Прискорбное поведение Роналда Фиша
1
Если вы пойдете по Бистон-стрит к Юго-западному почтовому округу, вы попадете в тупичок под названием «Хейлинг-корт». Если вы войдете в первое здание слева и подниметесь на один пролет, вы увидите дверь, а на ней дощечку
Сыскное бюро
«АРГУС»
П. Фробишер Пилбем
Если же примерно через час после того как Ронни Фиш вывел из гаража свою двухместную машину, вы откроете дверь, войдете и сумеете убедить рассыльного, что вы не страхуете жизнь, не рекламируете лекарства и не продаете роскошные издания Дюма, вас впустят в кабинет к самому П. Фробишеру Пилбему, который читает телеграмму, прибывшую во время обеда.
В наше время молодые люди охотно заводят свое дело. Свободные духом, они разрывают узы поденной службы, отказываясь тратить жизнь на подневольный труд. Пилбем довольно рано унюхал, что ему выгодно, и приступил к действию.
Издавая желтый листок «Светские сплетни», он так развернулся, что года через три решил: человеку его дарований незачем работать на издательство «Мамонт», поскольку он может разнюхивать все для себя. К негодованию лорда Тилбери, руководившего этим «Мамонтом», он подзанял денег и об этом не жалел.
Телеграмма была из тех, каким сыщик радуется, ибо их очень трудно понять, но Перси Пилбему она скорее не понравилась. Он не любил ломать голову.
Текст был такой:
«Пошлите самого лучшего сыщика страшная кража».
И никакой подписи.
Страшная кража — это, видимо, драгоценности. Но у кого их украли? С горя он вынул зеркальце и стал закручивать свои мерзкие усики. Думал он о Сью. Тут он тоже устал. Нельзя так, честное слово! Пишешь, посылаешь цветы — и ничего. На письма не отвечает, что с цветами — неизвестно. Даже не поблагодарит.
Размышления эти прервал скрип двери. Вошел рассыльный. Пилбем расстроился.
— Сколько раз я тебе говорил, не входи без стука! — строго сказал он.
Рассыльный подумал и ответил:
— Семь.
— А если бы здесь был клиент?
— Я бы вышел.
— Вот и выйди.
— Хорошо, сэр. Только я скажу, когда вас не было, тут к вам приходили.
— Кто именно?
Рассыльный, питавший надежду попасть в общество Мерфи и Джонса, младших сыщиков, чье обиталище было на первом этаже, хотел бы сказать, что приходил масон, левша, вегетарианец, долго странствовавший по Востоку, но решил, что сейчас это не нужно.
— Фамилия Кармоди, — сказал он. — Зовут Хьюго.
— Еще зайдет?
— Наверное, сэр.
— Ну, передай Мерфи, пусть будет наготове. Я позвоню.
Рассыльный ушел, Пилбем вернулся к мыслям о Сью. Нет, никак с ней не познакомишься! Швейцары адреса не дают… В дверь постучались, рассыльный доложил:
— Мистер Кармоди, сэр.
— Пускай войдет.
— Сюда, сэр, — учтиво, хотя и гнусаво сказал рассыльный, и Хьюго переступил порог.
И с виду, и на самом деле Хьюго был мирно счастлив. Вместе с ним в контору вошел мягкий солнечный свет. Кто-кто, а он любил Бландинг, там жила Миллисент, но и Лондон оказался исключительно приятным.
— Если я не ошибаюсь, Ватсон, — приветливо сказал Хьюго, — это наш клиент.
Благоволение его настолько обнимало всех, что вместило и противного человека, который встал из-за стола. Да, глаза у него сидели слишком близко, волосы он прилизывал как-то невыносимо, но сегодня, ничего не попишешь, он был другом, мало того — братом; и Хьюго ему улыбнулся. Правда, он подумал, что при таких прыщах нельзя носить малиновый галстук. Или одно, или другое. Надо выбрать. Но он улыбнулся.
— Какая погода! — заметил он.
— Да, — отвечал Пилбем.
— Как пахнет! Газ, асфальт…
— М-м-м, — откликнулся сыщик.
— Кое-кто скажет, что тут душновато. Но не Хьюго Кармоди!
— М-м?
— Да, да, да. Все именно так, как надо. — Он сел. — Ну, ищейка, — продолжал он, — к делу. Я заходил, вас не было.
— Да.
— А теперь вернулся. Наверное, хотите знать почему?
— Хочу, — сказал терпеливый Пилбем.
Хьюго вытянул поудобней длинные ноги.
— Знаю, знаю, вы любите всякие детали. Итак, начнем. В данное время я — секретарь лорда Эмсворта из Бландинга. Замечу, хороший секретарь. Кое-кто думает иначе, но не я.
— Из Бландинга?
Сыщик внезапно вспомнил, что таинственная телеграмма отправлена из какого-то «Маркет-Бландинг».
— А это вам не знакомо? — спросил он, пуская ее по столу.
— Старик послал, — определил Хьюго. — Отсутствие подписи объясняется нервным состоянием. Лорд Эмсворт страдает. Потрясен до глубины естества, я бы сказал.
— Этой кражей?
— Да. Удар, каких мало.
Пилбем взял перо и бумагу. Глаза его кровожадно засветились.
— Прошу изложить подробно.
Хьюго поразмыслил.
— Стояла бурная ночь… Нет, вру. Светила луна…
— Что именно похищено?
Хьюго поднял брови:
— Как — что? Свинья. Любимая свинья лорда Эмсворта.
— Свинья! — вскричал Перси Пилбем.
Хьюго тревожно на него взглянул.
— Конечно, вы знаете, что это такое? А то долго объяснять.
Сыщик был глубоко оскорблен. Мало к чему относился он с благоговением, но «Аргус», его любимое детище, спасение от всех невзгод, подстерегающих сыскные агентства в младенческую пору, он искренне любил. И этот совершенный механизм пустить на розыск свиньи! Нет, невозможно. Миллисент была права, он рассердился.
— Лорд Эмсворт полагает, — уточнил он, — что у меня есть время на такую ерунду?
— Видите ли, — сказал Хьюго, — свинья эта премированная. Верните ее к выставке, и лорд Эмсворт не пожалеет половины царства.
Перси Пилбем встал.
— Наше агентство… — начал он.
— Не ищет свиней? Этого я и боялся. Ну что ж. А теперь, по дружбе, не разрешите ли позвонить?
Видимо, Пилбем не разрешил бы, но Хьюго уже пододвинул к себе аппарат и назвал номер, непрестанно болтая.
— Сразу видно, вы умный человек, — говорил он. — Подскажите, где тут у вас танцуют? Давно не был в пучине, все забыл. Куда зовут девушку, если кровь кипит, голова худо-бедно увенчана виноградом?
Случилось так, что Пилбем получал свою долю доходов от одного ресторана, и он быстро ответил:
— К «Марио».
Хьюго вздохнул. Еще недавно могли назвать их клуб. Но где он? Филин и лисицы[28] скачут на его развалинах. Да, сложна жизнь…
Голос в трубке прервал его размышления. Он узнал привратника тех квартир, где жила Сью.
— Алло, Бетфорд? — сказал он. — Это Кармоди. Вы не попросите мисс Браун? А? Конечно, Сью. Другие мне не нужны. Молодец. Жду.
Сыщик не позволит себе выразить чувства. Пилбем просто кивнул, словно обдумывал что-то важное, а мог бы и подскочить.
— К «Марио», да? — сказал ему Хьюго. — Кто там играет?
— Леопольд.
— Это хорошо. — Хьюго промычал несколько тактов и потопал ногами. — Разучился, честное слово. Значит, в Бландинг не поедете?
— Нет.
— Жаль. Хорошее место. Дорожки, пейзажи, всякие корты… А то приехали бы! Ладно, ладно. Сью! Алло-алло-алло! Это я, Хьюго. Да, по совершенно секретному делу. Говорю из агентства «Аргус». Ты не поможешь мне вернуть молодость, так это в восемь тридцать?
Наступило молчание. Совесть вступила в неравную борьбу. Против нее стояли: тоска; любовь к танцам; расположение к Хьюго, с которым хотя бы посмеешься, а смех сейчас очень нужен.
— Алло, алло, алло! — залаял он.
— Не ори! — сказала Сью. — Я чуть не оглохла.
— Прости, старушка. Думал, разъединили. Так идем?
— Ну, давай встретимся, — уклончиво отвечала Сью.
— Давай. Потанцуем, пообедаем.
Духовно чуткий наблюдатель, оказавшийся в вестибюле, различил бы в эту минуту легкий стон. То была совесть, павшая в прямой атаке. Сью вспомнила, что именно Хьюго расскажет ей все про дорогого Ронни. Несомненно, ее ангел ответил бы, что «это» можно. Мимоходом, так, к слову, они потанцуют, но главное — весть о Ронни…
— Хорошо, — сказала она. — А где?
— У «Марио».
— У «Марио»?
— Да. Менингит, астма, ревматизм, ишиас… Усекла? Молодец. В восемь тридцать.
Хьюго повесил трубку и снова ослепил улыбкой злосчастного Аргуса.
— Премного обязан, — сказал он, — спасибо.
— Это вам спасибо, — сказал Пилбем.
— Ну, мне пора. Перемените мнение — звоните, Маркет-Бландинг, 32Х. Кроме вас, просто некому. Как, хорошо идут дела? — не удержался он, ибо любознательность в нем превышала деликатность.
— Неплохо.
— А что именно вы делаете? Я часто гадал — ну, меряете следы, складываете кончики пальцев, вот так, а еще что?
— Нам часто поручают следить за тем или иным лицом.
— Хоть за мной не следите! — воскликнул Хьюго. — Пип-пип!
— До свиданья, — ответил Пилбем, нажал на кнопку и проводил клиента до двери.
2
По праву прославленный джаз Леопольда, раздувая щеки, выкатывая глаза, играл популярную мелодию; и Сью — впервые за этот день — обрела духовный покой. Совесть, убаюканная кваканьем саксофонов, решила отдохнуть, видимо, уяснив, что девушке надо иногда невинно развлечься.
Какие глупые мысли бывают у Ронни, думала Сью, склоняясь к анализу. Танец — просто игра, и так уж случилось, что одной в нее не сыграешь. Можно ведь играть в теннис или там в гольф. Нет, смешно ревновать из-за такой чепухи!
Однако, хотя совесть и не вмешалась, Сью ощутила облегчение от того, что ее ангел ничего не узнает.
В конце концов, мужчины — такие дети! Сью вздохнула. Им бы еще разум, легче было бы жить. Неужели Ронни сомневается в ее совершенной любви? Да протанцуй она до утра с кем угодно, хоть со всеми — ему ничто не грозит.
— Не говори Ронни, ладно? — сказала она Хьюго, когда он пришел.
— Ладно.
— Он такой смешной…
— Истинный клоун. А что?
— Он не поймет.
— Это да. Странно, что он мне не сказал про тебя. Дружим с детства…
— Он боялся.
— Ты намекаешь на то, что Хьюго Кармоди — сплетник?!
— Немножко есть, правда!
— Ничего подобного. Я сильный, сдержанный человек.
Чтобы это проиллюстрировать, он молчал до конца танца.
Сью удивилась:
— В чем дело?
— Я оскорблен. Нет, только подумать! Я — сплетник! Да если хочешь знать, я тайно помолвлен и молчу.
— Хьюго!
— Да. Помолвлен. Настал день, когда любовь осенила и Хьюго Кармоди.
— Кто эта несчастная девушка?
— Счастливая, ты хочешь сказать. На что я наступил, тебе на ногу?
— Да.
— Виноват. Новые танцы… Эта счастливая девушка — Миллисент Трипвуд.
Чтобы высветить величие этого мгновенья, джаз умолк, и сильный, сдержанный человек повел даму к столику. Она восторженно на него смотрела.
— Быть не может!
— Может.
— Это же замечательно!
— Мне тоже нравится, — признал Хьюго.
— Я к ней так ревновала! Ронни говорит, их хотели поженить. Ну, теперь все в порядке.
— Да, в полном.
Джаз очнулся, но Сью не встала.
— Что такое? — удивился Хьюго.
— Посидим, поболтаем. Ты не представляешь, до чего мне это важно. Потом, ты разучился танцевать. Совсем другой человек.
— Практики нет. — Хьюго закурил и, глядя на крутящиеся пары, впал в рассудительность. — Когда живешь в лесах, трудно поспеть за этими новыми па.
— Нет, танцуешь ты хорошо, но раньше… Когда я с тобой танцевала, я плыла на розовом облаке над сверкающим океаном.
— Исключительно точно, — одобрил Хьюго. — А сейчас…
— Давай поговорим про Миллисент, — предложила добрая Сью. — Расскажи мне все, ладно?
— Когда мне было лет пять, — начал Хьюго, — я ходил к учителю танцев. Меня учили, как сейчас помню, перебрасывать мячик из одной руки в другую. Не люблю хвастаться, но все как один шептались: «Кто это? Кто это?»
— Она очень красивая?
— Дай мне мячик, и я бы тебе показал. Но кто меня поймет? Где мячики? Где шимми[29], в конце концов? Так циником станешь, честное слово!
— Расскажи мне про Миллисент!
— Минутку! Танцы, насколько я знаю, восходят к древним египтянам, которые полагали, что изобрел их бог Тот. Фригийские корибанты[30] плясали в честь какого-то типа, а на праздниках Реи Сильвии[31] римляне тоже не ленились. Но что теперь бог Тот! Выдумывают, придумывают… И так всегда. Был ли хоть миг в истории, когда несчастный, но вполне благонамеренный танцор не садился в лужу?
— Господи! — сказала Сью. — И это все потому, что ты наступил мне на ногу!
— Хьюго Кармоди не любит наступать на ноги, — сказал он. — И у него есть своя гордость. Слышала про отца Мариану?
— Нет.
— Мариана, Хорхе[32]. Тысяча двести что-то. Учился дома и в Лейпцигском университете. Увлечения: рыбная ловля, роспись рукописей, жевание какого-то корня. Неужели не слышала?
— Бог с ним. Расскажи лучше про Миллисент.
— Папаша Мариана считал, что танцы — смертный грех. Особенно он ополчился на сарабанду. Как я его понимаю! Без всяких сомнений, он учился плясать фанданго. Научился — и что же? Не танцуют, в моде сарабанда! Стоял он у стенки, стоял, и пожалуйста! Ты хотела узнать про Миллисент?
— Да.
— Лучшая девушка в мире.
— Правда?
— Еще какая! Это всем известно. Съезди в Шропшир.
— И она тебя любит?
— Между нами, — доверительно сказал Хьюго, — я тоже удивляюсь. Я не бросаю слов на ветер. И я тебе признаюсь: я ее не стою.
— Ты очень симпатичный!
— Возможно. Но ее — не стою. Она — это ангел, спустившийся тихим утром в сады старого замка, к лаврам и розам.
— Хьюго! Вот не знала, что ты еще и поэт!
— Тут станешь поэтом. Ты бы ее видела!
— Ты ее очень любишь?
Хьюго пылко хлебнул шампанского и выкатил глаза, словно служил в джазе у Леопольда.
— Безумно. А когда я вспомню, что я ее обманул…
— Обманул?
— Еще нет, но сейчас обману. Сейчас меня соединят с замком, и я скажу, что вот-вот лягу спать. Понимаешь, Миллисент не всегда правильно реагирует. Если что-то дойдет до ее перламутровых ушек…
— Понимаю. Ронни такой же.
Хьюго удивился:
— Ронни?
— Да.
— У него перламутровые ушки?
— Нет, он ревнует. Он просто взовьется, если узнает, что мы здесь были.
— Не узнает!
— Конечно. Потому я тебя и попросила: не говори ему.
— Кто, я? Мой девиз — «Молчание и тайна». Слава Богу, Миллисент никто не скажет. А, вон идет добрый вестник! Готово? — спросил он мальчика, подходившего к столу. — Ну, я недолго. Не скучай.
— Постараюсь, — сказала Сью.
Проводив его взглядом, она стала смотреть на пары. Глаза у нее сияли, щеки алели, и Перси Пилбем, притаившийся неподалеку, думал о том, что не видел ее такой красивой. Пропетляв между теми же парами, он сел на пустой стул. Некоторые просят разрешения у дамы; некоторые — но не все.
— Добрый вечер, — заметил Пилбем.
Сью оглянулась и увидела очень неприятного человека, сгустившегося из воздуха.
— Разрешите представиться, — сказал он, — Пилбем.
В этот самый миг Роналд Овербери Фиш в изящнейшем, но не вечернем костюме оглядывал ресторан пламенным взором.
3
Ронни добирался так долго до Лондона потому, что сперва что-то испортилось в машине, пришлось гнать ее обратно, чтобы шофер лорда Эмсворта все починил, а потом, у Оксфорда, он менял шину. К дому, где жила Сью, он подъехал, когда они с Хьюго входили в ресторан.
Двери она не открыла, и, жалея о том, что не послал телеграмму, Ронни собрался было пойти в свой клуб «Трутни», как вдруг увидел Бетфорда, привратника.
— Здрасс, мистер Фиш, — сказал Бетфорд.
— Здрасс, — ответил Ронни.
Они обменялись мнениями о погоде, а потом привратник произнес роковые слова:
— Мисс Браун ушла в ресторан, к какому-то Марио.
Он рассказал все — как звонил мистер Кармоди, как он случайно услышал…
— «Марио»? — уточнил Ронни. — Спасибо, Бетфорд. «Марио», а? Ясно.
Итон и Кембридж хорошо тренируют своих сынов. Привратник ничего не понял. Не ведая о том, что участвует в новом «Отелло», он вернулся к котлетам с картошкой, а Ронни, дрожа с головы до ног, направился к ресторану.
Шекспир был прав, когда сравнил ревность с зеленоглазым чудищем[33]. Входя к «Марио», Ронни ощущал сперва жару, потом холод, и швейцар, напомнивший ему о вечернем костюме, шел на риск — страховая компания поджала бы губы.
К счастью, Ронни ничего не слышал. Он вглядывался в зал.
— На балконе много места, сэр, — подсказал служитель, все еще играя с огнем.
На сей раз Ронни что-то расслышал, но не понял, а тут черные фраки и яркие платья заслонили от него столики. Он кинулся в толпу, наступая мужчинам на ноги, распугивая женщин.
Казалось бы, дальше некуда — но, обнаружив Сью, он понял, что это не так. С ней был не Хьюго, с ней был отвратительный субъект, по-видимому, взбивший волосы. Тут у Ронни в мозгу лопнула какая-то пружина.
Официант, проходя мимо с подносом, заметил, что обычный костюм — это балкон.
— Там очень много места, сэр, — прибавил он со всей приветливостью.
Ронни добрался до стола. Пилбем говорил в это время о тех цветах. Вероятно, чтобы на него не смотреть, Сью отвела взор. От того, что она увидела, совесть мгновенно очнулась. Мало того — она стала живее, чем прежде.
— Ронни! — вскричала Сью.
Она вскочила. Поднялся и Пилбем. Официант с подносом напомнил Ронни про костюмы и балкон.
Ронни молчал. Было бы лучше, если бы молчала и Сью; но она сказала:
— Мистер Фиш, мистер Пилбем.
Только звонок перед матчем тяжеловесов принес бы такие плоды. Тело, одетое фланелью, пронзила судорога. Пилбем? Хьюго и то достаточно, но какой-то Пилбем! Нет, тот самый, с цветами. За столиком! Ну, знаете!
Кулаки сжались сами собой. Итон куда-то делся, равно как и Кембридж. Ронни вдохнул воздух так громко, что человек за соседним столиком ткнул вилкой не в мусс из цыпленка, а в свой подбородок. Официант, решивший, что у Ронни неладно со слухом, сообщил погромче насчет вечерних костюмов и утешил, прибавив, что можно пойти на балкон.
Он и спас Перси Пилбема. Комар отвлекает тигра; так и здесь. Ронни чувствовал, что кто-то жужжит над ухом, когда надо заняться другим делом. Со всей широтой своей натуры он ткнул его локтем в жилетку. Раздался треск, заглушивший все усилия Леопольда. Человек за соседним столиком с огорчением заметил, что теперь еще пошел стеклянный дождь. Остальное вполне охватит слово «скандал».
Ронни и команда «Марио» представляли разные школы мысли. Для Ронни что-то значил только Пилбем, мерзавец из мерзавцев, и он собрал все силы, чтобы пробиться к столику. Для команды были важнее разбитые бокалы. Официант поднялся, они — нет, и вряд ли хоть один из них остался целым. Метрдотель, подобный богу в «Илиаде», спустившемуся с облака, пытался объяснить это Ронни; ему помогали словом и жестом официант А и официант Б.
Ронни не привлекал отвлеченный диспут. Он пнул в жилетку метрдотеля, официанта А — в бок, к официанту Б только прицелился, но тут подошло подкрепление. Со всех концов зала к нему устремились официанты В, Г, Д, Е, Ж и З, не говоря о прочих. Пилбем исчез за их толщей, и Ронни был так занят, что этого не заметил. Он достиг того состояния, которое любили викинги, называвшие разъяренного воина «берсерк», тогда как малайцы — «амок».
Многого хотел Роналд Фиш за свою жизнь. В детстве он мечтал стать машинистом. В отрочестве предпочел поприще игрока в крикет. В молодости пытался наладить ночной клуб. Сейчас, на двадцать шестом году, все это было забыто. Он хотел одного: сокрушать официантов. Чем и занялся.
Время ускорило свой бег. Официант В, неосмотрительно схвативший его за рукав, отскочил, прижимая руку к правому глазу. Официант Г, человек семейный, благоразумно отошел, что-то говоря по-итальянски. А вот официант Д умело двинул Ронни подносом, на котором стоял omelette aux champignons[34], и, когда боец пошатнулся, вперед вышел человек в униформе, почти полностью скрытый усами. Каждый, кого выбрасывал швейцар, помнит, что это такое.
Данный швейцар, долго служивший в армии, отличался деревянным лицом и мускулами кузнеца. Человек дела, а не слов, он молча вошел в сердце вихря и, когда Ронни схватился за стул, чтобы сподручнее было драться, ударил его в нос. Сказал он при этом: «Хо!», после чего обнял Ронни и отнес к дверям, в которые входил высокий, широкий, неспешный полисмен.
4
Через несколько минут Хьюго Кармоди поднялся на второй этаж и с интересом увидел, что одни официанты массируют себе руки и ноги, другие — поднимают столики, а джаз играет как-то тихо, словно очень перепугался.
— Эй! — сказал Хьюго. — Что случилось?
Сью затравленно смотрела на него.
— Уведи меня домой, — сказала она.
Хьюго удивился:
— Домой? Так рано?
— Хьюго, пожалуйста!
— Что ж, дело твое, — согласился он. — Сейчас заплачу, и пошли. По дороге расскажешь, что тут у вас стряслось. Нет-нет! — сказал он, гордясь своей проницательностью. — Что-то стряслось, я вижу!