Он торопливо и все так же вполголоса излагает характер ожидаемой от меня услуги. Взять портфель и выйти на улицу. Найти бульвар Толбухина – после памятника первая улица направо, – такой-то дом, такой-то этаж. Три непродолжительных звонка. Спросить такого-то и сказать ему:
«Извините, вы не знаете французский?», на что тот должен ответить: «Я пойму, если вы будете говорить помедленней». Когда меня введут в дом, я должен сообщить, что прибыл от Бернара, а на вопрос, от которого Бернара, младшего или старшего, ответить: «От Бернара-отца». Затем оставить портфель и – обратно.
– Как видишь, все предельно просто.
– А если кто будет идти следом?
– Если кто увяжется за тобой, сделай небольшой круг и возвращайся обратно. Вчера за нами никто не ходил. Сегодня тем более не станут. Конечно, надо смотреть в оба, не показывая виду.
– А если меня схватят?
– Глупости. Я считал тебя смелей.
– Дело не в смелости. Все надо предвидеть. Как при обсуждении сделки.
– Ну, а если тебя схватят, чего, конечно, не случится, ты первым долгом расскажи такую небылицу: некий старый клиент, прослышав, что ты едешь в Болгарию, всучил тебе портфель, чтобы ты кому-то там передал его. Ты даже не знаешь, что в нем такое…
– Так оно и есть, – вставляю я с наивным видом.
– Вот именно. Придерживайся этой версии, и больше ничего. Я тебя освобожу, даю гарантию. Но чтобы я мог тебя освободить, ты не должен меня впутывать в это дело.
Иначе как же тогда мне тебя освобождать. Не забывай, что
«Зодиак» – это сила и дрожать тебе нет оснований.
Распоряжение выполняется точно по инструкции и в рекордно короткий срок – в течение получаса. Оказывается, выполнять шпионские задания в родной стране не составляет никакого труда, при условии, что соответствующие органы обо всем заранее предупреждены.
Я возвращаюсь в отель и вхожу в комнату конопатого, впопыхах забыв даже постучать в дверь. Стоящий у окна
Райман вздрагивает от неожиданности и оборачивается.
– А, это ты? Наконец-то!
– Почему «наконец-то»? Все получилось молниеносно.
– Да, но мне показалось, что прошла целая вечность. Не подумай, что я тебя недооцениваю, Морис, но у тебя все же нет достаточного опыта в этих делах. Стоит мне представить, как ты озираешься на перекрестках, как я заливаюсь холодным потом.
– Может, у меня и нет опыта, но я не озирался, хотя это не мешало мне установить, что никакого наблюдения нет.
– Чудесно. Ты оказал мне большую услугу.
– О, это мне ничего не стоило, – скромно отвечаю я. И
здесь я не далек от истины.
Последнюю часть своей миссии я выполняю тоже без особых усилий, и заслуга в этом принадлежит Райману, правда сам он этого даже не подозревает. Врач, посетивший конопатого, устанавливает, что его недомогание объясняется легкой простудой, и несколько таблеток оказывают положительное воздействие если не на организм, то на сон больного. Вскоре после визита врача Райман засыпает мертвым сном, а я отправляюсь в соответствующее учреждение.
И вот картина, я столько раз рисовал в своем воображении, но теперь она не воображаемая, а вполне реальная: в освещенном тяжелой люстрой кабинете – генерал, полковник и мой непосредственный начальник; все пристально смотрят на меня, тщательно взвешивают каждое мое слово, каждый шаг. В сущности, они уже в курсе дела и теперь интересуются лишь разного рода деталями, притом такими, объяснение которых заставляет меня время от времени доставать платок и вытирать лоб.
Полковник, разумеется, не может воздержаться от критических замечаний, касающихся, правда, частностей.
В качестве одной такой частности выступает моя секретарша. Не в нынешней своей роли, а в первоначальной. Ее назначение полковник называет «прыжок во мрак».
– А разве не прыжок во мрак расхаживать по улицам
Софии, рискуя в любой момент услышать что-нибудь вроде «Здорово, старина»? – отвечаю я, зная, что руководство операцией целиком лежало на полковнике.
– Зря ты волновался, – спокойно замечает он. – Все было так устроено, что ни у кого бы не нашлось времени с тобою поздороваться.
«Ты бы мог раньше сообщить мне об этом», – само собой напрашивается фраза, но я ее не произношу, потому что в этот момент раздается голос генерала:
– Давайте не отвлекаться…
Замечание адресуется полковнику, хотя поводом послужил я. Как оценить такую любезность, равно как и следующие слова:
– Я считаю, что до сих пор Боев справлялся с задачей неплохо.
На языке школьника это означает «отлично», «пять».
– Продолжим работу. Слово имеет Боев.
Иметь-то я его имею, только не знаю, как мне с ним быть. Потому что тщательно продуманного плана, которого от меня ждут, у меня попросту не существует. Я
пребываю в полной неподвижности, в положении человека, оказавшегося перед герметически закрытым сейфом, которого не то что открыть – к нему даже прикоснуться нельзя. Следовательно, мне не остается ничего, кроме как обрисовать перспективу со всеми ее трудностями, наметить продолжительные действия, если, если, если…
Как это ни странно, мои скептические суждения и прогнозы вызывают видимое одобрение. Даже мой начальник, который в иных случаях не упустит возможности напомнить мне о вреде фантазерства, в этот раз воздерживается от употребления ненавистного слова.
– Совершенно верно: терпение, умение выжидать, предельная осторожность, – соглашается он.
– Тебе следует сжиться с мыслью, что ты действительно переменил профессию, – посмеивается полковник.
Затем мы ведем подробный разбор обстановки со всеми вероятными и маловероятными изменениями, пока черное небо в широких окнах не обретает предрассветную синеву.
В Амстердам мы приезжаем как раз в обед, так что, когда я врываюсь в ресторан, Эдит есть от чего растеряться. Я застаю свою секретаршу на ее обычном месте, у окна, в ту самую минуту, когда она раскрывает меню.
– Здравствуй и заказывай, пожалуйста, на двоих, – говорю я, усаживаясь напротив.
На ее лице появляется слабая улыбка, а это не так мало, если учесть, что лицо ее редко выражает что-нибудь, кроме сдерживаемой досады.
– Я только что подумал о тебе, – признается Эдит, отослав официантку. – В сущности, я не переставала думать о тебе.
– И я о тебе думал. Все беспокоился, как бы ты не наделала глупостей.
– Что ты имеешь в виду? – с невинным видом спрашивает Эдит, хотя прекрасно понимает, что я имею в виду. – В
последнее время тут возле меня увивается кое-кто из мужчин.
– Меня не касается твоя личная жизнь. Только бы эти мужчины были не из «Зодиака».
– А откуда же они могут быть?
– Вот тебе и нет. Кто же особенно выделяется из твоего окружения?
– О, окружение – это слишком громко. Но тут фигурирует первый библейский человек Адам Уорнер и первый человек «Зодиака» мистер Эванс.
– Для начала не так плохо. Только…
Официантка приносит запотевшие кружки пива и тарелки с супом; как я и подозревал, это оказывается ненавистный мне томатный суп, хотя в меню он значится под другим названием.
– Что «только»? – напоминает Эдит, когда девушка удаляется.
– Я хотел сказать, что в любой карьере чем стремительнее взлет, тем скорее наступает падение – раньше возможности иссякают.
Эдит с удовольствием ест суп. Я только пробую и кладу ложку. Удивляют меня эти англо-саксонские расы, что они находят в этом жидком и распаренном томатном пюре.
– Ты случайно не ревнуешь? – любопытствует Эдит.
– Может быть. Только совсем немного. Если хочешь, чтоб я ревновал больше, тебе придется поделиться подробностями.
– С подробностями пока не густо. Мистер Эванс дважды встретил меня в коридоре, смотрел на меня очень мило, а во второй раз даже остановился и спросил, давно ли я тут работаю и где именно. Слушая мои ответы, он продолжал рассматривать меня со всех сторон и все повторял «прекрасно, прекрасно», так что я толком и не поняла, к какой части моей фигуры относится это «прекрасно».
– Только и всего?
– По-твоему, этого мало?
– А супруг Евы?
– Адам Уорнер? Тот зашел дальше: пригласил меня поужинать.
– И ты, конечно, согласилась!
– А как же иначе? Ты ведь сам внушал мне, если отказываешься от хороших вещей, это внушает подозрения.
– Я не делал обобщений. Имелся в виду конкретный случай с квартирой.
На этот раз официантка приносит филе из телятины, как обычно, с обильным гарниром в виде жареного картофеля.
Банальное блюдо, зато вкусно и питательно, что подтверждает многовековая практика. Какое-то время едим молча
– точнее, до тех пор, пока от филе почти не остается и вновь не подходит официантка, чтобы узнать, что мы возьмем на десерт.
– Так речь шла о подробностях, – напоминаю я.
– О, в сущности, это был второй допрос, правда сдобренный устрицами, белым вином и индейкой с апельсинами. У этого человека нет вкуса. Индейку, так же как устрицы, он запивает белым вином.
– Ты не могла бы комментарии гурмана оставить на потом?
– Я же тебе сказала: это был второй допрос, хотя и в форме дружеской беседы. Начал он с меня, чтобы закончить тобой. Главная тема: наши с тобой отношения.
– Для этих людей нет ничего святого, – тихо говорю я.
– Особенно их интересует момент нашего знакомства.
– Надеюсь, ты не прибегала к своим вариациям?
– Какие вариации? Изложила ему все так, как мы с тобой условились: прочла объявление и явилась. «А почему он остановился именно на вас?» – «Откуда я знаю, – говорю. – Возможно, потому, что остальные были менее привлекательными». Тут он, может быть, впервые внимательно осмотрел мой фасад. «Да, – говорит, – ответ представляется убедительным».
– А дальше?
– И дальше в том же духе. Хотя он раз пять повторил:
«Я не хочу вникать в ваши интимные отношения» и «Надеюсь, я вас не слишком задеваю». Спросил еще, не была ли я с тобой в Индии. В сущности, с этого вопроса он начал.
Я ему ответила, что ты ездил в Индию еще до нашего знакомства, о чем я очень жалею, поскольку мне, дескать, осточертело слушать твои рассказы об этой стране. В самом деле, Морис, ты был в Индии?