Альбера Каре.
Быстро стащив с себя одежду, я встаю под душ, чтоб проверить, как действует на головную боль холодная вода.
Затем вынимаю из чемодана чистую рубашку, новый серый костюм и черные ботинки, одеваюсь, раскладываю по карманам документы, деньги и выскакиваю на улицу. Без двадцати три. Без пяти три я сажусь за столик кафе, на углу площади Сан-Марко, и заказываю кофе, хотя в данную минуту я все своим существом жажду не кофе, а сочного бифштекса со свежеподжаренным картофелем. Закурив, отпиваю глоток горячего кофе, второго глотка мне сделать не удается, потому что в Италии кофе подают один-единственный глоток. Внимательно осматриваю площадь и снова жду.
Другой на моем месте и при иных обстоятельствах, наверно, погрузился бы в изучение памятников архитектуры, которые, должно быть, и в самом деле весьма примечательны, раз они даже у меня рождают смутные ассоциации с давно знакомыми почтовыми открытками. Но сейчас к церквам, колокольням и дворцам я не испытываю ни малейшего любопытства. Все мое внимание сосредоточено на аркаде справа, где должен появиться человек в белой панаме, в темных очках и с висящим на плече «роллейфлексом».
Под аркадой почти темно. Площадь, вымощенная блестящими мраморными плитами, пустует под немилосердным солнцем. Жара не смущает лишь группу упрямых туристов. Они кормят булочками голубей, фотографируя при этом друг друга, чтобы увековечить свое близкое знакомство с птицами и Венецией. В кафе безлюдно, если не считать двух пожилых женщин в кружевных платьях, которые сидят, подобно мне, в тени аркады.
Ровно в три справа появляется человек в белой панаме.
Он неторопливо идет к кафе, рассеянно глядя на витрину, будто у него одна забота – убить время. Я узнаю его издали, не успев еще разглядеть висящий на плече «роллейфлекс».
Узнаю по характерной походке – он едва заметно приволакивает левую ногу – и по привычке держаться рукой за ремешок фотоаппарата.
Человек уже совсем рядом, и мне хочется воскликнуть:
«Любо!» Разумеется, я воздерживаюсь; только этого мне не хватает – поднять крик; однако именно сейчас так ясно доходит до моего сознания, сколько месяцев я прожил в полном одиночестве, даже не видя близкого человека.
Мужчина в панаме замечает меня издали, но проходит мимо, не обращая на меня никакого внимания, все так же неторопливо продолжает свой путь и исчезает под аркадой.
Я плачу за кофе, закуриваю новую сигарету и не спеша иду в том же направлении.
– Любо! – произношу я вполголоса, догнав на Кале
Ларга человека в панаме.
– Вы ошибаетесь, – бормочет он с едва заметной усмешкой. – Робер Леру. Бельгиец по происхождению, фотограф по профессии. А ты?
– Тоже бельгиец. Альбер Каре. Можешь меня звать «мон шер Каре».
– Почему бы и нет? Старые знакомые из Брюсселя. Ты, собственно, по какому делу?
– По тому же, что и ты.
– Я о другом спрашиваю.
Я прекрасно понимаю, о чем он спрашивает, только никак не могу смириться с этим официальным тоном, после того как мы целый год не виделись, к тому же в эту послеполуденную пору, когда на улице живой души не видать.
– Торговля. В частности, меня интересует венецианское стекло.
Любо кивает головой.
– А я готовлю альбом для одного бельгийского издательства.
Он замолкает, словно ему больше нечего мне сказать, и идет дальше; какое-то время мы шагаем молча в неширокой тени старых домов.
– Что-то ты мне не нравишься, – говорю я.
– Чем именно?
– Уж больно ты официален. Плохо переносишь жару?
– Не в жаре дело, брат, – улыбается Любо. – Работа. Не везет мне, и все тут.
– А как же с твоей приговоркой: «Давай за мной и не бойся»?
Любо едва заметно усмехается.
– Никак. Выветрилась из головы. Хорошая была приговорка, жаль только, что я ее забыл.
Я не возражаю, и мы продолжаем молча шагать в узкой тени потемневших от времени зданий. У меня свой принцип: если человек не в духе, дай ему вволю намолчаться –
может, пройдет.
– Какие инструкции? – вдруг обращается ко мне Любо.
– Я от тебя собираюсь их получить.
– Разве ты совсем не в курсе?
– Представь себе.
– Ладно. В сущности, все, что я знаю, можно передать в двух словах. История берет свое начало с некоего Ставрева, служащего Внешторга. Постоянное общение с представителями иностранных фирм. Завербован иностранной разведкой в первые годы после Девятого сентября1, но ни разу использован не был. И только шесть месяцев назад к нему является человек от западной фирмы «Зодиак», сообщает пароль – Ставрев уже едва ли надеялся когда-нибудь его услышать – и вручает рацию с инструкциями. Вот и все.
Любо вынимает из кармана измятую коробку «Кент» и протягивает мне.
– Как «все»? – спрашиваю я, машинально беря сигарету. Мой друг тоже берет сигарету и, замедлив ход, щелкает зажигалкой.
1 9 сентября 1944 года – день освобождения Софии советскими войсками под командованием маршала Ф. И. Толбухина.
– Все, – повторяет он, и мы снова шагаем в узкой тени. – Я хочу сказать: все, что мне известно.
– Когда был задержан Ставрев?
– Он не был задержан. Сам пришел к нам. Столько лет человек прожил как вполне добропорядочный гражданин, добился определенного положения, и на тебе, рация! Конечно, несколько дней дрожал, колебался, но потом все же явился и обо всем рассказал. Впрочем, по нашему указанию он до сих пор выполняет полученные от агента инструкции.
– Что же, мы можем делать ставку по крайней мере на двоих, – замечаю я. – На того, кто вербовал Ставрева, и на того, кто восстановил связь.
– На одного! – поправляет меня Любо. – Тот, первый, был военным, состоял при американской миссии, и следы его давно затерялись. Не исключено, что он умер. Мы можем делать ставку на одного: это Карло Моранди, чиновник венецианского отделения фирмы «Зодиак».
– Ну все-таки.
– Да, все-таки… Только на деле оказалось, что это «все-таки» не стоит выеденного яйца.
Приближаемся к каналу. В тени дома, близ воды, пустует мраморная скамейка.
– Посидим, – предлагает Любо и направляется к скамейке.
– Я бы предпочел другое место. Умираю от голода.
– А я от жажды, – бормочет мой приятель, опускаясь на скамейку. – Как назло, у нас нет времени.
Я сажусь рядом с ним, делаю последнюю затяжку и бросаю сигарету в неподвижную воду канала.
– Ты давно здесь? – спрашиваю я.
– Около трех месяцев. Три месяца, а толку никакого. В
моем положении следить за этим типом оказалось довольно трудно. И все же, мне думается, я выудил все, что только можно было.
Любо умолкает, и это наводит на мысль, что выуженное не стоит того, чтобы о нем говорить.
– Что он за птица, этот Моранди?
Порывшись в кармане, мой друг достает несколько снимков и один из них подает мне.
– Дворец дожей и Моранди в качестве приложения, –
поясняет он. – Хороший снимок, а?
Вглядываюсь в снимок, пожимаю плечами.
– Лучше бы я стал фотографом. В фотографии я куда более везуч.
На фоне дворца несколько прохожих.
– Кто же из них Моранди? – спрашиваю.
– Вот этот, с женщиной.
Этот, с женщиной, человек средних лет, низкорослый, с тонкими усиками, выступает важно, как петух; нелепая шляпа с узкими полями сдвинута на затылок.
– Женщина куда примечательнее, – говорю я.
– Да, но она не играет. В сущности, похоже, что и сам
Моранди уже вне игры. Чиновник средней руки. Вертопрах. Тратит, пожалуй, несколько больше, чем получает.
– Значит…
– Значит, делает долги, и только. Часто ездит по службе в Женеву, где находится отделение «Зодиака». Никаких связей, никаких действий, которые указывали бы, что он разведчик.
– А женщина?
– Не свободна, – отвечает Любо, выхватывая у меня снимок. – Его любовница.
– А ты не пробовал ее приручить?
– Тебя дожидался. Вконец испорчена. Опасно и бесполезно. Но я сделал другую попытку.
Он замолкает и смотрит на часы. Потом поднимает глаза и лукаво мне подмигивает, совсем как тот прежний
Любо Ангелов, шутник и плут, которого друзья величали
Дьяволом. Только сейчас в его подмигивании было что-то жалкое – он скорее храбрился, чем хвастал своими успехами.
– Вошел в контакт с одним типом по имени Артуро
Конти. Это очень длинная история, когда-нибудь расскажу со всеми подробностями. Конти работает в одной комнате с
Моранди, вместе пьют. И наверняка знает всю его подноготную.
– А что, если этот Конти…
Любо с досадой машет рукой.
– Оставь! Знаю, что к чему.
– Весь вопрос в том, уверен ли ты…
– Я ни в чем не уверен. Разве только в том, что никакой другой возможности нет. Тем более что Конти оказался сообразительным. Сразу смекнул, что я за покупатель и какой товар меня интересует. Поначалу делал вид, будто колеблется, – цену набивал. Потом сдался.
– Результат?
– Сегодня выяснится. Он услышит хруст банкнотов, а что получу я – неизвестно. Может, пошлет меня ко всем чертям, но иного выхода нет. И без того три месяца проторчал зря.
Мой друг смотрит на часы и встает.
– Я должен идти. С тобой мы встречаемся точно в шесть. К тому времени я буду иметь сведения. Место встречи – автобусная остановка у моста Свободы. Купи себе план города, чтоб не плутать. А сейчас, если хочешь поесть, иди по этой улице, пока не доберешься до Кампо
Морозини.
Любо слегка приподнял руку на прощанье и только теперь догадался спросить:
– Ты что, прямо из Франции?
– Из Франции.
– Значит, справился.
– Ты же мой учитель…
– Не морочь голову, – усмехается Любо. – Не будь меня, нашелся бы другой. Во всяком случае, я рад, что ты справился…
Потом добавил без всякой связи:
– А у меня, браток, есть сын. Ему уже пять месяцев!
Площадь Морозини не очень-то вяжется с общим обликом Венеции – ей недостает каналов. Зато кафе хоть отбавляй. Я устраиваюсь под тентом в белую и синюю полоску и сосредоточенно, стараясь не казаться слишком голодным, поглощаю миланскую котлету и гарнир – огромную порцию спагетти.