Cobast É. Mythologies de Roland Barthes. Premières leçons. Paris, PUF, 2002.
Comment B., Roche D. Un discours affectif sur l’ image // Magazine littéraire. № 314. Octobre 1993. P. 65–67.
De Maistre J. Éclaircissement sur les sacrifices [1821] //Œuvres. / Éd. Pierre Glaudes. Paris, Laffont, 2007. P. 805–839.
Felski R. The Limits of Critique. Chicago; London, The University of Chicago Press, 2015.
François-Denève C. Mythologies. Rosny, Bréal, 2002.
Garcin J. (dir.). Nouvelles Mythologies. Paris, Seuil, 2007.
Hamel J.-F. Les uchronies fantômes: Poétique de l’ histoire et mélancolie du progrès chez Louis-Sébastien Mercier et Victor Hugo // Poétique. № 144/4. Novembre 2005. P. 429–441.
Heaney J. G. Emotions & Nationalism: A Process-Relational View // Demertzis N. (dir.). Emotions in Politics. The Affect Dimension in Political Tension. Basingstoke, Palgrave Macmillan, 2013. P. 243–263.
Hugo V. Notre-Dame de Paris // Éd. Jacques Seebacher. Paris, Le Livre de Poche, 2014.
Hugo V. Les Misérables. 2 tomes. Éd. Guy Rosa, comm. Nicole Savy. Paris, Le Livre de Poche, 2014.
Jameson F. The Antinomies of Realism. London; New York, Verso, 2013.
Kolesch D. Roland Barthes. Frankfurt/Main; New York, Campus, 1997.
MacDonald A. Ce Qui Va de Soi: The Agonistics of Motility in Barthes’s Mythologies // Nottingham French Studies. № 42/2. Automne 2003. P. 54–66.
Marty É. L’ Autre Barthes // Magazine littéraire. № 314. Octobre 1993. P. 24–25.
Metzidakis A. On Rereading French History in Hugo’s Les Misérables // French Review. № 67/2. Décembre 1993. P. 187–195.
Minott-Ahl N. Nation/Building: Hugo’s Notre-Dame de Paris and the Novelist as Post-Revolutionary Historian // Partial Answers: Journal of Literature and the History of Ideas. № 10/2. Juin 2012. P. 251–271.
Nora P. (dir.). Les Lieux de mémoire. 3 tomes. Paris, Gallimard, 1997.
Oxman E. Sensing the Image: Roland Barthes and the Affect of the Visual // SubStance. № 39/2. 2010. P. 71–90.
Scholler D. Die Geburt der Tour de France aus dem Geist des Sportjournalismus. Zur medialen Konstruktion eines Kollektivsymbols // PhiN – Philologie im Netz. № 57. Juillet 2011. S. 35–48.
Seebacher J. Victor Hugo ou le calcul des profondeurs. Paris, PUF, 1993.
Stafford A. Dialectics of Form(s) in Roland Barthes’s Mythologies // Nottingham French Studies. № 47/2. Été 2008. P. 6–18.
Stierle K. Der Mythos von Paris. Zeichen und Bewußtsein der Stadt, München; Wien, Carl Hanser, 1993.
Stivale Ch. J. Mythologies revisited: Roland Barthes and the Left // Cultural Studies. № 16/3. 2002. P. 457–484.
Thompson H. The Monster and the Monument in Victor Hugo’s Paris // Emden Ch. et al. (dir.). Imagining the City. T. 1: The Art of Urban Living. Oxford, Peter Lang, 2006. P. 59–75.
Warning R. Der ironische Schein: Flaubert und die «Ordnung der Diskurse» // Die Phantasie der Realisten. München, W. Fink, 1999. S. 150–184.
Weyand B. Roland Barthes (1915–1980), «Mythologies» (1957) // KulturPoetik. № 12/2. Février 2012. P. 258–271.
Wodianka S., Ebert J. Closeness and distance of memory to Joan of Arc: A national myth in transnational imagined communities // Procházka M., Pilný O. (dir.). Time Refigured. Myths, Foundation Texts & Imagined Communities. Prague, Litteraria Pragensia, 2005. P. 51–65.
Wodianka S., Ebert J. (dir.). Metzler Lexikon moderner Mythen. Figuren, Konzepte, Ereignisse. Stuttgart; Weimar, Metzler, 2014.
Zenkine S. L’ Ésthétique du mythe et la dialectique du signe chez Roland Barthes // Littérature. № 108. Décembre 1997. P. 102–124.
Текст как стоп-кадрРолан Барт и чтение в современную эпоху
Текст – один из бартовских объектов внимания, объект давний, возможно даже неактуальный. Текст относится к последнему, так сказать, сезону литературного авангардизма во Франции, в котором Ролан Барт участвовал наряду с членами группы «Тель кель»: Юлией Кристевой, теоретиком понятия «Текст» (см. ее «Семиотику», 1969), и Филиппом Соллерсом, писателем, автором – если только Текст не обессмысливает само это понятие – романов «Драма» (1965), «H»[244] (1973) и «Рай» (1981). Критика Барта в лице ее крупных представителей Филиппа Роже и Антуана Компаньона до сих пор имела тенденцию релятивизировать бартовский авангардизм. Филипп Роже видит в Тексте одно из тех «громких слов», которые Барт употреблял совершенно бездумно, скрывая за ним свою истинную озабоченность литературой как «фаланстером» и гедонизмом, начиная с книги «S/Z» и вплоть до «Фрагментов речи влюбленного»[245]. Что же касается его отношений с группой «Тель кель», то Роже, следуя в этом за Аленом Роб-Грийе, усматривавшим «снисходительность» в статье Барта о романе Соллерса «H», считает, что в них есть некоторая двусмысленность, граничащая с «лицемерием»[246], тогда как Антуан Компаньон видит в них просто «затянувшееся недоразумение»[247]. Здесь речь пойдет не о том, чтобы оспорить эти «арьергардистские» прочтения Барта – который сам говорил, что находится «в арьергарде авангарда»[248], – а о том, чтобы поместить сам Текст в такую «арьергардистскую» перспективу. Для Барта, в этом смысле оставшимся верным и Кристевой, и ее теории интертекстуальности[249], Текст не является чем-то абсолютно Новым; это Новое, сотканное из Старого, как он сам говорит о том в «Смерти автора»: «Текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников. Писатель подобен Бувару и Пекюше, этим вечным переписчикам, великим и смешным одновременно, глубокая комичность которых как раз и знаменует собой истину письма; он может лишь вечно подражать тому, что написано прежде и само писалось не впервые»[250]. Текст – это цитата: в текстуальном Новом есть текстуальное Старое. В авангарде уже есть арьергард, то есть «популярное», если верить тому, что говорит Барт в недавно опубликованном письме к Соллерсу[251] (и в иронии есть меланхолия, а в «глубоко комичных» Буваре и Пекюше есть «истина»…). Отныне Текст оказывается в прошлом, да он и всегда был для Барта неактуален (точно так же как «снисходительность», которая виделась не очень благожелательному Роб-Грийе в его поддержке Соллерса, по сути, была жалостью к «„страданиям“ писателя»)[252]. В арьергардистском авангардизме Барта нет высокомерия, как раз наоборот – постоянное ощущение смерти: «Быть в авангарде – значит знать то, что уже умерло; быть в арьергарде – значит продолжать его любить»[253]. Мертв не только Роман, но и Текст, поскольку хранит в себе след Романа, его романные осколки.
(Не)актуальность Текста
Возможно, сегодня нам легче уловить эту неактуальность Текста. Прежде всего мне хотелось бы упомянуть двух современных критиков, которые довольно близко подходят к этому, хотя и не вполне принимают меланхолическую позицию Барта. Прежде всего, это Венсан Кауфман, который в книге «Во всем виноват Малларме» (2011) пытается подвести исторические итоги литературной теории эпохи постструктурализма, запевая тем самым ей отходную молитву. В заключении своей работы Кауфман сближает утопию Текста с «всемирной паутиной», которая является ее дистопической реализацией. Сближение Текста и гипертекста само по себе не удивительно – и даже напрашивается, если учесть, что термин «гипертекст» возник в 1965 году в устах Теда Нельсона, то есть в то же время, что и «интертекст» Юлии Кристевой, а также что первые интеллектуалы, позднее работавшие над гипертекстом, такие как Джей Болтер и Джордж Лэндоу[254], делали это, эксплицитно ссылаясь, в частности, на бартовскую теорию Текста. Интересно другое: Кауфман говорит о «всемирной паутине», чтобы показать тупик литературной теории. Теоретический момент литературных штудий понимается у него как парадоксальное сопротивление утрате престижа и авторитета литературы – парадоксальное, потому что, по его мысли, ускоряющее то, что стремилось остановить. Предчувствуя утрату писательской ауры, когда авторитет писателя будет зависеть не столько от его книг, сколько от его присутствия в средствах массовой информации, а также постепенную трансформацию читателя в зрителя, деятели этой теории в тайном отчаянии стали сакрализовать автономию литературного факта. Они сами же объявили о смерти автора. Сами стали проповедовать нечитаемость текстов. Тем самым, в сущности, они предсказали такую современность, когда литература вместе с ее авторами и читателями растворится в гипертексте: «Тотальная книга, какой ее представляли на протяжении почти двух столетий, создаваемая всеми для всех, краеугольный камень нового сообщества или даже нового общества, сегодня приняла форму бесконечной словесной пыли, производимой всеми и чем дальше, тем больше ни для кого»[255]. Таким образом, литературная утопия реализовалась в разочаровывающей форме, в форме не-сообщества без всякой литературы. Тем самым Кауфман рисует нам в мрачном свете наследие этой поэтики, наследие в значительной степени бартовское.
С другой, диаметрально противоположной стороны, Брюно Такельс, автор биографии Вальтера Беньямина, вышедшей в 2009 году, в заключении, которое он условно ему и адресует