не намерена.
– Дорогая Эдит, – миролюбиво говорю я. – Поскольку нам с вами вместе работать, мне хочется, чтобы вы уже сейчас уяснили для себя некоторые вещи: обычно чем выгоднее сделка для тебя, тем она менее выгодна для другого.
Следовательно, тем больше усилий нужно потратить для того, чтобы эту сделку заключить. С фирмой «Зодиак» я могу начать работать с завтрашнего дня. Имеется в виду работа, рассчитанная на продолжительное время. Но такая поспешность чувствительно отразится на моих прибылях и отнюдь не в мою пользу. Поэтому я предпочел потерять еще несколько недель и получить больше денег. Я понимаю, что время тоже деньги, а вот время или деньги – это уже вопрос вкуса.
С перрона доносится приглушенный свист локомотива.
Две девушки, стоящие под окном, машут руками, только не нам. Лично меня никто никогда не провожал. Поезд мягко трогается, и лента перрона уползает назад, чтобы уступить место цепочке товарных вагонов, семафорам и ночным призракам.
– Спасибо за урок, – благодарит Эдит. – Тем более что я вас о нем не просила. У меня не было намерения вмешиваться в ваши дела.
– Почему же? Это куда лучше, чем если бы вы заботились только о своем жалованье. Ваше участие послужит мне доказательством, что я могу на вас рассчитывать.
Она смотрит на меня испытующим взглядом, потом говорит:
– В таком случае наградите меня сигаретой.
Проводник закончил возиться с постелями в наших купе и ушел. Эдит курит и смотрит в окно, хотя за окном непроглядная темнота: ночь и массивы Альп закрывают все небо. Выкурив сигарету до половины, женщина бросает ее в пепельницу.
– У меня ужасно болит голова. Можно, я лягу?
– Разумеется. Покойной ночи.
Я тоже ухожу в купе. Закрывая за собой дверь, слышу, как в двери, соединяющей купе, осторожно перемещается задвижка. Такое недоверие, да еще со стороны личного секретаря… Хотя я могу и не обидеться – сейчас у меня другие заботы.
Сняв пиджак, надеваю пижаму, закуриваю предпоследнюю в этот день сигарету и вытягиваюсь на постели.
Меня занимают вопросы, которые преследовали меня весь день, пока длилась суета, связанная со сборами в дорогу.
Их два, и оба они жизненно важные. Первый: правдивы ли показания Моранди? Второй: станет ли Моранди молчать?
Ответ на второй вопрос с практической точки зрения для меня особенно важен; кажется, я сделал все необходимое, чтобы он был положительным. Заставить человека заговорить в иных случаях очень нелегко, но куда трудней заставить его продолжительное время хранить молчание.
Хитрость не в том, чтобы, размахивая у человека перед носом пистолетом или пачкой банкнотов, вырвать у него какие-то сведения и чтобы на следующий же день поставили крест и на тебе, и на всей операции. Важно создать вокруг этого человека такую обстановку, чтобы он не мог делать ничего другого, кроме того, что ты пожелаешь, – в данный момент и в дальнейшем. Моранди будет молчать, потому что отныне его безопасность находится в прямой зависимости от моей. Он понимает, если уберут меня, решительно ничего не изменится, однако это явится прелюдией к тому, что уберут его самого. Ведь компрометирующий материал существует и будет пущен в ход.
Компрометирующий материал в данном случае был, разумеется, чистейшим блефом. У меня не было записи разговора между Моранди и Анной Феррари, теперь же я располагаю записью разговора куда более важного – между
Моранди и мной. И запись эта уже находится в надежном месте, так что моя возможная смерть бремени с плеч Моранди не снимет, если не считать бременем его собственную голову.
Моранди должен осознать и другую истину: он больше не может рассчитывать на своих хозяев. Ничего хорошего ждать ему от них не приходится. Об этом красноречиво говорит не только убийство Конти, но и то, что за ним самим была установлена слежка, и если его пощадили, то не столько из особого доверия к нему, сколько из желания использовать его как приманку. Теперь шефы убедились, что приманка не сработала, и махнули на Моранди рукой.
Но если кто-то снова проявит к нему интерес, как тут же исчезнет и этот кто-то, и сам Моранди, и пусть грубо, зато надежно следы будут заметены.
Следы, ведущие куда? Эта мысль снова возвращает меня к вопросу, самому важному для дальнейшего развития операции: правду ли рассказал Моранди или он преподнес мне некое рукоделие, связанное из полуправды и чистейшей лжи? Пока что у меня не было времени тщательно обдумать данные, полученные от него. Однако периодические раздумья и прежде всего прояснившиеся в ходе самого допроса факты дают основание полагать, что
Моранди рассказал правду, и, вероятно, всю правду, какую знает. К сожалению, он знает лишь незначительную часть из того, что меня интересует. И все же впервые с момента моего вступления в игру, за два месяца выжидания, топтания на месте, неизбежного риска я добрался до чего-то существенного, до чего-то, что стоит за Моранди и позволяет проникнуть глубже в эту усложненную систему.
Мне известно, кто давал Моранди инструкции и материалы. Так же как Конти и усатый, человек этот работает в
«Зодиаке». Эта крупная, пользующаяся хорошей репутацией фирма слишком уж пронизана пользующимися не столь хорошей репутацией шпионскими системами, что подтверждает мою изначальную гипотезу: «Зодиак» плюс разведывательное управление, хотя я в свое время твердо решил избегать поспешных гипотез.
Так или иначе, налаживание деловых связей с фирмой
«Зодиак» становится сейчас моей первоочередной задачей; Моранди – карта битая. Надо искать подходы к очередному трамплину.
Одним из неизвестных в задаче по-прежнему остается человек в зеркальных очках. Бледное продолговатое лицо, нагоняющее страх своим спокойствием, преследует меня, словно навязчивая идея. Моранди, по его словам, понятия не имеет, кто это может быть, хотя я дал ему подробнейшее описание. Вообще о Конти Моранди знает немного: шеф познакомил его с этим делом, явно шантажируя.
«Нашего Конти, – сказал шеф, – безнадежно испортили карты. Он все связывал с карточной игрой, даже самые серьезные вещи. О предложении фотографа он мне, конечно, сообщил, но всего лишь за час до решающей встречи. Он, как видно, струсил в последний момент и подумал укрепить свой тыл. Даже из этой информации пытался извлечь выгоду – просил вознаграждения. И, как ты знаешь, мы ему не отказали. Сработали мы, конечно, грубовато, обычно это делается чище, но виноват в этом опять-таки сам Конти. Согласно инструкции, он должен был привести фотографа к себе домой и там передать ему сведения. Они сами уничтожили бы друг друга и разделили бы между собой ответственность за двойное убийство. Но
Конти оказался подлецом. Он, видимо, так повел разговор, что собеседник усомнился и сказал „до свидания“. Благо, поблизости оказались наши люди. Вообще-то нам порой приходится менять план действия. Но только не решения.
Потому, что отказ от решения означал бы отказ от принципа. А принцип установлен раз и навсегда, и тебе он хорошо известен: за честную работу – деньги, за нечестную –
пуля».
Для дальнейшего хода операции это уже не имеет значения. Но мысли человека нельзя втиснуть только в операцию, как бы ни велики были ее масштабы. Что-то неизбежно останется вне ее – какие-нибудь частности, утратившие всякое значение, воспоминания, картины, которые давно следовало бы выбросить из головы, вроде той, на мосту: скорчившееся возле парапета тело с раздавленными, подрагивающими ногами и с разбитой головой, скомканная белая панама, пропитанная кровью.
«Довольно, пора спать!» – бормочу я, надеясь трезвым приказом прогнать видение, отвлекающее от реальности.
Однако чем больше я устаю, тем труднее мне уснуть; чем больше меня одолевает усталость, тем упорнее продолжает работать моя голова, правда на холостом ходу, затуманенная смутными видениями прошлого, неприятными картинами настоящего и всякого рода предчувствиями.
«День был весьма напряженным, но прошел не без пользы», – подвожу я итог. Кроме беготни, связанной с оформлением визы, надо было отобрать образцы товара, подготовить ценники, пришлось позаботиться о собственном гардеробе – должен же я хоть немного походить на бизнесмена, черкнуть несколько строк на родину близким и еще раз навестить господина Георга Росса, хотя подобные визиты в принципе запрещены и допускаются лишь в исключительных случаях.
Случай оказался исключительным. Приобретенный в свое время миниатюрный магнитофон убедил меня, что он стоит больших денег. Вообще-то я не люблю иметь дело с такого рода техникой: носить микрофон вместо галстучной булавки, устраивать проводку под рубашкой, продырявливать карман, чтоб просунуть в него тонюсенький кабель, а потом шарить по карманам, как бы в поисках чего-то, включая и выключая аппарат. Но подчас без подобных ухищрений не обойтись. Крохотная катушка, сунутая в конверт и предназначенная для дорогого Мерсье, в состоянии сделать мою возможную