Неужели я слишком ясно дала понять, что меня интересовало на самом деле?
– Как будто кто-то другой мог сделать что-то быстрее или пережить удар Беатрис, – сказал наследник. – Я помню тот день. Я был там. Удар не расколол ее череп, он просто разорвал ей лицо. Расколота была грудь. Я видел ее сердце, Лорена. Мы думали, что она умерла. Чтобы вылечить эти раны, ей понадобилось много часов. Не знаю, как ей это удалось. Не знаю, знает ли это она сама.
То есть, чтобы исцелиться, ей нужно много времени. Мне тоже, но у меня не уходили на это часы. Хотя мне никогда не разрубали мечом грудь. Ей пришлось замедлить сердцебиение, чтобы мозг при этом остался жив. То есть, чтобы убить ее, нужно убить ее сердце.
– Я не это имела в виду, – солгала я. – Думаешь, она разозлилась?
– Нет. Она бы сказала. – Он поправил очки – это было так легко сказать – и замер, положив пальцы на подлокотники. – Ее настроение трудно предсказать, но нет, она все равно разозлилась бы так же. Да даже если и сильнее – она в таком восторге от перспективы получить двуосененную дочь, что ей плевать.
Я содрогнулась.
– Я не хочу быть ее дочерью.
– Да, – сказал он со смехом. – Неловко бы вышло.
– Сними их, – я постучала пальцем по тыльной стороне его руки в перчатке. – Алистер, это же я. Я точно знаю, кто ты.
Он снял с лица красные очки. Его глаза покраснели и опухли, под ними пролегли тени.
– Лорена Адлер, кто знает тебя лучше всего?
– Мои творцы. – При этих словах они пришли в полный восторг. Это было неслышно, но я почувствовала легкую дрожь. – Они знают меня так же хорошо, как я знаю их.
Они были жестоки, как мир. Ничего не давали мне и ничего не брали.
– А как же твоя мать?
– Когда она умерла, мне было так мало лет. Она никогда по-настоящему меня не знала, – прошептала я. – Я никогда не спрашивала ее ни о чем важном. Я знаю, какой у нее любимый цвет и шутка, но я не знаю, чего она хотела – кроме выживания. Я не знаю, что она сделала бы, если бы ушла из Болот. Я никогда не спрашивала ее, какие цветы положить на ее могилу.
Может быть, мне было суждено стать могильщицей в тот момент, когда я услышала ее последний вздох.
– Теперь меня никто не знает. Моя мать знает, но она не знает, – сказал он.
Я кивнула.
– Я видела сердце моей матери. Мы не должны были это знать.
Рука наследника дернулась. Он положил ее мне на плечо, слегка согнув пальцы. Тепло его тела обжигало. Мама и многие, с кем я выросла, уже давно мертвы, и воспоминания о ее смерти все еще преследовали меня. Наследник, казалось, это знал. Он отдернул руку и вздохнул. С моих губ сорвался похожий на всхлип смешок. Я прижала ладони к глазам.
– Я знаю, какова на вкус кровь моих сестер, – прошептал он. – Я знаю, как кровь течет из перерезанного горла. Я знаю, как знание о смерти вызывает кошмары горя. Мне жаль.
– Это несправедливо.
– Мир несправедлив, – сказал Алистер. – Он требует, чтобы мы причиняли вред себе и другим, чтобы продемонстрировать силу. Если мы будем неравнодушными, мы будем страдать. Раньше мне было не все равно – настолько не все равно, что я думал, что утону в своей боли. Этот мир так погряз в жестокости, что единственный способ избежать страданий – проявлять безразличие. Мы не можем позволить себе неравнодушие.
– Так ты себе говоришь? – я подняла голову и посмотрела ему в глаза. – Все, кроме тебя и пэров, должны причинять себе вред, чтобы выжить. Они работают до изнеможения на фабриках и шахтах – или с утра до ночи пропадают на других работах в Цинлире. Моя мама работала на заводе боеприпасов. Она всегда была уставшей, у нее всегда были раны. Ей приходилось на это идти, чтобы нам было где жить и что есть. И это не реалии мира. Это реалии Цинлиры. Мама погибла, потому что Ланкину Норткотту было все равно, что его фабрика может сгореть в пожаре, если перед этим она принесет ему прибыль. И ей еще повезло. У тебя всегда была власть, даже если с тобой случалось что-то плохое. Поэтому ты впервые понял, что за власть нужно платить, только когда осознал, что ты грехоосененный. Всем остальным замечать творцев не нужно. У меня шрамы не потому, что я благоосененная, – сказала я, вытягивая руки, – а потому, что я стерла пальцы до крови, когда мыла полы, чтобы заплатить за кремацию моей матери. Мир не требует, чтобы мы ломали себя, чтобы выжить; это делают люди, отказывающиеся нам помогать.
Он моргнул, достал из кармана высокую узкую фляжку и поднес ее к моей голове. Прикосновение холодного металла облегчило боль.
– Как только угроза Двери будет устранена, – сказал он, – мы можем начать разбираться с другими угрозами Цинлиры.
– Ты ведь понимаешь, что я говорю о пэрах, да? – я забрала у него фляжку и поднесла ее к щеке. – Ты не рассказал ей о расчетах Карлоу.
Он заправил мне за уши пряди волос со лба.
– Нет. Я знаю, что она скажет: «Мы выживем, и сильные выживут вместе с нами». Бесполезно говорить ей об этом сейчас.
– Она всегда использует тебя для жертвоприношений? – спросила я, поворачиваясь к нему лицом. Он коснулся рукой моей щеки и положил ладонь мне на плечо. – Что взял ее грехотворец?
– У меня есть подробные дневники, позже я выясню, что это было за воспоминание, – он на мгновение задержал дыхание, а затем выдохнул. – Она следит, чтобы я всегда заполнял пробелы.
– Алистер, – медленно произнесла я, – откуда ты знаешь, что она не лжет тебе, после того как пожертвовала воспоминаниями?
– Она любит меня. Она монстр, но она любит меня, – он убрал руку и обратил на меня взгляд своих огромных серых глаз. Сейчас он совершенно не был похож на красноглазого грехоосененного наследника престола, в которого его превратили его действия. – Откуда ты знаешь, что Джулиан не использует тебя, чтобы спасти своего отца?
Он любит меня, и я знала его лучше, чем он знал себя. Он никогда не умел лгать.
– Он мой лучший друг, – сказала я. – Он хочет жениться на мне. Я сомневаюсь, что он предложил бы настолько связывающий контракт, если бы хотел избавиться от меня.
Брови наследника взлетели вверх.
– Какой жизнерадостный мальчик для девочки, которая выжила, оставаясь скрытой.
– В его тени легко спрятаться. – Я вела себя скромно и сдержанно, чтобы оставаться в безопасности, но Джулиан был слишком жизнерадостен, чтобы испугаться сарказма и отдернуть руку. А то, что я была могильщицей, почти всех держало в страхе. – Ты завидуешь, что у меня есть друзья, а не деловые партнеры, с которыми тебя связывает контракт?
Он покраснел.
– Не волнуйся. Я понимаю. Мои творцы много лет были моими единственными друзьями – пока я не перебралась в Лощину.
Он встал, его щеки все еще были тревожного розового оттенка.
– Я попрошу принести тебе обед. Уверен, что завтрак был неаппетитным. К счастью, я почти уверен, что моя мать оставит тебя в покое.
– Довольствуемся малым, – сказала я.
Пять месяцев – ужасающая цифра. Времени почти не осталось, и его не хватит, чтобы убрать суверена с дороги. К тому времени Уилл, если он невиновен, будет в безопасности, но сколько людей будут каждую неделю приносить в жертву? Чтобы Уилл был в безопасности, этого мало. В конце концов все мы будем принесены в жертву Двери. Так Цинлире не выжить.
– Ты уже поел? Я хочу рассказать тебе о своей жизни в Болотах. Я хочу рассказать тебе, что Устье представляет собой на самом деле.
Глава восемнадцатая
Когда я забывала, что Алистер Уирслейн – наследник престола, разговаривать с ним было почти приятно. Он был напряжен, но не больше, чем Мак, когда тот начинал говорить. Он больше не пытался со мной флиртовать, и я была благодарна ему за это. Нельзя, чтобы мы оба играли друг другом.
Теперь, когда я решила называть его по имени, мне было трудно держать в голове, что он наследник престола. Он был чуть старше меня, но пролил намного больше крови.
На следующее утро у моей двери стояла фляжка терпкого лимонада – почти без сахара и без капли яда. Я осторожно сделала глоток, когда собралась в лабораторию. Дверь Карлоу была плотно закрыта, из ее комнаты слышались перешептывания, а потом прорвался звук, похожий на рыдания. Я остановилась и коснулась двери. Никогда не думала, что Карлоу может плакать.
Я убрала руку и пошла дальше.
Я не так хорошо ее знала и подумала, что ей бы не хотелось, чтобы я увидела, как она плачет. Я решила, что попрошу Крика сходить за ней, но когда я дошла до лаборатории, она уже была там. Должно быть, из наших комнат сюда можно было дойти менее извилистым путем.
– В течение трех месяцев количество жертв, необходимых для того, чтобы она оставалась закрытой, будет сравнимо с населением Порта, – сказала она. Она так низко склонила голову над записной книжкой, что кончик ее носа был запачкан чернилами.
– Ну, – протянул Крик, заглядывая ей через плечо, – по крайней мере, это не очень большой город.
Мы с наследником проезжали через него, когда ехали в Устье. Море-Пожирающе-Реку-у-Порта было таким же старым, как Лощина, а его жители заслуживали выживания так же, как и жители любого другого города, вне зависимости от того, большой он или маленький.
– Нам придется решить, скольким людям мы позволим умереть, прежде чем попытаемся заменить Дверь, – сказала я. – Сейчас мы на отметке три человека в месяц. Пять – не слишком много?
– Нет, если они насильники и убийцы, – пробормотал Бэзил.
– Но что будет, когда они кончатся? – Дрожащей рукой я пододвинула к себе миску с красной грязью. – А что будет, когда у нас не будет времени судить людей с творцами и мы должны будем гадать, виновны они или нет?
– Более насущный вопрос, которого ты избегаешь, – сказала Карлоу, – это сколько невинных людей мы готовы принести в жертву Двери, чтобы нам хватило времени на ее замену – и на то, чтобы спасти остальных жителей Цинлиры – и как мы будем выбирать?
– Рискнуть всеми сейчас или пожертвовать некоторыми, чтобы уменьшить риск? – Бэзил застонал и закрыл книгу. – Мы не можем принять такое решение.