– От Гелена или от кого другого, это не имеет значения.
А пока разговор об услуге. Она предельно простая: вы мне дадите ключи от сейфа.
– Вы с ума сошли! – Тут ван Альтен неподдельно изумлен.
– Возможно. И все-таки вы ничего не теряете. Деньги, которые вы получите, печатались не в доме для умалишенных.
– Ключи-то не у меня.
– А где?
– Ключи хранятся в кабинете Эванса.
– Тогда вы мне их вынесете.
– Но послушайте, неужели вы действительно вообразили, что я могу выносить и вносить эти ключи, когда мне заблагорассудится?
– Ничего я не вообразил. Мне даже кое-что известно о заведенном порядке. Но сейчас я вас спрашиваю.
– Я остаюсь в архиве допоздна только в тех случаях, когда Эванс поручает мне экстренное дело…
– А именно?
Голландец молчит – вероятно, сочиняет ответ, и я кричу:
– Ван Альтен! Хватит играть в молчанку! Что за «экстренное дело»? Дешифрование?
Он кивает.
– Тогда почему же оно «экстренное»? У вас невпроворот таких дел, и притом каждый день.
– Отнюдь, – возражает он. – Я занимаюсь только спешными шифрограммами, интересующими лично
Эванса. Остальные так и пересылаются недешифрованными.
– Пересылаются куда?
– Об этом вы спросите у шефа. Я не в курсе.
– А ключи?
– Ключи я оставляю в кабинете Эванса, в секретном сейфе. Он обычно приоткрыт. Когда я кладу ключи и закрываю его, он автоматически запирается и, к вашему сведению, специальное устройство фиксирует время закрытия с точностью до минуты.
– Однако в данный момент эти ключи все же при вас.
– Да перестаньте вы со своими ключами! – с раздражением отвечает голландец. – Как вы не можете понять, что безопасность секретного архива, если он действительно секретный, зиждется не на одном-единственном элементе. Ключи только один из многих элементов.
– Это мне понятно, – говорю я. – Не учите меня. Кто дежурит внизу у входа?
– Во всяком случае, не портье.
– А кто?
– Кто-нибудь из людей Эванса.
– А наверху, в архиве?
– В архиве нет никого.
– Но там всегда горит свет.
– Свет горит, но нет никого. Свет горит из-за таких вот, как вы… чтоб не воображали, что помещение брошено на произвол…
– Как устроена сигнализация на этаже?
– Она общая для всего здания.
– И контролируется там, где сидит Дора Босх?
Голландец кивает утвердительно.
– А комбинация?
– Какая комбинация?
– Ван Альтен! – кричу я ему прямо в физиономию.
Он вздрагивает, отчасти от моего внезапного крика, отчасти направленного в лицо пистолета, и машинально роняет:
– Мотор.
– Врешь! – опять не выдерживаю я. – Все, что ты знаешь, известно и мне. И если я спрашиваю, то лишь для того, чтобы проверить тебя. Комбинацию образуют шесть букв и двенадцать интервалов.
– А вы меня тоже не учите, – сердито отвечает Ван
Альтен. – Комбинацию я знаю лучше вашего, по четыре раза в день ее набираю. Мотор берется во множественном числе с буквой «С» в конце.
– А интервалы?
– Три, два, один. Один, два, три. После каждой буквы.
– Хорошо. Мы это проверим вместе.
– Да вы спятили! Вы просто невменяемы! – теперь почти в отчаянии кричит голландец. – Ведь я же вам сказал, соваться туда немыслимо. Имеется единственная возможность: вы мне говорите, что конкретно вас интересует, я навожу необходимые справки и выношу нужные вам сведения.
– О нет! Так дело не пойдет. Вы знаете, что люди моей профессии ужасно недоверчивы. Документы, которые мне необходимы, я должен видеть собственными глазами, понимаете?
Ван Альтен что-то соображает. Надеюсь, не во вред мне.
– В таком случае есть еще одна возможность, и последняя, к тому же связанная с большим риском.
– Говорите какая. Посмотрим.
– Вы проникаете в секретную комнату, когда я буду там. На полчаса, не больше.
– Когда именно?
– Когда Эванс прикажет мне остаться после работы. В
таких случаях, прежде чем уйти, я вызываю дежурного из проходной, и он запирает весь этаж, где находится кабинет
Эванса. Вы придете пораньше, наведете свои проклятые справки и вернетесь к себе, а когда я вызову дежурного, незаметно выскользнете.
– Это мне более или менее подходит, – говорю я. – А
где же риск?
– Риск в Эвансе. Он может в любой момент вернуться.
Это бывает редко, но все же бывает.
– А если вернется?
– Вам видней. Не я заваривал эту кашу.
– Где бы вы могли меня спрятать?
– Негде.
– Как «негде»? А чердак?
– На чердак нет лестницы. Да и лаз заколочен наглухо.
– Неужто в этой секретной комнате нет какого-нибудь шкафа или укромного уголка?
– Коридорчик и туалет. Но он не может служить убежищем, потому что Эвансу ничего не стоит заглянуть туда в любой момент.
– Ну хорошо. Риск я беру на себя.
– Вы так считаете…
– Только на себя, – повторяю. – Пока я буду беседовать с Эвансом, если он вдруг придет, вы сумеете ускользнуть.
Губы ван Альтена расползаются в какой-то мрачной усмешке, однако он ничего не говорит. Что касается меня, то настоящий риск я склонен видеть скорее вне этой операции.
– Конечно, я не гарантирую, что все произойдет завтра же, – замечает голландец. – Надо улучить момент.
– Ладно, – соглашаюсь я. – Только имейте в виду, я не могу месяцами ждать, пока наступит этот момент.
– Я тоже. Положение, в которое вы меня поставили…
– Вы никогда не были в таком завидном положении: в одном шаге от счастья. Но только осторожнее, не сделайте шаг в обратном направлении. С того момента, как я покину ваше жилище до окончания операции, вы будете находиться под наблюдением.
– Только не пугайте меня, – рычит ван Альтен.
– Вы забыли сказать, как дадите мне знать.
– Точно в пять часов десять минут я позвоню вам по городскому телефону и скажу: «Извините, ошибка».
Впрочем, вы тоже забыли кое-что сделать. Деньги-то при вас?
– Нет, но у меня есть чековая книжка.
– Не желаю иметь дело с чеками. Это значит, я должен оставить в банке свою подпись.
– Какая разница? Если вы получите от меня сумму наличными, вы все равно дадите мне расписку.
– Никаких расписок и никаких чеков! – грубо обрывает меня ван Альтен. – Не собираюсь давать вам в руки документ.
– Но не могу же я тащиться по городу с карманами, которые по швам трещат от банкнотов…
– Раз идете за такой покупкой, не мешает деньги брать с собой.
– Откуда мне было знать, что вы запросите такую сумму? У меня есть двадцать тысяч.
– Давайте их!
Достав из боковых карманов две пачки по десять тысяч, я бросаю их на стол. Ван Альтен подбирает их с напускной небрежностью, но, прежде чем спрятать, ловко и быстро проводит большим пальцем по срезу каждой пачки, чтобы проверить их содержимое. Затем, осененный новой идеей, добавляет:
– А на остальные тридцать давайте чек.
– Не возражаю, – говорю. – Только отодвиньте свой стул, а то вы мне мешаете.
Он понимает, что я хочу сказать, и без слов отодвигается от стола. Переложив пистолет в левую руку, я заполняю чек.
– Предупреждаю, при втором взносе я потребую от вас расписку на всю сумму, – говорю я, подавая ему чек. –
Тогда вам уже нечего будет бояться.
– При условии, что вы отсчитаете мне восемьдесят тысяч наличными.
В финансовых операциях этот человек более упорный, чем Фурман-младший. Вопрос о том, хватит ли у него порядочности, как у того.
– Надеюсь, вы уже не собираетесь выходить сегодня…
– тихо говорю я, пряча пистолет.
– Куда мне, к черту, выходить?
– Дело ваше, но имейте в виду, на улице ужасный дождь. Вам надо беречься от простуды. И вообще в эти дни вы должны следить за своим здоровьем.
С этими словами я киваю ему на прощанье и ухожу.
А на улице в самом деле дождь льет не переставая.
Следующий день примечателен разве только тем, что в течение его не происходит ничего примечательного. И если я ждал, что какой-нибудь бледнолицый субъект в темных очках заглянет ко мне в комнату и, спросив «Как поживаете?», разрядит в меня пистолет, то мне приходится разочароваться. Никто ко мне не заглядывает, даже Райман. И время течет вполне в духе «Зодиака» – в молчаливом труде, в деловой обстановке пропахшей паркетином канцелярии.
Точно в пять, когда электрический звонок в коридоре напоминает нам, что, кроме канцелярской работы, на этом свете есть и другие радости, Эдит отрывает глаза от книги и спрашивает:
– Пошли?
– Ступай, я еще немного посижу, – говорю я в ответ, продолжая изучать бумаги, которыми обложился заблаговременно.
Женщина пожимает плечами: дескать, как хочешь, поправляет прическу, забирает всю свою движимость –
сумку, зонт, плащ – и уходит. То, что я задерживаюсь, несколько удивляет ее, однако она расценивает это как очередное проявление того холодка, который в последние дни неизменно проскальзывает между нами.
Через десять минут я складываю бумаги в ящик стола и жду еще немного, однако никто мне не звонит, чтобы сказать: «Извините, ошибка».
На другой день все повторяется с абсолютной точностью. На третий – тоже. Проходит еще несколько дней.
Эдит уже привыкла уходить домой одна и теперь даже не спрашивает: «Пошли?», а поднимается молча, как только в коридоре прозвенит звонок. Столь же тактична она бывает и в обед, полагая, что я демонстративно ее избегаю. Тем лучше – это освобождает меня от необходимости придумывать лживые объяснения, почему это меня внезапно обуяла страсть к канцелярской работе.
То, что в окружающей меня обстановке не наступило резких перемен, в одинаковой мере и беспокоит меня, и обнадеживает. Возможно, ван Альтен сдержал слово, не выболтал тайну о моем вечернем посещении его «яхты». В
таком случае голландец, вероятно, намерен выждать наиболее подходящий момент. Но очень может быть, что ван
Альтен проговорился. И то обстоятельство, что до сих пор никто не выстрелил мне в живот и не наехал на меня машиной, еще не гарантия моего счастливого будущего. У