– Ясно: больше не посылают в командировки, – насмешливо замечаю я, пустив к потолку струю дыма.
– Вот именно, – бросает женщина, раздраженная моим упорством. – Потому что его командировки были необычные. Он все больше туда, за «железный занавес», ездил… Понял?
Я, разумеется, понял, однако продолжаю поддразнивать ее в надежде услышать все, что она знает.
– Возможно, так оно и есть, – заключаю я с ноткой недоверия. – Но в таком случае не могу понять, какой тебе прок от этого человека.
– Проку никакого. Просто я ему обязана. Два года назад, когда Моранди нашел меня, я работала манекенщицей в третьеразрядном доме моделей и моего заработка хватало только на чулки и бутерброды.
– Хорошо, хорошо.
– И потом, он мне обеспечивает какой-то минимум. Не говоря уже о том, что в любой момент его могут снова послать…
– Хорошо, хорошо.
– Тогда как ты – иностранец. Таить не стану, ты для меня большая роскошь, но сегодня ты здесь, а завтра возьмешь да исчезнешь…
– Я говорю тебе, что буду наезжать сюда – сделки.
– Значит, мы сможем часто видеться. Только Моранди…
– Хорошо, хорошо, – твержу я. – Не думай, что я стану требовать невозможного. Я ведь обещал…
– Тогда прекрати эти сцены ревности. С меня достаточно пыток Моранди.
После этих слов наступает успокоение, и Анна подзывает меня, чтоб я расстегнул ей платье.
Все это не так плохо, однако не выходит за рамки того, что я уже знаю. Временно либо навсегда Моранди изъят из обращения. Какие задачи он выполнял, сколько раз и, самое главное, кто отправлял его – эти вопросы остаются открытыми. Что Анне известно, она сама сказала. Дополнительные, как бы случайные и совсем невинные вопросы, подкинутые в ходе разговора – с кем Моранди поддерживает связи, чем он занимается в Женеве, – ничего, в сущности, не дали. Несколько малозначительных подробностей, в целом отвечающих характеристике, которую дал
Любо, – кутила, вертопрах, старый волокита, воспылавший чувством к довольно нещепетильной и весьма суетной приятельнице, к тому же не отличающейся верностью.
И все-таки успех налицо. Все это может очень пригодиться. Только бы не случилось какого подвоха и не оборвалась установленная связь.
На седьмой день нашей любовной эпопеи, когда мы вечером возвращаемся в квартиру на Марчериа, Анна предупреждает меня, что на горизонте может появиться
Моранди.
– В Женеве он обычно задерживается не больше недели и по возвращении сразу же идет сюда.
К вашему, мол, сведению. Однако то, что сама она никак не обеспокоена грозящей опасностью, представляется мне весьма странным.
– А что, если Моранди нас накроет?
– Ты воспользуешься черным ходом.
– Значит, придется всю ночь быть настороже?
– Глупости. Если до десяти его не будет, то он вообще не придет.
На всякий случай Анна показывает мне коридорчик, ведущий к запасной лестнице, чтобы в случае чего мне было легче ускользнуть. Женщине не пришлось бы брать на себя такой труд, если бы она знала, что несколькими днями раньше, когда она уходила за покупками для наших поздних завтраков, я уже успел обследовать эти места.
Анна снимает платье, то самое, кружевное, и надевает халат. Затем направляется в ванную. В этот момент трижды, притом весьма настойчиво, звонят.
– Моранди, – спокойно говорит Анна. – Ступай.
– Ты не открывай, не убедившись, что я ушел.
– Знаю, – кивает она. – Иди.
Что я и делаю. Но, очутившись на лестнице, я не спускаюсь вниз, я задерживаюсь у двери, чтоб выполнить пустяковую операцию со звонком. Видимо, этот звонок висит здесь без дела с давних пор, потому что пришел в негодность, и вот настало время, когда он снова сможет сослужить службу, хотя и в другом качестве. Корпус звонка укреплен в коридорчике, у самой двери в спальню. В свое время в его металлическое полушарие я вставил крохотный, но довольно чувствительный микрофончик, подсоединив его к проводку. Остается только соединить наружный конец провода с мембраной, чтобы можно было участвовать в предстоящем разговоре, по крайней мере в качестве слушателя. Именно этой операцией я и занялся.
– Тут кто-то был… – слышу тихий, но достаточно ясный голос Моранди.
– Тут и сейчас кое-кто есть… – отвечает голос Анны.
– Я хочу сказать, кто-то посторонний. Это запах не твоих сигарет.
– Верно. Я перешла на «Кент».
– У тебя на все готов ответ, – снова звучит недовольный мужской голос.
– Так же как ты по всякому поводу готов затеять скандал. У тебя, наверно, опять неприятность…
– Неприятностей хоть отбавляй.
Наступает пауза.
– Ну рассказывай же, чего ждешь! – слышится голос
Анны. – Я ведь знаю, пока ты не выскажешься, настроение у тебя не улучшится.
– Полная неопределенность. У меня такое чувство, что надо мной сгущаются тучи… Что меня подозревают… Что за мной следят…
– Что у тебя нервы не в порядке и тебе мерещатся призраки… – дополняет женщина.
– Вовсе не призраки. У меня большой опыт в этих делах. Я только никак не пойму, откуда все это исходит.
– От тебя самого, и больше ниоткуда. Если ты с кем-нибудь не делился…
– Я – нет. Но, может, ты?
– Глупости, – отвечает Анна.
Однако голос ее звучит не вполне уверенно.
– Ты так много болтаешь со своими приятельницами и парикмахерами, что, пожалуй, сама не в состоянии припомнить, что говорила и чего не говорила.
Анна молчит.
– Отвечай же! Если проговорилась, лучше сознайся.
Имей в виду, те шутить не станут.
– Кто «те»?
Я весь обращаюсь в слух, но Моранди сердито бормочет:
– Неважно кто. Важно, что шутить не станут. Да будет тебе известно, Конти пристрелили не ради ограбления, а за то, что болтал.
– Почему ты мне раньше не сказал?
– Об этом я узнал только в Женеве. И не воображай, что, если то, что случилось с Конти, случится со мной, тебя пощадят.
Снова наступает пауза. Потом слышится голос Анны, тихий, изменившийся:
– Карло, я боюсь…
– Чего ты боишься? Говори, что ты натворила?
– Ничего не натворила. Но тут последние дни около меня увивался какой-то тип… Я, конечно, отшила его, но он увивался…
– Что за тип?
– Какой-то бельгиец… выдавал себя за торговца… и все о тебе выспрашивал… Я, конечно…
– Как его зовут, твоего торговца? Где он живет? – грубо прерывает ее Моранди.
Я не дожидаюсь ответа. Пора уже посмотреть, куда ведет эта запасная лестница.
Если пессимисты всегда видят впереди самое плохое, я от них не далек. Несмотря на то, что мои отношения с
Анной складывались весьма идиллично, я еще позавчера рассчитался с гостиницей и отправил свои вещи на вокзал, в камеру хранения. Таким образом, единственное, что мне остается сделать, – самому отправиться на вокзал, чтобы сесть на первый же поезд, отбывающий в западном направлении.
Час спустя я дремлю в пустом купе, покачиваясь под мерный, убаюкивающий перестук колес. Дремлю, просыпаюсь и снова дремлю, то пытаясь собраться с мыслями, то стараясь их рассеять, ведь теперь все равно ничего не поправишь. Неприятно лишиться взлетной дорожки. Но если она единственная, то это уже не просто неприятность, а катастрофа.
Мне необходимо обсудить все с самого начала. Не сейчас. Завтра или позже, но необходимо. И найти выход.
Сменить местожительство. Сменить паспорт. Или, быть может, сменить голову.
3
Напротив меня в черном кожаном кресле сидит генерал.
Справа и слева от него разместились полковник и мой начальник. Все трое смотрят мне в лицо. Их взгляды и затянувшееся молчание угнетают меня.
– Хорошо, – произносит наконец генерал, как бы прерывая какую-то свой мысль. – А сам-то ты как оцениваешь свою работу?
– Оценка ясна, – отвечаю. – Оценка совсем плохая.
Однако я включился в действие в тот момент, когда операции грозил провал, и я мог сделать только то, что сделал.
– Ты хочешь сказать, начни ты сначала, ты бы действовал точно так же? – спрашивает генерал.
Я молчу. Генерал посматривает на моего начальника.
Тот усаживается поудобнее на стуле, потом изрекает:
– Ты поступил точно так же, как Ангелов. Повторил его ошибку.
– А как я должен был поступить?
– Ждать. Ждать еще.
«Ждать? Чего? Второго пришествия?» – в сердцах возражаю я про себя, но вслух ничего не говорю.
Генерал бросает взгляд на полковника, который, склонив голову, барабанит прокуренными пальцами по обитому красным сукном столику.
– Если учесть ситуацию, создавшуюся после провала, я лично одобряю попытку Боева установить связь с Анной
Феррари, – подает голос полковник.
Вступление вселяет надежду. Но только в того, кто не знает полковника. Теперь он поднимает свой желтый указательный палец и направляет его мне в грудь.
– Но зачем тебе понадобилась пускаться в расспросы относительно Моранди?
– Как это «зачем»? – не в силах сдержаться я.
– Очень просто, зачем? Чтобы услышать то, что ты и без того знаешь? Или чтобы связи лишиться?
Я молчу.
– Второе. К чему эта самодеятельность со звонком?
– Даже при наличии самой совершенной аппаратуры я бы не сумел услышать больше того, что услышал, воспользовавшись звонком, – бормочу в ответ.
– Верно. Но ведь это годится только на один раз.
Он замолкает, как бы для того, чтобы я мог сообразить, куда он метит, потом продолжает:
– Тебе следовало установить эту связь спокойно, без всякой спешки, не вызывая подозрения. Чтобы этой связью можно было пользоваться длительное время. Окопаться как следует. Обеспечить для себя безопасное и вполне надежное устройство для подслушивания. Таких устройств сколько угодно даже в магазинах. И – ждать!
Все мне твердят: «Надо уметь ждать!» Как будто я не знаю этого лучше, чем любой другой. А может, все-таки знаю недостаточно?
– Ну а теперь? – генерал смотрит на меня в упор.
– Теперь мне потребуется новое имя. Словом, легенда три.
– Ты знаешь, Боев, чего стоит создать легенду, – мягко говорит генерал.