Опять мне видится совещание в кабинете генерала, на этот раз без меня, ибо я уже не имею физической возможности присутствовать на каких бы то ни было совещаниях.
Генерал молчит, погрузившись в свои мысли, но это очень напоминает ту минуту молчания, хотя соответствующей фразы никто не произносил.
– Да-а-а, – вздыхает наконец генерал, из чего следует: что бы там ни было, а работа не ждет, пора приниматься за дело.
– Дельный был парень, хотя и фантазер, – говорит как бы самому себе мой шеф.
– Отличный практик, – уточняет полковник, чтобы не говорить, как я порой недооценивал анализ и разбор операции. – Отличный практик, совсем как Ангелов, и так же как Ангелов…
Он не договаривает, однако конец фразы всем ясен.
– Случай с Боевым несколько иной, – замечает сухо генерал.
У меня всегда такое чувство, будто генерал в большинстве случаев принимает мою сторону, хотя и не говорит об этом. Он сам, прежде чем стать генералом, прошел огонь и воду и прекрасно понимает, что в жизни не все так просто и логически связано, как на совещаниях, и существует масса непредвиденных вещей и нелепых случайностей, возникающих в последний момент, критических ситуаций и нервотрепок, о которых говорить не принято, но каждому понятно, во что они обходятся, и четкий, до мельчайших деталей продуманный план может служить надежным фундаментом всякого серьезного дела, как бы ключом ко всему, однако этот фундамент и этот ключ не стоят ломаного гроша, если у тебя недостает мужества превратить это в систему хладнокровных и точных действий.
– Случай с Боевым несколько иной, – повторяет генерал. – Боев пал перед самым финалом. Финал мог быть неплохой, но Боев пал, и положение осложнилось: правда, данных теперь у нас достаточно, и мы можем без промедления продолжить операцию. В этом заслуга Боева – прежде чем идти на риск, он позаботился о наследстве.
Не уверен, что генерал скажет именно так, и вообще все это плод моего воображения, но то, что я позаботился о наследстве, факт, и тому, кто встанет мне на смену, не придется ломать голову над множеством загадок – он сразу займется проведением операции, но не так, как я, а уже по-своему, так, чтобы финиш был победным.
«Спи-ка ты! – говорю я себе. – Похоже, ты законченный пенсионер, раз имеешь дело с такими загробными видениями. Тьмой отгораживаешься от всего, чтобы легче думать, зато во тьме все представляется более мрачным.
Вот и спи!»
Я, должно быть, в самом деле забылся и не сразу понял, как долго спал, а тем временем за дверью слышатся тихие шаги. Наверно, мне это почудилось, потому что в коридор никто попасть не мог, входная дверь на этом этаже заперта, ключ в замке с внутренней стороны, да и цепочка на месте.
Однако все это не мешает мне слышать шаги за дверью, сперва смутно, как бы издалека, а потом совершенно отчетливо, настолько отчетливо, что я даже различаю неодинаковость звука – как будто одна нога ступает твердо, а другую человек подволакивает. «Это Любо», – говорю я себе.
Это в самом деле Любо. Открыв дверь, он останавливается на пороге, словно ждет, чтоб я пригласил его войти, но я ему говорю: хватит разыгрывать комедию, зачем ты сюда притащился, когда тебе и мне известно, что ты мертв, а он говорит, что настоящие друзья на такие пустяки не обращают внимания, и стоит и смотрит на меня, и я не могу понять, что он хочет этим сказать; не намекает ли он на то, что я тоже мертв, только это до меня еще не дошло. Я пытаюсь его вразумить, но Любо уже нет, хотя в дверях еще кто-то стоит, но уже кто-то другой, и это, оказывается,
Эдит: теперь я начинаю все понимать, выходит, я обознался в темноте, и она называет меня Эмилем. Я обрываю ее – какой еще Эмиль? Никакой я не Эмиль и лихорадочно думаю, неужто я когда-нибудь раскрылся перед нею, но не припоминаю такого случая, чтобы я проговорился, а она тем не менее продолжает меня называть, будто решила подразнить: Эмиль… Эмиль… Эмиль…
«Что с тобою творится, браток? – говорю я себе, открывая глаза и щелкая выключателем ночника. – Совсем рехнулся». – «Почему рехнулся?» – отвечаю и приподнимаюсь, чтобы достать сигареты. Это всего лишь нелепый сон, какой любому может присниться. И у меня нет ни малейшего намерения рехнуться.
Закуриваю «Кент», и от знакомого аромата и мягкого света лампы все становится на свои места, видения рассеялись. Сделав несколько глубоких затяжек по системе йогов, я окончательно убеждаюсь, что у меня все в порядке.
Может, нервы поослабли от длительного ожидания и бренчат несколько фальшиво, но они поднатянутся в ходе игры, им ведь ничего другого не остается, потому что все уже решено, да и особого риска для себя я не вижу.
Чем я рискую? Решительно ничем. Почти сорок лет я топчу нашу грешную землю на всех географических широтах, а ведь были такие, которые и двадцати лет не прошагали. Нет у меня ни пятимесячного сына, ни жены. Жена, последняя по счету, спит наверху, надо мной, и это действительно дорогое и близкое мне существо, к тому же и она, будучи в непосредственной близости от меня, уже довольно давно держит меня под надзором. А еще чем я рискую? Больше ничем. Место для постоянного жительства мне обеспечено, его давно забронировали для меня. В
братской могиле неизвестных. В компании всегда приятней. Ну-ка, друзья, потеснитесь, чтоб я мог подсесть вон к тому, что в окровавленной панаме.
9
Пришла беда – отворяй ворота. На следующий день, когда мы с Эдит уходим обедать, я чудом не сталкиваюсь с дамой моего сердца Анной Феррари. Она вырядилась по последней моде – ее платье скорее можно принять за ночную рубашку, не будь оно так коротко. Расхаживает по холлу со скучающим видом, бедра ее ни на минуту не остаются в покое, а взгляд рыщет по сторонам: Анне нужно видеть, какое она производит впечатление на окружающих.
И конечно, взгляд ее тут же меня засекает, на густо накрашенных губах застывает изумление, однако присутствие моей секретарши вовремя удерживает ее от восклицания: «О Альбер!»
По лестнице спускается Моранди: важный, как всегда, он семенит мимо нас и устремляется к Анне, что, однако, не мешает ему поймать мой предупреждающий взгляд:
«Смотри, мол, а то…» Они выходят на улицу раньше нас и сворачивают вправо, тогда как мы идем в обратном направлении, к ресторану.
– Откуда ты знаешь эту женщину? – небрежно спрашивает Эдит.
– Какую?
– Ту, что хотела тебе что-то сказать, но вовремя прикусила язык.
– Я не совсем тебя понимаю. Ты не могла бы говорить яснее?
– А, это не имеет значения! – отвечает Эдит. – Раз ты уклоняешься от прямого ответа, значит, готовишься соврать. А слушать вранье я не желаю.
– Ты, как видно, еще не совсем оправилась после болезни, – спокойно замечаю я.
– Никакая болезнь меня так не беспокоит, как ты: эти многозначительные умолчания, испытующие взгляды, подозрительность…
Я уже собираюсь сказать что-то в ответ, но она вдруг заговорила с подкупающей женской прямотой:
– Скажи, Морис, что могло так внезапно отравить нам жизнь? Все было так хорошо, а потом вдруг все испортилось…
– Потом? Когда потом?
– Я хочу сказать, после того как ты съездил в Мюнхен.
– После того как съездил в Мюнхен, я трое суток провел у твоей постели.
– Знаю и глубоко тебе признательна. И все-таки у меня такое чувство, что ты начал меня сторониться, что ты мне не веришь.
– Это плод твоего воображения.
– Вчера ты даже не стал спрашивать, где я была, – нашлась Эдит.
– Зачем мне спрашивать, если я знаю.
Женщина смотрит на меня быстрым взглядом.
– Что ты знаешь?
– Что ты ходила в парикмахерскую. Я же не слепой.
Ответ должен быть успокаивающим, однако я не уверен, что для Эдит он звучит именно так. По мосту мы пересекаем канал и выходим на противоположную набережную. Еще несколько шагов, и мы окажемся на самой оживленной улице, и тут до моего слуха долетают слова, окрашенные каким-то особенным, интимным звучанием, так и не произнесенные вчера:
– Скажи, Морис, на какую разведку ты работаешь?
На что у меня уже готов ответ:
– Надеюсь, на ту же, что и ты, милая.
– Ты ведь знаешь, я тебе все сказала.
– К сожалению, я не могу ответить тебе взаимной откровенностью: мне сказать нечего.
– То-то и оно. Ты мне не веришь. Иначе взял бы меня хотя бы в помощницы.
– Ты и без того оказываешь мне неоценимую помощь.
– Оставь, пожалуйста, – с досадой отвечает она. – Зря я затеяла этот разговор. Не собираюсь тебе навязываться.
Я не считаю нужным ей возражать, тем более что мы уже на людной улице и подходим к ресторану. Нет никакого сомнения, что у Эдит была встреча с седоволосым, а для прикрытия она заглянула к парикмахеру. И конечно, перекинулась словечком с Дорой Босх. Нельзя сказать, чтобы моя комбинация с Дорой Босх отличалась тонкостью замысла, и нечего удивляться, если Эдит что-либо пронюхала, но в тот момент подозрения меня не беспокоили, да и раздумывать не было времени. А сейчас мне некогда оправдываться в собственных глазах и укреплять в Эдит иллюзию, будто она тащит меня на буксире. Эдит тоже одна из ближайших опасностей, но, пока она вступит в действие, задача должна быть решена; если задача не будет решена, то ни Эдит, ни прочие частности уже не будут иметь для меня никакого значения.
Мы входим в ресторан, я галантно принимаю от нее плащ и вместе с моим передаю на вешалку. На нашем привычном месте у окна сидит какая-то парочка.
– Наши места заняты, – замечает Эдит.
– Слишком рано…
Она молча бросает на меня взгляд, и мы направляемся к другому столу.
Эдит сходила к своему парикмахеру, и я решаю после обеда сходить к своему. Ох уж эти парикмахеры!.. Часом позже захожу в кафе выпить чашечку кофе. Здесь хорошо натоплено, торчать же на улице в такую погоду, когда резкий ветер швыряет в лицо тучи водяной пыли и способен унести не только шляпу, но и тебя самого, просто глупо: повесив плащ, я усаживаюсь в удобное кресло.