«Картошка» на третьем курсе МГИМО
Можно со всей ответственностью утверждать, что мы с Тимой съели если не пуд соли, то не один мешок картошки – это точно. Дело в том, что во двор дома, где мы жили, приезжала машина с картошкой прямо с поля, то есть достаточно сырой и не пригодной для хранения. К машине выстраивалась очередь из местных жителей. Мы с Тимой в этой очереди занимали достойное место. Брали картошку сетками, то есть килограмм по десять.
На кухне мы картошку перебирали, очищали от грязи, сушили. За чисткой картошки для варки следил Тима: чтобы ни одного пятнышка, ни одной точки на картофелинах не оставалось. Тима определенно был наделен хозяйственной жилкой. Картошку мы варили, она составляла основу нашего питания, особенно по выходным дням. В дни занятий питались в студенческой столовой института. Вообще картофельный рацион был вынужденным, потому что с продуктами тогда было туго, в том числе в городских столовых.
В аспирантуру я попал, потому что не был москвичом (у меня не было постоянной прописки в Москве), к тому же я учился на пятерки. Близость к чехословакам помогла определить тему кандидатской диссертации: «Международные экономические отношения Чехословакии». Моему научному руководителю Н. Н. Любимову тема понравилась: еще никто из его аспирантов не исследовал внешне-экономические связи социалистических государств. В выборе темы помог Эрик Пантелеймонович Плетнев, ставший моим реальным наставником. Зато с чем помог Николай Николаевич, так это с поездкой в Прагу: он считал, что чехословацкий материал нужно собирать и исследовать на месте.
Я уехал в Прагу в сентябре 1958 года, и эта практика в Праге оказалась весьма поучительной. С чешским языком я справился, благо изучал его как второй иностранный в институте (вместе с Н. Астаховой и Л. Елисеевой). Для меня высоким комплиментом был вопрос одной из продавщиц магазина: «А ты из Остравы?» И хотя я знал, что в Остраве говорят на сомнительном диалекте чешского, для меня вопрос звучал как признание «натуральным» языка, на котором я разговариваю.
Европейское происхождение чехов проявляется в Праге на каждом шагу. Если чехи говорят «эти дураки», то имеют в виду руководство страной, наиболее популярные анекдоты у них – про полицейских (представителей власти). Вообще дух нонконформизма, как мне представляется, глубоко укоренился в каждом представителе этого свободолюбивого народа. В Праге, помимо средневековых храмов и более поздних достопримечательностей, я обнаружил недалеко от «Вацлавака» (Вацлавская площадь в центре древнего города) Театр джаза, который с удовольствием посещал в свободное время. Это было что-то новое, совершенно немыслимое в СССР, хотя по радио постоянно и передавали песни Утесова, Рознера, Кнушевицкого.
Меня поселили в Доме учителя, вблизи от Староместской площади. «У Золотой Щуки», что на Парижской улице, за мной было закреплено место за столиком, где играли в «марьяж» и говорили по-пражски и где меня принимали за своего. Завсегдатаи пивной вовлекли меня в работу уличного комитета (низшее звено самоуправления в городах), и когда, по возвращении в Москву, я представил собранный материал об уличном самоуправлении в «Новое время» (где уже не раз печатался), то мне отказали, заявив: «Неужели мы должны чему-то учиться у чехов, пусть они учатся у нас!» А жаль!
Менее чем через десять лет наступила Пражская весна. Лидер реформаторов Дубчек не был антисоветчиком, но советская модель социализма в Чехословакии явно не прижилась (и не могла прижиться). Там действовали иные нормы жизни, иные представления о свободе и справедливости. Возможно, если бы мы поучились чему-то у чехов, то социализм в Советском Союзе не был бы так легко, без какого-либо сопротивления, свергнут. В Китае и Вьетнаме поступили иначе.
Как-то в институте ко мне подошел Э. П. Плетнев и сказал: «Пойдем!», правда, не объяснив, куда. По длинному коридору мы подошли к кабинету ректора. Эрик Пантелеймонович пропустил меня вперед и, ничего не сказав секретарше, прошел из приемной в кабинет ректора.
– Федя, – сказал он ректору, немало удивив меня своей фамильярностью, – Я привел к тебе Леню Селезнева, аспиранта, у которого уже готова кандидатская (о чем я слышал впервые).
Далее он расписал Федору Даниловичу Рыженко, какой я хороший, но что у меня есть один крупный недостаток – нет жилья в Москве:
– Поэтому нужно устроить его на работу за границу.
Рыженко все выслушал без вопросов, снял трубку с телефонного аппарата и позвонил кому-то, обращаясь к собеседнику на «ты». Повторил по телефону рассказ Плетнева о том, какой я хороший. Выслушал ответ, повернулся к нам и сказал:
– Кадры предлагают два места: в Бангкок, в комиссию ЭКДВ (Экономический комитет ООН для стран Азии и Дальнего Востока) вторым секретарем, или в Индию, в наше посольство, но только на должность атташе. Ответ ждут завтра утром, к десяти. Телефон такой-то. Попросить Кирилла Сергеевича – он в курсе, но лучше зайти к ним на Смоленскую.
– Вот, – сказал Эрик Пантелеймонович, – теперь тебе нужно выбрать.
Я обратился за советом к Н. Н. Любимову.
– Что тут думать! – ответил он, – я всегда мечтал побывать в Индии и поработать там. Не получилось. Вот теперь у тебя появилась возможность, и ее надо непременно использовать. Так что решайся.
Для меня предложение работать в Азии было неожиданным, я ждал приглашения от посольства в Праге, тем более что посол Гришин предлагал мне поработать в посольстве после защиты диссертации. Защита состоялась. Николай Николаевич Любимов особо отметил хороший язык диссертации, Ученый совет рекомендовал диссертацию к публикации (в издательстве «Международные отношения», МГИМО). Через полтора года вышла моя первая книга.
Сборы к работе в посольстве не заняли много времени. Временно я работал в референтуре по Юго-Восточной Азии – стажировался. Индией занимался Тулинов, в задачи которого входило ознакомить меня с будущими обязанностями.
С первой получки в МИДе я купил Элле в подарок золотую цепочку. Она по моему вызову приехала в Москву. Решили оставить дочку (родилась в Ленинграде 22 апреля 1958 года) с бабушкой, матерью Эллы, с ее доброго согласия, поскольку все боялись, что в Индии свирепствуют болезни, не известные нашим врачам. Вообще об условиях жизни в Дели мы тогда не имели представления.
Когда было принято решение о нашем назначении, меня с женой вызвали на Новую площадь в международный отдел ЦК КПСС «для беседы». Молодой сотрудник ЦК после короткого разговора заметил, что они знают об осуждении Эллы (я специально сказал ему об этом) и что нам это обстоятельство «не помешает», но просил об этом никому не рассказывать.
Вот так закончилось мое «сватовство» в Индию.
Дипломат
Летели через Ташкент на Ту-104. После Ташкента начались горы – зрелище, безусловно, красивое. Когда самолет приземлился и открылась дверца, дохнуло жаром как из топки. В аэропорту нас встречали из посольства, и формальности заняли минимум времени.
Нас привезли в новенький городок посольства СССР, сначала провели в столовую, где индиец-официант спросил: «Сы или блюён?» Сопровождавший нас А. Фиалковский со смехом признался, что именно он научил индийца произносить: «Щи или бульон?». Потом нас проводили в выделенную нам двухкомнатную квартиру – мы оказались первыми ее жильцами. Кампус посольства был построен в 1959 году, а мы приехали 14 июня 1960 года.
Рядом с городком находилось здание посольства, где меня радушно встретили начальники: советник Иван Алексеевич Баранов и первый секретарь Иван Иванович Клименко. Они были озабочены тем, чтобы прежде всего экипировать нас, то есть заказать нам у местных портных тропическую одежду, так как захваченная нами из Москвы здесь не годилась: в тени было свыше 40 градусов, на солнце – более 70. Мне срочно заказали костюм «тропикэл», Элле – соответствующие платья. Так что всю одежду мы получили «с иголочки». Одежду нам сшили уже к следующему дню (нас удивило, что в столь сжатые сроки).
Прием в честь Ю.А. Гагарина. Дели, декабрь 1961 г.
С Эллой в Дели, осень 1961 г.
Помимо бытовых хлопот пора было заняться и выполнением служебных обязанностей. Секретарь посла А. Сыродеев передал мне «Дипломатический лист» (издание МИДа Индии), в котором в алфавитном порядке перечислялись все посольства и миссии, находящиеся в Дели, а также приводился список аккредитованных дипломатов. Я обратил внимание на то, что в посольствах африканских стран рядом с рангом (первый секретарь, атташе) значилось: чрезвычайный вождь («парамаунт»), наследник, принц и т. п.
На той же неделе Баранов отвез нас в МИД, чтобы представить в отделе, занимающимся отношениями с СССР. Там нам вручили «Identity Cards» (удостоверения личности), в которых указывалось, что правительство Индии предписывает всем уровням власти оказывать всяческое содействие предъявителю сего удостоверения в выполнении им возложенных на него функций дипломатического представителя. Также упоминалось, что обладатель данного удостоверения не подлежит задержанию, обыску или аресту и что по всем конфликтным случаям необходимо обращаться в МИД Индии или к представителям центральных властей. Устно вежливые представители МИДа напомнили, что лучше иметь удостоверение личности всегда с собой: в стране действует sale tax (налог с продаж), и предъявление удостоверения освобождает от его уплаты (как и всяких других налогов). По сути дипломатический паспорт был необходим только при пересечении границы.
Рабочий день в посольстве начинался в 8 утра (позже становилось жарко), заканчивался в 2 дня. Нередко случалось так, что, когда я приходил с работы, Элла только просыпалась, особенно если накануне вечером был прием или иное мероприятие. Вообразите ее состояние: совсем недавно освобожденная из лагеря девушка стала представителем государства, свободно общается с иностранцами – представителями других государств…
Кстати, ее внешние данные привлекали внимание не только рядовых дипломатов. Помню, как на вечернем приеме в посольстве Ирака к нам подошел посол этого государства, отвел к месту, где на вертеле жарился горны