– Но пойми, милая, в этом и заключается смысл игры: чтобы эти снимки попали именно Гелену.
– Каждый видит в игре свой интерес…
– Но в данном случае наши интересы, твои и мои, совпадают.
– Я не убеждена.
– Потому что ты не знаешь того, что знаю я, дорогая
Дорис Хольт.
Они обмениваются молниеносными взглядами. И снова ее вопрос:
– Что ты сказал?
– Именно то, что ты слышала, дорогая Дорис Хольт из братской ГДР.
Опять их взгляды встречаются. Паузу нарушаю я:
– При первой же возможности вам следует навести справки относительно меня; не исключено, что вы просто не успели получить последние материалы. Нам нечего играть в жмурки. Я здесь от болгарского Центра.
– Тогда почему же ты решил передать снимки Гелену?
– Потому что заснятые документы фальшивые. Насквозь фальшивые. Нам они ни к чему. Нам нужны подлинные.
Вот это ливень! Ветер выхлестывает мне в спину целые ведра воды, так что, пока я дохожу по темному переулку, где остался мой «мерседес», до кафе на углу, успеваю вымокнуть до последней нитки.
Полночь – и вокруг ни души. Незаметно вхожу в неосвещенную парадную, нащупываю почтовый ящик Питера
Грота. Утром я договорился с Питером, что он оставит здесь ключ от своего ателье, которым я смогу воспользоваться для интимной встречи – от всевидящей Эдит укрыться не так-то просто. Ключ на месте, и я бесшумно поднимаюсь по лестнице в мансарду.
Задуманная операция вопреки тому, что совершаться она должна, безусловно, над уровнем моря, не имеет ничего общего с прогулкой по горам под ласковыми лучами майского солнышка: проклятый дождь осложняет мою задачу, хотя без него она была бы вовсе неразрешима.
В тусклом свете, идущем от окна, я развязываю сверток, достаю тонкую крепкую веревку и опоясываюсь одним ее концом. К другому концу веревки привязан солидный крюк, тщательно обмотанный шпагатом, чтоб не издавал стука при падении. В карманы я кладу необходимый инструмент, ставлю на стол табурет, взбираюсь на это нехитрое сооружение и через слуховое окно вылезаю на крышу.
На меня обрушивается такой потоп, что я тороплюсь скорее закрыть стеклянную крышу, иначе ателье Питера может превратиться в аквариум. Передо мной две крутые крыши, прижавшиеся одна к другой. Мне предстоит преодолеть шесть таких склонов. Забрасываю крюк на конек ближайшей крыши, разумеется, неудачно. «Ничего. У меня впереди целая ночь, и вообще я владелец плохой погоды», – успокаиваю я себя. Две-три попытки, и цель достигнута. Собираю веревку и шаг за шагом взбираюсь по скользкой крыше. Крыша не только скользкая, но и ужасно крутая, а под ударами дождя и ветра, которые так и норовят сбросить меня на мостовую, она кажется мне еще круче.
Достигнув конька и преодолев искушение передохнуть, начинаю спуск. Спуск оказывается более неприятным, нежели подъем, потому что приходится пятиться назад.
Темно, как в могиле, хотя прочих ее преимуществ, как-то: безветрие и относительно сухости, не наблюдается. Постепенно я свыкаюсь с мраком и уже различаю под ногами черепицы. Первая крыша преодолена, но руки и ноги у меня дрожат от напряжения. Чтобы расслабить мускулы, я на минуту склоняюсь на крышу. Плащ только бы связывал мои движения, поэтому я оставил его в ателье, а без него до такой степени вымок, что дождь мне теперь нипочем.
Размахнувшись, лихо бросаю крюк на следующий конек. И
конечно же, опять неудачно. «Что может быть лучше плохой погоды, когда ты принялся за такое упражнение», –
утешаю я себя и снова бросаю крюк. Начинается восхождение на вторую крышу.
Проходит не менее часа, пока я добираюсь до последнего здания. От веревки у меня не ладони, а живое мясо, ноги подкашиваются. Дальнейшее продвижение отнимает у меня значительно больше времени. Наконец мне удается вскарабкаться до слухового окна. Оно заделано железным щитом и для пущей надежности забрано железной решеткой. Полагаю, что прикосновение к этим устройствам при нормальных условиях привело бы в действие сигнализацию и по всему зданию раздался бы адский звон. Но условия не совсем нормальны, после обеда я успел вынуть предохранитель на щитке под столом Доры Босх.
Пуская в ход скудный запас подручных средств, чтобы вскрыть окно, я впервые не в шутку, а всерьез готов поверить: «Что может быть лучше плохой погоды?» Не знаю, когда сооружался этот блиндаж, но хронические амстердамские дожди настолько разъели петли, что я отделяю их без особого труда.
На чердаке непроглядный мрак. Снова закрыв слуховое окно, зажигаю карманный фонарь. Чердачное помещение окутано копотью и паутиной, а потолок такой низкий, что встать во весь рост невозможно. Лаз, позволяющий спуститься вниз, не заколочен, вопреки утверждению ван Альтена, а только закрыт на засов, хотя, будь он заколочен, я бы тоже не стал с ним церемониться. Чтобы крышка не упала и чтобы потом можно было водворить ее на место, я сперва привинчиваю к ней приготовленную заранее ручку и только тогда осторожно открываю лаз. Осветив на мгновенье помещение подо мною, я убеждаюсь, что это нечто вроде коридорчика без окон. Зацепив крюк за край лаза, спускаюсь по веревке. Две двери. Эта, в туалет, меня не интересует. Вторая заперта, но мой инструмент заготовлен именно для подобных случаев. Мне даже не приходится выталкивать ключ, оставленный в замочной скважине, я отпираю дверь ключом, захватив конец его соответствующим приспособлением.
Вот и секретная комната, ярко освещенная и пустая, с темнеющим сейфом в глубине. Для вящей элегантности натягиваю тонкие резиновые перчатки… Принимаюсь за ключи. Снабдив меня этими ключами – не станем упоминать, за какую цену, – Фурман-сын доказал, что в области частного сыска он нисколько не уступает Фурману-отцу.
Он не только сумел отыскать фирму, изготовившую сейф, но и раздобыл дубликаты ключей. Можно не сомневаться, старик снабдил бы меня и комбинацией, если бы секрет ее не хранился у самого владельца фирмы. Только комбинация мне уже известна, и я берусь терпеливо набирать ее: три интервала – М – два интервала – О – один интервал и так далее, пока тихий, но отчетливый щелк не дает мне знать, что неприступный сейф, неумолимый сейф «Зодиака», готов открыться.
Вынув досье – настоящее, – приступаю к работе. Сведения об агентах имеют два индекса. Одна сеть постоянно действующая, другая – глубоко законсервированная, созданная для того, чтобы вступить в действие при исключительных обстоятельствах, в случае войны. Нити от них тянутся по всему социалистическому лагерю, насаждалась эта агентура долгие годы. Вот почему сейф «Зодиака» был таким неприступным. Вот почему пришлось столько времени терпеливо ждать, чтобы получить возможность бросить взгляд на эти досье.
Три часа. Съемочные работы закончены, но дел еще много. Необходимо убрать все видимые и невидимые следы, водворить на место крышки и совершить обратный путь по крышам, не говоря уже о том, что до наступления рассвета негативы должны оказаться в надежном месте.
В затуманенном от напряжения мозгу всплывают воспоминания: вот я собираю какой-то тряпкой воду, нахлынувшую в ателье Питера, а затем шарю израненными руками в кладовке – мой еще не притупившийся нюх подсказывает мне, что там должно быть виски…
Все это произошло в ту дождливую ночь, когда я посетил ван Альтена на его барже.
И эта – нынешняя – ночь уже на исходе, когда мы с
Эдит устраиваемся наконец в «мерседесе» и катим к
Айндгофену. Седовласый исчез. Этот человек с самого начала и до конца был так молчалив, что казался призрачным; не ощущай я прикосновения его пистолета к своей спине, можно было бы подумать, что это плод моего воображения.
Шоссе освещено неярким светом люминесцентных ламп. И от этого в силуэтах домов видится что-то бесконечно унылое, особенно если ты глаз не сомкнул в течение всей ночи. Негативы, предназначавшиеся Бауэру, переданы час назад. Мне в этом городе больше не на что рассчитывать, разве что пулю кто всадит в спину.
– Подумать только, взяли бы билеты на самолет – к обеду были бы дома… – вздыхает Эдит.
– Не стоит расстраиваться. Лучше внушай себе, что кратчайший путь не самый близкий. К тому же самолеты плохи тем, что предлагают тебе множество формальностей, столько раз указываешь фамилию, расписываешься.
– Но ехать поездом до того долго…
– Долго ехать – значит много спать. Страсть как хочется долго ехать.
В Айндгофене мы с Эдит должны сесть в поезд. Два незнакомых друг другу пассажира на незнакомой станции сядут каждый в свой поезд и уедут в разные стороны.
Одиноко и скучно, зато надежно. Потому что, хотя все ходы были тщательно продуманы, с того момента, как негативы перешли в другие руки, на сколько-нибудь верную защиту надеяться не приходится. Между прочим, Эванс отпустил меня и для того, чтобы я мог передать негативы.
Это отчасти оправдывает его поступок перед коллегами.
Раз уж неприятель так или иначе сумел заглянуть в святая святых «Зодиака», единственный способ защиты – направить этого неприятеля по ложному пути, подсунув ему фальшивое досье.
– Едва ли Эванс убежден, что негативы попадут к Гелену, – замечает Эдит.
В этом отрицательная сторона продолжительного знакомства с одним человеком – он начинает читать твои мысли. Такие, как мы, не должны поддерживать связь друг с другом длительное время.
– Нет, конечно, – соглашаюсь я. – Если бы дело касалось только Гелена, шеф вряд ли стал бы тратить столько времени на изготовление фальшивых досье. Готов биться об заклад, эти досье лишь отчасти фальшивы. В них фигурируют реальные лица, с которыми в свое время пробовали иметь дело, но безуспешно; теперь они видят смысл держать этих людей под наблюдением и подозрением – тем спокойнее будет работать настоящим агентам.
Пригороды остаются позади, люминесцентные лампы исчезли, и мрак вокруг нас сгущается еще больше. Энергичней нажимаю на газ, и «мерседес» стремительно бежит по желобку из света собственных фар.
– Значит, Эванс должен быть доволен, – как бы про себя говорит Эдит.