Когда я отдыхала на своей дорожке после подтягиваний, плыла и о чем-то бездумно думала, гевара внезапно оказалась перед моим лицом, по встречке, наверное, двигалась, и приказала:
– Уйдите вправо! – И показала туда рукой, на правую сторону дорожки.
– Почему? – спросила я.
– Потому что у нас правостороннее движение, правила ПДД не знаете… У вас же машина наверняка есть?
– Нету.
– А что же вы тогда делаете в бассейне? – пожала плечами гевара, чем дала мне пищу для ума на несколько заплывов.
На нашей дорожке ей не повезло со мной, потому что я плохо поддаюсь руководству, и потому она переключилась на третью дорожку, где кругленький волосатый пенсионер занимался сам с собой синхронным плаванием. Он то поднимал одну ножку назад, держась за бортик, как в балете, то другую, то обе… То пытался сделать мостик, это видно было по вдруг всплывшему, как подводная лодка, круглому его волосатому животику. То вдруг начинал кружиться в воде вокруг своей оси, как снежинка в детсаду на утреннике. То в одну сторону покружится, то в другую. Потом просто как волчок быстро-быстро завертелся, и тут раздался окрик гевары:
– А ну прекращайте там вальсы Штрауса выделывать! Вы тут не один! Всех забрызгали! Плавайте, как человек, а не как баба.
Но мужичок продолжал синхронно плавать сам с собой.
Больше в бассейне никого не было, и гевара заскучала.
И вдруг появился у бортика молодой накаченный парень, который громко произнес:
– Опять шапку забыл!
Гевара очень обрадовалась возможности хоть тут навести порядок и крикнула:
– Я вас ни за что не пущу в бассейн без шапки! Имейте ввиду.
Но тут неожиданно мужик-синхронист остановил свое кружение и громко сказал:
– Слушай, ты кто такая вообще! Откуда ты только взялась! Ты кто? Генеральный секретарь? Верховный главнокомандующий? Мы тебя знать не знаем, тут все равны, мы не рабы, рабы не мы! Пришла, приплыла… Ледокол какой-то… Танк… Революционерка!
О, не только я сразу о Че подумала… Правда, тот красавец был.
И тогда гевара замолчала. Молчащие гевары – самое жалкое зрелище, тяжелое. Я посмотрела на ее лицо и испугалась. Оно было белое, а яркие малиновые губы уточкой стали как будто черными на таком фоне.
На всякий случай я подплыла к ней, мало ли, возраст-то какой…
А она все молчит.
– С вами все в порядке? – спросила я.
Она посмотрела на меня и ответила:
– Со мной-то все в порядке. А вы, между прочим, могли бы шапочку в тон купальнику подобрать, а не лишь бы!
Найн
Фрау учительница довела моего ученика Сашу (девять лет, Швейцария) до аффекта.
Она забыла, что папа у Саши итальянец, и не учла темперамент и поступила небрежно.
Если бы наша учительница так поступила с ребенком, то наше пространство безбрежно заполнились бы гневом в адрес убогих наших школ, которые доводят детей до самоубийств вкупе с их родителями, но это случилось не у нас.
В общем, фрау выставила Сашу перед всем классом и стала дергать его за край рубашки, которая вылезла из брюк и торчала неприглядным видом из-под джемпера.
– Вас ист дас? Вас? Я тебя спрашиваю, вас ист?! – кричала фрау на Сашу и дергала за край рубашки. Перед всем классом.
Класс смеялся.
Тогда Саша вцепился в фамильный браслет на руке фрау, который у нее там со времен завоевания Швица в тринадцатом веке какими-то Габсбургами. Вцепился и порвал.
С той минуты телефон в доме Саши не замолкал, фрау была безутешна.
– Что я могу сделать для вас, фрау? – спрашивала встревоженная мама. – Давайте я возмещу моральный и материальный ущерб!
– Найн, – отвечала сквозь слезы фрау.
– Давайте я куплю еще более дорогой и антикварный браслет!
– Найн и еще раз найн, – рыдала в трубку фрау.
– Ну что мы еще можем сделать? Хотите, Саша встанет на колени и вся наша семья тоже, включая дедушку из Нижегородской области, хотите?
– На-а-айн!
– А что же мне сделать, фрау учительница, чтобы вы не плакали, чтобы вину свою загладить, что плохо воспитала сына, недолюбила… Подскажите, что?
И тогда фрау перестала рыдать, помолчала и сказала:
– Пусть Алесандро мне что-нибудь… слепит. Или… нарисует. Или споет…
…А вы думали, только мы тут, в России, такие все из себя духовные-раздуховные?
Найн!
Графиня Вишенка
Сегодня среди молчаливо плавающих тел появилось новое.
Женщина была в яркой, цвета молодой вишенки, шапочке на резиночке.
Именно все эти суффиксы. Вишенка, шапочка, резиночка.
Она была похожа на врача-стоматолога, который заранее улыбается пациенту, чтобы он от страха не упал в обморок. Через очки она посылала всем, как любят сейчас говорить, лучики добра. Именно лучики, не лучи.
Ее, как оказалось, тут знают и называют Графиня Вишенка. Из-за шапочки яркой и из-за ее нечеловеческой доброжелательности.
Люди не бывают такими доброжелательными, а она именно такая.
Добрый день, говорит она всем проплывающим мимо, под водой и в другую сторону. И улыбается лучиками света и добра.
«Вы уже поправились?» – спрашивает она у какой-то дамы. А та не так понимает и надувает от обиды губы, потому что у нее большие проблемы с весом. Графиня же имела ввиду другое: не болеете ли больше, я вас давно не видела, поправились?
Вот что имела в виду Вишенка, но народ по привычке готов к отпору и нападению.
Я вас не сильно забрызгала? Я вам не загородила дорожку? Ничего, если я у бортика постою и ноги помассирую свои гидромассажем? Водичики никто не хочет, друзья? У меня много, могу поделиться… Две бутылки…
Неугомонная Вишенка улыбается, желает всем только добра и радости, но плавающие тела почему-то начинают нервничать.
Как будто графиня не лучиками добра их обдает, а лазерными лучами прямой наводкой…
Проплывающая мимо меня бабуля произносит сама себе:
– Вот балаболка, отдохнуть не дает, до всего ей дело есть… и так каждый раз, Вишенку эту давно тут вижу… Графинюшку эту…
– Ну… вам не угодишь… То у вас все хамы и мимо проходят и проплывают, напролом прут, хоть сдохни. То женщина про здоровье спрашивает и водички предлагает, путь на дорожке уступает – тоже плохо… – это средних лет крепкий мужчина вдруг сказал.
Но внезапно вынырнул мой любимый кругленький пенсионер. Он присоединился к диспуту и, отплевываясь от хлорки, произнес:
– Я знаю, как ученые могли бы искоренить в будущем недовольных всем, всегда и везде!
– Как? – хором спросили мы.
– Нужно изобрести такое средство, чтобы новорожденный, который орет, как только белый свет увидел, обратно превращался в сперматозоида или яйцеклетку. А то потом так и будет орать всю жизнь, недовольный…
Мы все замолчали от возможности такого мощного изобретения и молча доплавали свое время. И даже не раздражала больше Графиня Вишенка со своими лучиками добра… Даже тошнить от нее перестало.
Главные яблоки жизни
Все зреют, зреют яблоки…
Написать хочу про них давно, а они все зреют вместе с текстом, мучают, яблоки бы уже сто раз перезрели, упали с веток и сгнили на земле, а написать все не получается, и вдруг почувствовала, что могу.
Я их любила раньше очень, аж дрожала, так хотелось яблоко съесть. После школы мы заходили к кому-нибудь всегда, рядом все жили, и яблоки всегда ели. У одной девочки погреб в доме был, они там хранили желтые, сочные, не помню сорт, овальные. Она спускалась в погреб этот, притаскивала в подоле, и мы хрустели, счастливые.
Потом разлюбила, вкусы вообще почти все изменились. Что было ничем, то стало всем. И наоборот.
После тех школьных яблок вспоминаются алма-атинские, апорт. Огромные, как небольшой футбольный мяч, алые, около базара везде на земле… Картина избытка. Уже не любила я этот плод, любовалась только. Особый сорт, живописный, стоят, лежат перед глазами…
Яблочка как-то захотела моя беременная в сороковой раз подруга, беспутная, прямо в купе поезда захотела. Умираю, говорит, хочу яблочко. А что такое «хочу» у беременных – только мы знаем, женщины… Убить можем, если не принесут из-под земли в любое время суток и не дадут поесть. Именно яблочко. Или именно фасолевый суп, муж мне варил его в три часа ночи…
Подруге яблочко нашла – пошла по вагонам и нашла. Она сказала спасибо и, умиротворенная, уснула, пока тошнота не подбросила ее на полке… Беспутная была, падкая на мужчин, мы дружили.
А самые главные яблоки моей жизни, которые вовсе нам не нужны были, да еще в таком количестве, но пришлось мужу соскочить с поезда, уже в движении он был, поезд, и взять их у двух стариков на Белгородчине.
Какие там старики, просто деревенские муж и жена, мы у них останавливались, когда работали там…
Поезд на их станции две минуты стоял только, меня подсаживали, так высоко была подножка, на две минуты никто лестницу не будет спускать, и мы запрыгнули кое-как на два метра почти в высоту, проводник руку подал, а они оба, как Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович, бегут вслед поезду с авоськами, полными яблок, спотыкаются, тяжело дышат, деревенские люди, одинокие, без детей… И кричат нам: «А яблочки-то забыли, ну как же, деткам в Ленинград возьмите своим, там витамины, возьмите… Ну как же так!» И плачут оба. Муж лечил их, привыкли они к нам, а мы бросили… Домой пора было.
Не выдержал, спрыгнул на ходу, выхватил эти сумки у них, они еще обняться пытались, обнял неуклюже и быстро назад, успел…
А они – все меньше и меньше, помню, а поезд – все дальше и дальше от них. И только слезы при воспоминании. И только вот это: «А как же яблочки… Возьмите! Как же без яблочек-то…»
Оливия
Я увидела ее у стойки регистрации на рейс, а потом мы оказались в одном ряду в самолете.
Женщина эта, молодая еще, была очень полная, болезненной полнотой, нереально полная, вся колыхалась, даже сидя в кресле самолета.
Она купила, как потом рассказала, два места, так как на одном не помещалась. Всегда два места покупаю, сказала.