Неожиданности продолжались. Через лаборантку я получил распоряжение явиться к ректору, не идти было нельзя. К моему полному недоумению, ректор Г. И. Макаров предложил мне занять должность проректора по учебной работе. Я отказался, сказав, что только что кадровая комиссия райкома назначила меня заведующим кафедрой в ИПК и что я только что защитил докторскую диссертацию и дожидаюсь утверждения в ВАКе (Высшей аттестационной комиссии). Макаров сказал, что всё это хорошо, но не имеет никакого значения, что я подхожу на должность проректора потому, что стал первым из приглашенных ректором на беседу, кто отказался от этой должности. И тут же подписал приказ о моем назначении.
Приказы я привык выполнять.
Проректор
Так неожиданно я стал большим начальником: у меня появился кабинет, не секретарша, а секретариат, два заместителя (в должности заведующих отделами), возможность отдавать приказы, касающиеся судеб тысяч человек. В моем подчинении оказались десятки деканов, и даже один генерал-майор (начальник военной кафедры). Кабинет был размещен в торце здания Двенадцати коллегий, с окнами на Неву и Адмиралтейство. Вид из окна открывался действительно величественный.
Но смотреть на виды Ленинграда было некогда: дела. Их в университете накопилось и накапливалось немало. Очень помогали заместители – А. Шилин и В. Кобзарь. Это были квалифицированные, знающие свое дело люди. Очень помогала Лидия Ивановна – главный секретарь проректора, не допускавшая ни малейшей попытки коррупции: она спокойно входила вслед за посетителем, раскрывала блокнот и конспектировала беседу. Некоторых посетителей принимал Шилин. В целом мой аппарат позволяет мне с полным основанием ответить на вопрос, брал ли я взятки: «Нет, потому что мне их никто не предлагал».
Но были другие «подходы». Мой предшественник, заведующий кафедрой уголовного права профессор Н. А. Беляев «прославился» липовыми справками. Военные комиссариаты Грузии обратили внимание на то, что многие юноши освобождались от призыва в Вооруженные силы, потому ром по науке. Он пригласил меня к себе и сказал, чтобы я взял на себя общественные науки, поскольку он в них не разбирается. Я согласился и стал проректором по учебной работе и общественным наукам. Последние были «признаны» за мной как главой Северо-Западного Совета по общественным наукам, который был создан Минвузом РСФСР.
Подписание соглашения о сотрудничестве ЛГУ с Будапештским университетом. Будапешт, 1975 г.
Я и сам «вник» в науку управления. Один из посетителей, американский профессор, специалист по менеджменту, подарил мне свой учебник «Искусство менеджмента». В учебнике приведен следующий пример.
Одна крупная американская фирма собрала на слет в горы заведующих филиалами, отключив все телефоны, чтобы проверить своих управленцев. Одни из них «заметались», как бы не вышло что-то не так в их отсутствие, другие чувствовали себя спокойно. Тех, что «заметался», компания уволила: надо доверять персоналу, надлежаще подобранному. Мне этот пример понравился, я тоже считаю, что надо доверять подчиненным и не брать всё на себя. Это для меня стало уроком управления, которого я строго придерживался.
Видимо, не случайно пришлось упомянуть американского профессора. Мое дипломатическое прошлое продолжало сказываться на работе. Валентин Борисович Алесковский, сменивший на должности ректора Г. И. Макарова, очень не любил иностранцев, точнее не любил общаться с ними и поддерживать контакты. Он сразу же мне предложил:
– Леонид Иванович, а что вы тут переводите мою беседу, не лучше ли было бы, если бы вы просто принимали иностранцев от имени университета и беседовали с ними. А у меня и время высвободится.
Алесковский по примеру других ректоров университета продолжал вести научные исследования и преподавать. Так что на мою долю выпала честь принимать иностранцев от имени университета.
Один из них, канцлер университета[11] штата Нью-Йорк (SUNY) Эрнест Бойер после беседы пригласил меня весной 1975 года побывать в его университете. Условия были предложены превосходные: я мог посетить три кампуса (на выбор), мне полагался «открытый лист» (то есть я не должен был платить за пищу и другие услуги типа гостиницы). Я сказал ему, что предложение принимаю, но что касается выбора кампусов, то этот выбор остается за ним.
Эрнест Бойер прислал по существу безотказное приглашение, так что получение визы не представляло труда. Меня встретили в аэропорту Нью-Йорка, проводили в отель. Предупредили, что завтра рано утром придут за мной – согласно расписанию авиарейсов. Сначала я не разобрал, куда предстоит лететь. Утром меня подняли стуком в дверь, предстояло лететь в Бингхэмптон, небольшой кампус, примечательный тем, что он расположен в одном городке с филиалом IBM, и потому главная задача тамошнего университета – готовить специалистов для этой компании по производству вычислительной техники (Бойер хотел показать мне самое передовое, что у них есть).
Там меня познакомили с единственным коммунистом: он мне рассказал, что в США компартии практически не существует. Больше я коммунистов в США не встречал. В результате я сократил в ИПК преподавателя, который читал спецкурс по компартии США.
В университете Бингхэмптона меня впервые посадили за компьютер. Интересно, что вместо «мышки» нужные на дисплее элементы трогали эбонитовой палочкой. Дали задачку: вывести собаку нужной породы из нескольких пар собак. Я вывел нечто похожее на нашего скотчтерьера. Потом компьютер выдал, какими критериями я руководствовался, когда «творил» новую породу. Вообще примечательно, что во всех университетах, которые я посетил, ко мне приставляли (в качестве сопровождающего) преподавателя-поляка. У американцев, видно, все славяне похожи.
Из Бингхэмтона я улетел в Буффало, расположенный на западе штата Нью-Йорк, вблизи великих озер.
В университете Буффало студенты бастовали, требовали прекратить судебное преследование афроамериканцев (Attica brothers’ trial), местные полицейские меня в кампус не пустили, и университетское руководство ломало голову, как меня развлечь. В конце концов меня пригласили на введение в должность декана медицинского факультета, это большое событие собрало весь цвет буффалийского общества. Меня посадили за «главный стол» мероприятия, где я познакомился с главой Химического банка штата (NY Chemical Bank) господином Тейлором. Он оказался летчиком-любителем и пригласил меня полетать завтра над Ниагарским водопадом. Сказал, что с самолета открывается великолепный вид на водопад. Тейлор заехал за мной утром, отвез в аэропорт, где базировались частные самолеты. Я был удивлен их размерами, что они такие маленькие.
Тейлор дал мне летные очки и наушники с микрофоном. Мы взлетели, и минут через пять открылся вид на Ниагару – очень впечатляющее зрелище. Я не успел рассмотреть водопад, как в наушниках раздался голос Тейлора, сообщавшего, что мы уже над канадским берегом. Перелет в Канаду произошел без всяких формальностей: если таковые можно вымыслить, путешествуя по воздуху. На земле Тейлор объяснил, что для американских граждан пересечение границы с Канадой безвизовое, а я тут «сбоку припеку».
И еще. Именно в Буффало я смотрел по телевизору позорные для американцев репортажи из Южного Вьетнама: было видно, как зажиточные вьетнамцы стараются влезть в последний американский вертолет и как американские военнослужащие добротными солдатскими ботинками топчут им пальцы и бьют в лицо, давая понять, что они теперь не нужны.
Ко мне в номер напросились корреспонденты местной прессы, чтобы узнать у «настоящего коммуниста» реакцию на бегство американцев из Сеула и на охватившие США демонстрации, с ликующими толпами, в том числе и в Буффало («и далее везде»). Мой ответ на их вопросы был скорее неожиданным, чем пояснительным. Я сказал, что американцы всегда уверены в техническом превосходстве своего оружия и в обучении тех, кто этим оружием владеет, но они явно недооценивают тот факт, что воюют на чужой территории (куда их никто не звал), против народа, защищающего свою родину. В этой недооценке морального фактора, силы духа, они неизбежно проигрывают. Но это вина не военных, а политиков – тех, кто, принимая решения, полагается только на технически совершенное вооружение и преимущества в обучении тех, кто им владеет. Вьетконг, армия Вьетнама, уступая американцам в вооружении, имела явное моральное преимущество, и это сыграло решающую роль. «Умереть, но победить!» – такого посыла у американцев не было, но он был у Вьетконга, и в этом главная причина поражения американской армии. Кстати, мое интервью было точно воспроизведено в местных газетах – я этого не ожидал.
Патриотизм – глубокое чувство любви к родине, закрепленное веками. Особенно патриотизм проявляется в войне против иноземных захватчиков. Так было в Советском Союзе во время Великой Отечественной войны, так было и во Вьетнаме. Американцам следовало бы подождать, чтобы зарядиться чувством патриотизма.
Из Буффало было решено ехать поездом в Нью-Йорк. Меня посадили в вагон «Амтрэка», чтобы сделать одну остановку по пути, в филиале самого знаменитого кампуса в Стоуни-Брук.
Но сначала – об «Амтрэке» (Amtruck). Уже в начале ХХ в. частные американские железнодорожные компании убедились, что пассажирские перевозки в отличие от грузовых полностью не окупаются. Тогда настало время постепенного сокращения пассажирских перевозок железнодорожным транспортом. Посыпались жалобы и в железнодорожные фирмы, и в правительство. Учитывая важность сохранения пассажирских перевозок и тот факт, что железной дорогой пользуются наименее обеспеченные американцы, не имеющие своих автомашин, правительство США решило создать в 1971 г. «Амтрэк» – «Американский путь», государственную корпорацию по перевозке пассажиров железнодорожным транспортом. С тех пор в бюджете США предусматриваются расходы на «Амтрэк» (одну из немногих государственных корпораций в США), чтобы не сдирать шкуру с пассажиров за недотированные перевозки.