Мадлен как-то рассказала ей историю Руби — иммигрантки из Италии, которая приехала с мужем в Америку двенадцать лет назад. Спустя два года муж Руби погиб в результате несчастного случая на стройке. Руби было негде жить и нечего есть. Она стала заниматься проституцией на улицах Нью-Йорка, потому что знала всего несколько слов по-английски. В конце концов ее арестовали и отправили в Уиллард. Это случилось десять лет назад. Сейчас она каждый день, опустив голову, томится в солярии и молча щиплет кожу на руках.
Сидеть взаперти — ужасно, но еще хуже — не иметь возможности общаться, не уметь объяснить, как сюда попала, чтобы убедить окружающих, что ты совершенно нормальна. Почему же врачи не нашли кого-нибудь, кто умеет говорить по-итальянски? А ее семья в Италии? Ведь они же ищут ее, переживают и не знают, что с ней случилось! Может, они бы вытащили несчастную из этого ада, если бы хоть кто-то удосужился написать всего одно письмо? Когда Клара думала о том, как несправедливо обошлась с ней жизнь, у нее в груди становилось холодно и пусто.
— Как ты себя сегодня чувствуешь? — спросила Эстер. — Скоро уж твоя доченька появится на свет.
Клара положила руку на живот, словно защищая его. Сердце переполняли смешанные чувства — любовь и страх. Она откровенно рассказала подругам о своей жизни: о Бруно, об отце, о своей вере в то, что у нее родится девочка.
— Прекрасно, — ответила она. — Чувствую небольшую слабость, но в остальном…
— Как ты думаешь, что будет после родов? — спросила Эстер, обращаясь к Мадлен. — По-твоему, они отпустят Клару?
Мадлен пожала плечами.
— Не знаю, — ответила она. — Никогда не слышала, чтобы здесь кто-то рожал. — Она повернулась к озеру, избегая смотреть на Клару.
Клара глубоко дышала, стараясь не думать о том, что Мадлен, похоже, лукавит. Она не могла ее за это винить. Если Мадлен что-то знает, но не говорит, то только потому, что не хочет ее пугать. Она понимала: если она начнет думать о том, что случится на следующий день после рождения ребенка, ей не хватит сил, чтобы переставлять ноги. Лучше верить, что ее жизнь изменится к лучшему. А что еще остается делать?
— Надеюсь, они меня отпустят, — сказала она. — Уиллард — неподходящее место для ребенка.
— Я тоже так думаю, — с улыбкой согласилась Эстер. — Конечно, они тебя отпустят.
Женщины направлялись по главной дороге к густой сосновой роще на берегу длинной и широкой реки Мирс, которая впадала в озеро Сенека. Несколько недель шел проливной дождь и дул сильный ветер, и некогда тихая река, плавно несущая свои воды среди поросших травой берегов, превратилась в неукротимый бурный поток. Ветки и листья вертелись и неслись в быстрой серой воде. Когда женщины шли по деревянному мосту, шум реки заглушал их голоса. Кларе вдруг захотелось прыгнуть через перила, чтобы сильное течение унесло ее в озеро. Она бы доплыла до другого берега или, может, ее подобрал бы рыбак на лодке. Но река была слишком глубока и неспокойна; сильное течение ломало о камни и скалы даже толстые ветки. Кроме того, она и плавать-то толком не умела, если не считать барахтанья в воде на пляже в Кони-Айленд. Даже если бы она не была беременна, она бы сильно рисковала утонуть. Какая ей радость от того, что она обретет свободу, если свобода эта означает смерть?
Женщины перешли через мост и повернули направо, на тропинку, которая вела к озеру. Справа, между дорогой и сосновой рощей, находилось широкое поле, уставленное длинными рядами железных табличек в два фута высотой и фут шириной. Позади них мужчина в резиновых сапогах и комбинезоне копал яму. Увидев женщин, он прервал работу, воткнул лопату в гору свежей земли и помахал им шляпой.
— А вот и наш могильщик — Лоуренс, — сказала Мадлен. — Он в Уилларде уже тридцать лет, так что никто за ним особо не следит. Я слышала, летом он обычно спит в том сарае, рядом с сосновой рощей.
Она показала на крохотный одноэтажный домик, примостившийся рядом с лесом. Его крыша была усыпана шишками и иголками. Сложно сказать, как долго он пустовал, но Кларе этот домишко показался ужасно ветхим. Казалось, что он вот-вот осядет пыльной кучей и высохшее дерево вместе с затхлым чердачным воздухом превратятся в густое облако опилок и щепок. Что же там внутри?
— Лоуренс попросил разрешения жить там, а не в мужской палате, — продолжила Мадлен. — Он сказал, что врачам не о чем волноваться. Он никуда отсюда не уйдет, потому что ему некуда идти.
— Он ни разу не пытался сбежать? — удивленно раскрыв глаза, спросила Эстер.
— Он говорит, что ему здесь нравится.
— Он что, с ума сошел? — удивилась Эстер. — Кому здесь может понравиться?
Слева от дороги стояло четырехэтажное здание с зеленой черепичной крышей. Она просела в середине, словно на ней лежало невидимое бремя. Похоже, раньше это кирпичное здание было выкрашено в белый цвет. Обнажившаяся кладка была розоватого цвета; под карнизами и вокруг оконных рам остались пепельные пятна облупившейся краски. Покрытые сажей окна были закрыты железной решеткой, похожей на черную нитку в заштопанных носках. Рядом со зданием стояло высокое темное дерево, которое тянулось к небу кривыми ветвями.
По двору, вдоль неровного края полузадушенной сорняками травы, брели две группы пациентов. Некоторые были в наручниках, другие в смирительных рубашках или кожаных перчатках с цепями. Все они были связаны крепившейся к поясу веревкой. Одна группа состояла из мужчин, вторая — из женщин. Они были одеты в рваные больничные робы в застарелых пятнах грязи. На руках, ногах и в волосах пациентов засохли экскременты, рвота и моча. Одна женщина все время падала, и пациенты тащили ее за собой по земле, пока санитары не велели им остановиться, чтобы она могла встать. Стоило им сделать десять шагов, она снова падала. Некоторые пациенты еле-еле ковыляли или хромали, кто-то звал на помощь. Одна женщина бросалась на других пациенток с кулаками, а кто-то пытался повернуться и пойти в противоположную сторону. Мужчина в смирительной рубашке, делая шаг, выбрасывал вперед то левое, то правое плечо, словно футболист на тренировке. У одного из пациентов на лице была маска, напоминавшая собачий намордник. Несколько человек во всю глотку выкрикивали ругательства.
Клара не могла отвести от них взгляд.
— Кто это? — спросила она у Эстер.
— Это буйные, их нельзя держать вместе с другими пациентами, — объяснила та. — Врачи запирают их в изоляторе. Говорят, там нет отопления, а пациентов цепями приковывают к кроватям.
Клара поежилась, хотя на улице было тепло, и посмотрела на озеро. Яхта, сделанная из тика, оставляла за собой на волнах белую линию, разноцветные флажки на мачтах весело развевались на ветру. Она прищурилась, пытаясь разглядеть людей, которые сидели за кабиной на палубе. Интересно, о чем они думают, глядя на Уиллард? Знают ли они, что это за место? Понимают ли, что пациенты — такие же люди, как они, или считают их нелюдями, которым не место на земле? Может, они радуются, что душевнобольных держат взаперти, чтобы они не беспокоили их своими проблемами и не мешали наслаждаться жизнью? Приходило ли им когда-нибудь в голову, что большинство пациентов тоже о чем-то мечтали, на что-то надеялись? Подозревают ли они о том, что здесь есть здоровые люди, которых держат в больнице насильно?
Вдруг она услышала чей-то крик, прервавший течение ее мыслей. Из изолятора выбежал голый мужчина с всклокоченной бородой и диким взглядом. Он изо всех сил, быстро перебирая худыми ногами, бросился к озеру. За ним бежали два санитара. Мужчина запнулся о пенек и упал, но тут же поднялся. Санитары догнали его и повалили на землю, а затем рывком подхватили и потащили обратно к кирпичному зданию. Клара отвела глаза, радуясь, что санитары ведут их в другую сторону, к лодочной станции и причалу, подальше от изолятора.
Позже, на кухне, она все время думала о том мужчине. Почему он бежал, что его так напугало? Как на земле может существовать такое место, как Уиллард, где к пациентам относятся хуже, чем к скоту? Люди за пределами больницы даже не подозревают об этом. Знал ли ее отец, на что похоже лечение в Уилларде, или ему все равно? Она сидела на стуле и чистила картошку, поглядывая на Мадлен, которая мыла посуду в раковине. Пот стекал у нее со лба. Надсмотрщица не разрешала работникам разговаривать, но Клара была рада, что подруга рядом, что они могут улыбнуться или помахать друг другу. Это напоминало ей о том, что они и многие другие люди в Уилларде еще здоровы. Женщина, которая сидела на стуле слева от Клары, никогда не произносила ни слова. Она сидела, опустив голову, и чистила картофель, что-то бормоча себе под нос.
Мадлен, словно подслушав мысли Клары, обернулась, подняла руку в мыльной пене и улыбнулась, хотя вид у нее был уставший. Тут на кухне появилась надсмотрщица. Она с недовольной миной прошла между Мадлен и Кларой. Мадлен посмотрела ей вслед, прижала к носу пятерню и высунула язык, передразнивая надсмотрщицу. Мокрая тарелка выскользнула у девушки из рук и разлетелась на кафельном полу на сотню осколков.
Надсмотрщица резко остановилась и оглянулась, чтобы посмотреть, что произошло. Она мигом бросилась к Мадлен. Та попятилась и оказалась запертой, как в ловушке, между стеной и раковиной. Толстуха впилась в нее когтями, потащила вперед и толкнула к кухонному столу. Мадлен ударилась головой о шкаф с такой силой, что зазвенели все кастрюли.
— Ты знаешь, сколько стоит посуда? — закричала надсмотрщица и занесла руку, чтобы ударить Мадлен.
Клара бросила картофелечистку и подбежала к ним.
— Не трогайте ее! — крикнула она и схватила надсмотрщицу за руку, чтобы оттащить от подруги.
Женщина, побагровев и тяжело дыша, обернулась и двумя руками оттолкнула от себя Клару. Дальше все происходило как в замедленной съемке: Клара, вращая руками, широко раскрыв глаза, полетела назад. Пытаясь удержаться на ногах, она поскользнулась на мокром полу и упала, с тошнотворным треском ударившись головой. Череп до основания пронзил сполох боли. Она заморгала и подняла глаза, чтобы не поддаться надвигающейся черной завесе беспамятства. Вдруг она почувствовала, как по ногам потекло что-то теплое, и потеряла сознание.