Кофе на диво вкусный, да и погода располагает, так что я повторяю заказ и лишь после этого отправляюсь к парикмахеру. Однако по пути мне приходится смириться с мыслью, что со мной случилось небольшое приключение –
плащ, в котором я шагаю по улице, оказывается не мой. С
виду он ничем не отличается от моего, так что ошибиться было не мудрено, но в этом я обнаруживаю записочку.
Чисто личного характера. Нечто вроде маленькой справки, касающейся, как ни странно, близкого мне существа.
Если бы я сказал, что идет дождь, можно было бы с полным правом упрекнуть меня в том, что я слишком повторяюсь. Но в этот вечер он льет как из ведра, и «дворники» не справляются с потоками воды, падающими на ветровое стекло, а слепящие лучи фар уже в двух метрах от носа машины размываются, превращаясь в мутное свечение. Хорошо, что дорога мне знакома – я не раз ходил здесь пешком, – и тем не менее, когда двигаешься пешком, все имеет один вид, а когда ты в машине – совсем другой.
Чтоб не оказаться на обочине и не пропустить нужный мне поворот, я стараюсь ехать как можно тише. Наконец среди смутно проступающей массы деревьев я различаю узкую заброшенную дорогу. Съезжаю на нее задним ходом, чтоб было проще выехать, ставлю машину на обочине и иду пешком.
До баржи – второй справа – не более двухсот метров, и все же, пока я до нее добрался, я промок до нитки. Оказавшись на палубе, проделываю небольшую операцию в целях предосторожности, затем бесшумно спускаюсь по трем ступенькам и без стука нажимаю ручку двери.
Помещение освещает желтым светом слабая лампочка.
Ван Альтен за столиком, как будто он и не вставал с тех пор, как я его видел в последний раз. Но сейчас он не ест, а рассматривает какой-то каталог. Каталог стандартных вилл, если меня не обманывает зрение. Человек захлопывает проспект и так резко вскакивает с места, что мне кажется, сейчас я услышу страшный вопль.
– Я вас потревожил? – осведомляюсь я по-английски.
– Что вам угодно? – неприязненно спрашивает ван
Альтен, и рука его тянется к телефону на столике.
– Спокойно, сейчас я вам все объясню. Но должен предупредить вас: никаких криков о помощи и никаких попыток связаться с внешним миром. Телефонный провод оборван, а мой пистолет, как видите, снабжен глушителем.
При этих словах я показываю ему оружие, полагая, что кое-какие представления о баллистике он, должно быть, имеет. Затем подхожу к иллюминатору и для пущего уюта опускаю занавеску. Но рассчитывать на уют в этом плавучем амбаре бесполезно. Обстановка здесь самая убогая.
Просто диву даешься, как этот человек, который, как утверждают злые языки, получает крезовское жалованье, может жить в подобных условиях.
– Что вам от меня нужно? – все так же неприязненно спрашивает ван Альтен, хотя уже более сдержанно.
– Я хочу сделать вам одно предложение. Хотите –
принимайте его, хотите – нет, но выслушать меня вам придется.
Он молчит и продолжает стоять все в той же напряженной позе, почти упираясь головой в потолок.
– Может, сядем, а? – предлагаю я.
Ван Альтен садится и машинально отодвигает каталог.
Я устраиваюсь по другую сторону стола, держа пистолет в нужном направлении и так, чтобы он мог при необходимости сработать безотказно, и в то же время достаточно далеко от моего собеседника, чтобы оставаться вне пределов досягаемости его костлявых рук.
– Вы, вероятно, догадываетесь, что речь пойдет об архиве. Мне нужны кое-какие справки.
– О каком архиве? – спрашивает Ван Альтен.
– О том, который доверен вам. И главным образом о том, совершенно секретном.
– Понятия не имею о таком архиве.
– Неужели? Тогда чем же вы занимаетесь по десять часов ежедневно в кабинете Эванса?
– Спросите у Эванса.
– Это я сделаю потом. А сейчас я спрашиваю вас.
Человек не изволит отвечать. Он сидит неподвижно, упрямо сжав челюсти, только взгляд его настороженно шарит от дула пистолета до моего лица и обратно…
– Видите ли, ван Альтен, давайте не будем зря терять время, изворачиваться и прибегать ко лжи нам ни к чему.
Вы человек достаточно умный и понимаете, что если к вам пришел незнакомец с пистолетом в руке, то его не так-то просто спровадить с помощью пресной выдумки. Разрешите?
Разрешение касается сигареты, которую я собираюсь зажечь левой рукой, так как правая занята пистолетом. Ван
Альтен и на этот раз воздерживается от ответа, и я закуриваю на свой страх и риск; сделав две глубокие затяжки, я смотрю ему прямо в глаза, или, скорее, между глаз, точно в переносицу.
– Ну как? Деньги на виллу уже в наличии?
Ван Альтен молчит, но взгляд его становится еще более неприязненным.
– А средства для усадьбы? На приобретение земельного участка, обстановки и всего прочего?
Не сводя глаз с голландца, вдыхаю ему порцию дыма.
– Вы, ван Альтен, воображаете, что достигли вершин житейской мудрости. Но, если хотите знать, вы наивны, как ребенок.
– Я вас не спрашиваю.
Собеседник начинает раздражаться. Это уже лучше, чем ничего.
– Вы позволили вовлечь себя в игру, в которой вам с самого начала была уготована роль проигравшего. Вы бежали во время войны в Америку. Позже соблазнились хорошим жалованьем и поверили тому, что вам обеспечат будущее. Но ваше будущее, ван Альтен, здесь. Не на барже, а на дне канала.
Голландец продолжает молчать, но взгляд его больше не блуждает, а уперся в стол. Он слушает.
– Вы, вероятно, знаете не хуже меня, чем кончил ваш коллега ван Вели. Ваша участь будет не лучше. Разве что утонете вы в другом месте. Вы живете, как отшельник, копите каждый грош, чтобы осуществить свою заветную мечту. Но вам ее никогда не осуществить, потому что по роду работы вам слишком многое известно, чтоб вы могли когда-нибудь устраниться. Люди, знающие слишком много, редко доживают до глубокой старости, ван Альтен.
Человек медленно поднимает глаза.
– Все это касается только меня.
– Верно. Но это интересует и меня, поскольку дает мне возможность сторговаться. Я не младенец и отлично понимаю, как дела делаются: услуга за услугу. Вы уже слышали, что мне нужно от вас. Я, в свою очередь, понимаю, что нужно вам, чтобы вы смогли спасти свою шкуру и осуществить заветную мечту. Остается только произвести обмен.
– Вы разговариваете сам с собой, – презрительно бросает ван Альтен. – И торг затеяли с самим собой. Я вам ничего не предлагал и вас ни о чем не просил.
– Вопрос времени, ван Альтен. Стоит вам подумать хорошенько, и вы поймете, что сделка взаимовыгодная.
– Хорошо. Дайте мне время. Оставьте меня, чтоб я мог подумать.
– Разумеется. Если речь идет о нескольких минутах, пожалуйста.
– За несколько минут человек не в состоянии принять решение, касающееся его дальнейшей судьбы. Особенно под дулом пистолета.
– Весьма сожалею. Но если вы задумали пойти на самоубийство, то я не намерен составлять вам компанию.
Или вам пришло в голову, что я уйду домой и стану ждать, пока вы побежите докладывать Эвансу? Решение, каким бы оно ни оказалось, вы примете здесь, сейчас же. Могу вам дать разъяснение: относительно суммы торговаться не будем. Вы ее получите двумя частями – при заключении соглашения и по исполнении задачи.
– Вы делаете вид, что спасаете меня от возможной гибели, обрекая на другую, абсолютно неизбежную и немедленную, – замечаете с неприязнью голландец.
Эта фраза уже более конкретна. Вызванный упорством паралич мозга прошел, и в хаосе мыслей начались робкие поиски выхода.
– Наоборот, я указываю вам единственно возможный путь спасения, – возражаю я. – Мир широк, в нем хватает укромных уголков. А если прибавить к обещанной сумме и новый паспорт, спокойная старость вам обеспечена.
– А если я откажусь?
– Вы не станете этого делать, – тихо отвечаю я. – Вы любите жизнь, хотя и живете, словно аскет.
– Вас подослал Эванс, – неожиданно заявляет голландец. Это не слишком умно. Разве что нарочно он такое выдал.
– Нет, ван Альтен. Вы прекрасно понимаете, что не
Эванс меня прислал. Если бы Эванс в вас сомневался, у него есть более тонкие способы проверки. Хотя, по-моему, он едва ли стал бы тратить время на то, чтобы вас проверять.
Ван Альтен снова уставился в стол. Несколько минут проходят в полном молчании. Пускай у него устоятся мозги. Пускай он придет к заключению, что сам все открыл, без постороннего внушения.
Наконец человек отрывает взгляд от стола, смотрит на меня в упор и говорит:
– Сто тысяч!
– Гульденов?
– Сто тысяч долларов.
Дорого. Значительно дороже, чем сделка с Моранди. Но конец всегда оказывается дороже начала. И потом, если принять во внимание, что эта сумма – вожделенная мечта всей его жизни, сто тысяч не так уж много; в сущности, если что-то и заставляет меня задуматься, то не сумма, а его поспешное решение. Слишком уж быстро он перешел от решительного отказа к твердому согласию. Это не совсем в моем вкусе.
– Принимается. Я ведь обещал не торговаться. Но вы даже не спросили, что я хочу получить взамен.
– Вы как будто уже сказали.
– Лишь в общих чертах.
– Тогда объяснитесь.
– Благодарю. Но прежде всего позвольте вам дать совет: не прибегайте к тактике, к которой так легко прибегнуть человеку в подобной ситуации. «Сейчас я пообещаю этому типу золотые горы, тем самым спасу свою шкуру и положу в карман пятьдесят тысяч, завтра расскажу обо всем Эвансу, а там, гляди, и от него перепадет что-нибудь».
Единственное, что вы получите от Эванса, – это пулю в лоб, смею вас уверить.
– Не пугайте меня. Мне это хорошо известно.
– Тем лучше. Тогда вам, должно быть, известно и другое: если человек берется за выполнение задачи вроде моей, он не один. Попытаетесь устранить меня – сразу поставите себя под удар целой организации.
– И это мне известно, – отвечает с некоторой досадой голландец. – Вы из организации Гелена.
– Почему вы так думаете?
– Потому, что припоминаю, с каким подозрением отнеслись к вам в самом начале. Речь шла о каких-то наших сделках с немецкой фирмой. Вы от Гелена.