Вместе с Сашей Степановым (первый слева) принимаем в комсомол Сашу Колкера (стоит), будущего композитора
Боря Соловьев, Борис Александрович Соловьев, будущий проректор Академии гражданской авиации, доктор технических наук, заслуженный деятель науки и техники Российской Федерации, поступил в школу после возвращения из эвакуации в Ленинградскую область. Его одаренность характеризует следующий эпизод. Тот факт, что 10-й (выпускной) класс остался без учителя математики, встревожил не только руководство школы, но и РОНО, оттуда в класс на урок алгебры пришла комиссия, составленная из учителей математики. Один из членов комиссии написал мелом на доске уравнение, которое предложил классу решить. Никто не отозвался. Тогда тот же член комиссии расписал мелом всю доску, пока ни нашел сомнительное решение. Председатель комиссии спросил: «Кто же сможет решить уравнение?» Вышел Боря, зачеркнул мелом все написанное на доске и тут же после знака равенства вывел короткую формулу решения.
Традиционная встреча с друзьями в день прорыва блокады Ленинграда (слева направо): Виктор Тимофеев, Леонид Селезнев, Александр Степанов, Борис Соловьев, Александр Бурмейстер, середина 1970-х годов
Валька, «малышка» Лебедев, получил свое прозвище потому, что был самым младшим в классе: родители отдали его в школу досрочно. Валька был евреем, его отец-врач, с учетом сложившейся обстановки и перспектив, сменил фамилию на более благозвучную. Расчет оправдался. Валька пошел в медицинскую науку, где достиг вершин: стал доктором наук, лауреатом Сталинской премии, членом Академии медицинских наук и в связи с реорганизацией науки в 2015 году – членом Академии наук Российской Федерации. Конечно, тут сыграла роль не столько благозвучная фамилия, сколько (и в первую очередь) личные одаренность и организованность.
Наконец, в науке остался я, но о себе – потом. Здесь же хотелось бы обратить внимание на то, что из одного класса вышли пять докторов наук, из них четыре (кроме B. Лебедева) – заслуженные деятели науки Российской Федерации и один – действительный член Академии наук Российской Федерации. А это, как ни кивай на условности, высокое общественное признание.
Саша Бурмейстер (Бур) не имел отношения к науке, он был наш бессменный пионерский вожак. Общительный, доброжелательный, всегда готовый помочь другим. Поступил на юридический факультет ЛГУ, по комсомольской путевке оказался в милиции. Дослужился до полковника, был начальником районного отдела милиции Приморского района Ленинграда. К сожалению, рано ушел из жизни: с вечера собрался идти в баню, а утром не проснулся.
Витя Чиртик (Никифоров) был удивительно одаренным человеком. Научился играть на фортепиано, не будучи непосредственно знаком с этим инструментом. Поступил на восточный факультет ЛГУ, на кафедру китайского языка. Хорошо знал и другие иностранные языки, был начальником отдела переводчиков Военной академии связи имени C. М. Буденного. Погиб в Нигерии при крушении рейсового лайнера ДС-10.
Все вместе (кроме В. Лебедева) мы образовали группу «блокадников», которая собиралась ежегодно, пока было кому встречаться. С годами ушли из жизни В. Никифоров, А. Степанов, А. Бурмейстер. Остались в живых Б. Соловьев (живет в Дортмунде, ФРГ) и Л. Селезнев.
Половодье
К концу школы всех юношей и девушек захлестывает половодье влюбленности, это возрастное явление, от которого никуда не деться. Все мысли и чувства концентрируются на одном желании – найти того одного человека, которому хочется посвятить всю свою начавшуюся жизнь. Это своего рода неизбежный сдвиг в сознании и чувствах. Иногда он парализует, иногда мобилизует. Каждому хочется быть лучше, чем он (она) есть на самом деле. В себе я нашел массу недостатков: рост мог бы быть повыше, ноги – подлиннее. Как-то брат предложил своему учителю Владимиру Александровичу Серову написать мой портрет. Серов посмотрел на меня внимательно и вынес вердикт: «У Лени типаж очень уж стандартный: он неинтересен, получится портрет, похожий скорее на плакат». И отказался.
Вообще себя я больше унижал, чем возвеличивал. Взял себе за правило: если девушка старше, то она не моя. Вероятно, это стало правилом, когда я вдруг заметил, что девушки постарше обращают на меня больше внимания, чем сверстницы. Этого правила я придерживался строго. Однако со стандартным лицом, как определил мое «зеркало души» выдающийся художник, сосуществовать было совсем не весело.
События личной жизни развертывались следующим порядком. Летом мы жили в Малых Порогах, на Неве, где мы с отцом соорудили домик из фанеры (на столбах). Я, как всегда, посадил картошку. Когда приезжал отец, ловил с ним рыбу на перемёты. Однажды, когда приехал старший брат (он был уже студентом Академии художеств и вернулся из Крыма, с практики), возник вопрос: а куда съездить мне? Мама подсказала – в Таллин, к дяде Аркадию. Мы даже не знали его домашний адрес, знали только, что он работает в ЦК Компартии Эстонии. Сборы были недолгими: с заплечным мешком я отправился поездом в Таллин.
Поезд прибыл в Таллин утром, и сразу с вокзала я пошел искать здание ЦК. Аркадий Яковлевич вышел сразу, обрадовался, что я приехал, вызвал машину и отвез на дачу – в Козе. На даче он познакомил меня со своей второй женой Надей, которая была младшей сестрой его первой жены, погибшей во время бомбежки в Ленинграде. У Нади и Аркадия уже была дочка Лариса, ей исполнилось два года. Там меня и оставили на попечение Нади. Сам Аркадий был по эстонским меркам большой человек – помощник первого секретаря ЦК Компартии Эстонии Н. Г. Каротамма.
Козе – небольшой поселок на реке Пирита, примерно в полутора километрах от моря. В устье реки есть еще один дачный поселок, также называемый Пирита. Естественно, я хотел увидеть море, и потому первый поход был в ту сторону. Недалеко от главной дороги в Пирите играли в волейбол. Здесь я и познакомился с Ниной. Описывать Нину, девушку с голубыми глазами, нет смысла: я наделил ее всеми возможными атрибутами высших степеней привлекательности. Но неизменным в ее восприятии остается до сих пор то, что она красива, умна, воспитана в интеллигентной семье.
Нина вся состояла из смешинок: охотно улыбалась, еще охотнее смеялась по малейшему поводу. Если девушку полагается описывать стихами, то лучше, чем мой любимый Лермонтов, этого не сделаешь: «Ты всегда хороша несравненно, но когда я уныл и угрюм, просыпается так вдохновенно твой веселый насмешливый ум». Понимаю, что Михаил Юрьевич, более зрелый, чем я, посвятил стихи более зрелой возлюбленной, но чьи еще слова могли лучше передать мое состояние чувств – «опущенного на дно» смешливой подругой?
Оказалось, что Нина приехала погостить к отцу на лето из Ленинграда (родители были в разводе), что она тоже окончила 9-й класс. Тем больше было оснований для бесед, для общности подходов и оценок. Мы много гуляли вместе – ходили пешком в Таллин (пять километров), шли мимо знаменитой «Русалки» Адамсона, мимо Кадриорга и дальше, бродили по Таллину. Нравились архитектура древнего города, повсеместная чистота, вежливость и доброжелательность местных жителей, вечно живое море. На таллинском рейде стояли линкор «Октябрьская революция» и эскорт из двух эсминцев.
Нина пригласила меня на день рождения (в августе ей исполнилось 17), тогда же я познакомился с ее отцом Даниилом Марковичем Рудневым, главным редактором газеты «Советская Эстония», и его женой Ольгой Ивановной, работавшей в консерватории. Выяснилось, что у Нины был волейбольный мяч, и потому девушка была популярна в Пирите, где отдыхало немало сверстников. Среди них был Мюрисепп, сын председателя правительства Эстонии, симпатичный парень более мощного телосложения, чем я. На волейболе я познакомился с Борисом Сидоренко, курсантом Лосиноостровского пограничного училища, который проходил практику в Таллине. Мы подружились, и это продолжалось вплоть до рано наступившей кончины Бориса, который был к этому времени уже полковником в Главном управлении погранслужбы. Все, кто его знал, хранят светлую память о нем.
После возвращения в Ленинград мы с Ниной ходили на каток, на Масляный луг в ЦПКиО. Все было здорово, и вдруг… Красиво начавшаяся история внезапно и разом кончилась. Однажды, когда я провожал Нину с катка, она сказала: «Лёня, давай больше не встречаться». Для меня это было полной неожиданностью, но я не нашел ничего лучшего, чем ответить: «Давай!». Так мы вдруг расстались. Для себя я сделал неутешительные выводы, вспоминая свои недостатки. Конечно, в моем представлении Мюрисепп, например, был значительно лучше.
Одна из первых совместных фотографий с Эллой. Ленинград, июль 1953 г.
Но это был не конец истории. В конце мая мы с братом готовились к экзаменам. Большая комната была залита солнцем, было жарко, я лежал на столе: место хорошо проветривалось из раскрытых окон. Раздался звонок в дверь. Брат пошел открывать, вернулся и сказал: «К тебе дама». В тот момент я мог ожидать всего, только не «даму». Надел штаны и вышел к ней. Это была Нина.
Мы пошли гулять, благо день был погожий, солнечный. Нина сказала, что не хочет сдавать экзамены и вообще «не в настроении». Я постарался подбодрить ее. По ходу разговора Нина пояснила, почему мы перестали встречаться. Оказывается, ее отца сняли с должности главного редактора «Советской Эстонии» и что в этом сыграл неблаговидную роль мой дядя. Правда, позже Нина эту версию опровергала.
Была у меня и другая «задумка» (время и возраст требовали своего!). Я был очень заинтересован соседкой, тоже школьницей, жившей этажом ниже. На все мои «подходы» она реагировала негативно, в частности, отказалась прийти на мой день рождения. Но когда закончилась учеба в школе, 18 мая, мы с Борей Соловьевым шли по улице Ленина и встретили ее. Все трое остановились. Я спросил у нее: «А ты знаешь темы сочинений?» Она ответила: «Нет, а ты?» Я сказал, что знаю, и назвал три варианта (мы их «выдавили» из учителя литературы Алексея Михайловича).