. В таком «поэтическом строе вещей» функциональное в вещи поглощает ее саму, заражает ее чувством, настроением, возникающим в борьбе человека с неподатливой вещностью мира, в конечном счете даже наделяет моральной нагрузкой[107].
Библиография
[Арсеньев 2010] – Арсеньев П. Литература факта как последняя попытка называть вещи своими именами // Транслит. Литературно-теоретический журнал. 2010. № 6–7. С. 37–53.
[Арсеньев 2014] – Арсеньев П. Литература чрезвычайного положения // Транслит. Литературно-теоретический журнал. 2014. № 14. С. 40–53.
[Барт 1983] – Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика. М.: Радуга, 1983. С. 326–333.
[Барт 1989] – Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: Пер. с фр. / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Г. К. Косикова. М.: Прогресс, 1989.
[Барт 1996] – Барт Р. Мифологии. Пер., вступ. ст. и коммент. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996.
[Барт 2015] – Барт Р. Работы о театре. М.: Ad Marginem, 2013.
[Волошинов 1929] – Волошинов В. Марксизм и философия языка. Л.: Прибой, 1929.
[Гегель 1959] – Гегель Г.-В.-Ф. Сочинения. Т. 4. Система наук. Ч. 1. Феноменология духа. Перевод Г. Шпета. М.: Соцэкгиз, 1959 (Академия наук СССР. Институт философии).
[Зенкин 2006] – Зенкин С. Н. Сартр и опыт языка // Жан-Поль Сартр в настоящем времени / Материалы международной конференции; отв. ред. С. Л. Фокин. СПб.: изд-во СПбГУ, 2006.
[Латур 2015] – Латур Б. Наука в действии: следуя за учеными и инженерами внутри общества. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2015.
[Свифт 2003] – Свифт Д. Путешествия Гулливера. Сказка бочки. Дневник для Стеллы. Письма. Памфлеты. Стихи на смерть доктора Свифта. М.: НФ «Пушкинская библиотека», 2003.
[Серио 2012] – Серио П. Языкознание ресентимента в Восточной Европе // Политическая лингвистика. Екатеринбург, 2012. № 3 (41). С. 186–199.
[Степанов 1985] – Степанов Ю. С. В трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. М.: Наука, 1985.
[Parain 1942] – Parain В. Recherches sur la nature et les fonctions du langage. Gallimard, 1942.
[Russel 1980] – Russel B. An Inquiry into Meaning and Truth. London, Unwin Paperbacks, 1980.
Теория кавычек
Для Барта не бывает случайных знаков. Это правило относится ко всем знаковым системам, которыми он интересовался: языку, который не исчерпывается литературой, зрительному образу, фотографии, рисунку, мифу, музыке и т. д. Поэтому, чтобы лучше понять один из путей внутреннего развития мысли Ролана Барта, нам показалось интересным рассмотреть здесь один особенный знак, который, будучи нормальным элементом письменного языкового узуса, также принадлежит, хотя еще нужно понять насколько, иной знаковой сфере: это кавычки и их влияние на слова, которые в них заключены[108]. Сразу оговоримся, что Барт сложно маневрирует кавычками и смыслом, который они производят или который им приписывает критик; их значение варьируется в довольно широком диапазоне от простого значения слова до операций, затрагивающих более обширные модальности и жанры, таких как ирония или пародия. Размышляя о том, какой эффект фактически производят кавычки в тексте, используя сам их специфический потенциал в критическом дискурсе, Барт обнаруживает, что кавычки являются прежде всего заявлением и свидетельством о дистанцированности писателя. И это всего лишь первый этап длинного критического пути, на котором нам встретятся ирония, пародия и, наконец, «письмо».
Нам придется ответить на несколько вопросов. Почему именно кавычки? Что отличает их от множества других знаковых систем? Каков производимый ими «смысловой эффект»[109], то есть воздействие на значение слова или слов, которые в них заключаются? А главное, как они соотносятся со всей системой мысли Ролана Барта?
Начнем с замечания о том, что заявленная тема этой конференции направляет нас по верному пути, ставя центральный вопрос: существует ли «множественный» Ролан Барт? Иначе говоря: существует ли «несколько» Роланов Бартов? Или так: согласно каким критериям можно различать «различных» Роланов Бартов, которых мы сможем обнаружить? Заметим, что схожий «множественный» подход также напрашивается и при вопросе о кавычках. При таком подходе нужно будет различать различные «оси», позволяющие определять «дисциплины» или «поля», на которые обращал свое внимание критик: семиологию культуры, литературную теорию, другие искусства, «утопии». В конце этого пути, пересекающего разные поля, можно будет приоткрыть суть бартовской «теории» кавычек, если она вообще существует. Изучая все вышесказанное, читатель, несомненно, заметит большое количество кавычек, даже неоправданно большое для такого небольшого пояснительного введения. Как это объяснить?
Поскольку окружающие слово кавычки как минимум отсылают нас к иному смыслу слова, чем ожидаемый, то есть как бы отводят наш взгляд в сторону от этого слова, будет любопытно и даже контринтуитивно констатировать, что, желая нечто прояснить, мы указываем перстом в ином направлении. Поставить кавычки – значит указать, что мы ошибемся в значении слова, если будем следовать только слову как таковому. Смысл поставленного в кавычки слова, который имеет в виду говорящий, отличается от смысла слова, их лишенного, хотя само слово не меняется, лишаясь этого типографского знака. Как бы то ни было, кавычки всегда призывают нас посмотреть в сторону. У них есть особая семиотическая привлекательность. Как и прочие типографские знаки, они несут в себе специфическое предупреждение об отклонении смысла от прямого пути. «Привычной смысловой дороги нет – объезд» – вот что говорят нам кавычки. На перекрестке нескольких возможных смыслов, на разветвлении смысловых дорог или даже на обычном прямом участке пути что-то нарушает наш комфорт и требует свернуть на другую дорогу, пока другой аналогичный знак не вернет нас на исходный маршрут. Амбивалентность слова «sens»[110], как все уже заметили, связана с гомологией между метафорой дорожных знаков и семантической операцией, обозначаемой кавычками.
Добавим, что наше объяснение может показаться упрощенным, даже редукционистским. Почему? Потому что смысловые различия, приписываемые слову, могут быть разной природы. Некоторые слова, даже и лишенные кавычек, могут обладать множественными значениями. Синонимия – обычный феномен, и для своего проявления она не нуждается в кавычках. Более того: снабженные кавычками, эти слова зачастую приобретают не одно дополнительное значение, а сразу несколько. Кавычки не заменяют слово другим конкретным словом, они лишь предлагают нам такую замену. Это тонкие искусители. И эту сложность не разрешить, используя иные способы ставить кавычки – то есть применяя курсив или письменные буквы вместо печатных. Эти знаки не эквивалентны друг другу, как это явствует из того факта, что порой их можно встретить вместе в одной и той же фразе, где каждый знак несет свой особенный нюанс, особый смысл.
Еще одно необходимое предварительное пояснение. До сих пор речь шла о кавычках, призывающих читателя опознать некое слово как носитель специфического означаемого, одного из возможных и отличающегося от обычного. Но слово кавычки само в некотором роде поражено синонимией. Действительно, до сих пор мы отвлекались от кавычек, открывающих и закрывающих цитату, воспроизведение чужих слов. А ведь для некоторых в этом и заключается их основная функция. Но между обоими случаями существует тесная зависимость, отмеченная и проиллюстрированная как раз Бартом. В обоих случаях речь идет о манифестации голоса, отличающегося от голоса того, кто пишет, то есть о каком-то внешнем, внетекстовом голосе, который цитируют и призывают – как вызывают в суд – явиться в данном тексте. Действие цитатных кавычек в принципе очень простое: они буквально окаймляют чужую речь, автор которой традиционно идентифицируется в сносках или скобках. Кавычки же, сигнализирующие о специфическом значении, не отсылают, строго говоря, ни к какому другому голосу, отличающемуся от авторского. Сам автор вменяет и обеспечивает им такое специфическое значение. Будучи особенным, порой неожиданным смыслом, это специфическое значение настойчиво стремится быть понятым, афиширует себя с помощью кавычек. Имеет место какое-то внешнее, призываемое на помощь означаемое, к которому необходимо привлечь внимание.
Когда в «Риторике образа» Барт разбирает рекламу макарон «Пандзани» и, в частности, расположение овощей, которые, словно под воздействием собственного веса, вот-вот вывалятся из хозяйской авоськи, внушая нам тем самым идею изобилия, он отмечает, что таким образом внушаемое нам означаемое – эстетическое. Уточняя свою мысль, Барт пишет о «натюрморте»[111] и ставит это слово в кавычки, так как имеется в виду специфический код – терминология истории искусства. Поскольку здесь также имеет место как бы цитата, почерпнутая из иной сферы мысли и лексики, мы понимаем, что в данный момент Барт использует одновременно оба типа кавычек.
А как обстоит дело с их морфологией? Попробуем все немного упростить, оставив в стороне их облик в разные времена, как и некоторые вариации – впрочем, вполне реальные – между романским и англосаксонским языковыми регионами. Кстати, в русском языке, насколько нам известно, использование кавычек достаточно точно соответствует французскому. Будем пока рассматривать эти их различные морфологические применения как варианты. А вот вопрос о субстанции – это вопрос другого порядка. Кавычки не являются частью алфавита. Не производя и не модифицируя никаких звуков, субстанция кавычек не является фонической. Все указывает на то, что она чисто графическая. Она связана с фигурой и рисунком. Условный знак кавычек, то есть перевернутая запятая, будь она одинарной или двойной, прямой или обратной, со времен Средних веков воспроизводит начертание запятой. Запятая же («virgule») на лексико-этимологическом уровне восходит к «прутику» («petite verge»), слову, означавшему веточку или, в переносном смысле, мужской половой орган небольшого размера. Ясно, что кавычки выходят за рамки алфавитного кода. Они принадлежат скорее к рисунку, чем к артикулированной речи. Тем самым кавычки разбрасывают по тексту предупредительные «сучки», маленькие сигнальные «веточки», которые, как хлебные крошки Мальчика-с-пальчика, призваны держать читателя на правильном пути. И в то же время запятая, по простоте ставящего ее жеста, представляет собой элементарную форму «начертания»: первоначальный нажим и конечное ослабление. При большем нажиме она стала бы царапиной и и