Подобные вопросы возникают и при чтении статьи писателя-«реалиста», который даже сетует на то, что участники дискуссии рассматривают проблему «успех в жизни — подлинный и мнимый» исключительно в морально-этическом плане (это далеко не верно), а не в социальном (как будто эти планы можно механически разъять!). Успех же в социальном плане он понимает как сознательное делание карьеры, которое выгодно для повышения уровня экономико-потребительского общения внутри общества. Ну, скажем, деловые качества главного инженера обувной фабрики, рвущегося на место ее бестолкового директора, отражаются на изяществе ваших штиблет (впрочем, и на кармане самого инженера — об этом главном стимуле карьеристов почему-то умалчивается), да и в очередях за ними придется простаивать меньше. «Принцип материальной заинтересованности, — замечает писатель, — стал сейчас одним из краеугольных камней нашей экономики. Хорошо… Давайте наберемся духу и сделаем следующий шаг. Давайте во всеуслышание заявим, что нет ничего зазорного в стремлении человека продвигаться по службе». Нет ничего зазорного, но только тогда, когда оно служит, перефразируя Достоевского, выясненному идеалу и вполне определенному желанию стать лучше. В противном случае, вне соотнесенности с морально-этическим планом, оно неизбежно замыкается, что вытекает из такой логики, на удобном сервисе и на глаголе «купить», на скором и приятном утолении как нужных, так и излишних потребностей так называемого цивилизованного человека, о разлагающем действии которых на сознание людей уже достаточно было сказано, превращается в бесконечное состязание неутолимых самолюбий. И стоит ли делать шаг вперед, чтобы потом оказаться на десять шагов позади?
Этот вопрос, видимо, не смущает другого «реалиста», литературного критика, который сожалеет, что писатель слишком неуверенно «предлагает нашему просвещенному вниманию человека дела». Вкалывать надо, призывает критик, а не мечтать, произнося возвышенные бессребренные формулы. Прекрасно! Но вот вопрос: для чего вкалывать, куда должна двигать нас деловая активность? Из статьи трудно получить ответ на этот вопрос, хотя контуры возможного ответа очерчиваются: чтобы не стоять в очередях, чтобы кассир, секретарь, информатор обслуживали вас точно и вежливо, чтобы пить воду из целого, а не из разбитого колодца и т. п. Желания вполне естественные и, увы, очень понятные. Только не замыкается ли опять активность «человека дела» на широко понимаемой сфере обслуживания, вне которой она уже теряет свой смысл? А хотелось бы, чтобы сквозь призывы вкалывать были видны, перефразируя Достоевского, святыни не только чуточку, но и гораздо посвятее.
Иначе неизбежно возникает ситуация, подобная не по форме, а по сути обрисованной педагогом-«реалистом». Педагога, как и представителей литературного цеха, возмущает «растительный образ жизни» определенной части сильного пола и потрясает жизненная активность одного ее знакомого, «общительного, делового, веселого». Посмотрим, каковы же достижения этой активности, которые она упоенно перечисляет. Машина и садовый участок с домом, трехкомнатная квартира с самой красивой и самой модной мебелью, библиотека, стереосистема, дискотека. Не правда ли, знакомый набор ценностей? Не он ли призывно маячит перед «карьеристами» и «деловыми людьми»? Знаком и облик общительного и делового молодого человека — «артистичного во всем — и в зарабатывании денег, и в умении их тратить». Деньги же он зарабатывает не на службе, а путем изготовления модных сумок и изящных корзинок, что тем не менее тоже приносит ему «постоянное ощущение необходимости другим людям». Вот так вот: молодой человек, у которого есть «все необходимое для комфорта, для полнокровной духовной жизни» (заметьте, что́ соединяется запятой!), насыщает, реализуя свои качества, алчущее человечество дефицитным товаром и тем самым, оказывается, нужен ему. И опять-таки где же во всем этом «разумное, доброе, вечное», сеять которое призван учитель? Каково качество рекламируемых педагогом качеств? И о тех ли нуждах человечества следует сейчас беспокоиться? И далее опять возникают «достоевские» вопросы: как способствует действительному совершенствованию человеческого существования та, с позволения сказать, «полнокровная духовная жизнь», которой педагог восхищается? Какой смысл подобной жизни, если она не делает человека чище, добрее, сердечнее по отношению к другим людям, а, напротив, способствует укреплению эгоистических побуждений, хватательных инстинктов, пусть и удовлетворяемых не рваческим, а самым архичестным путем, пусть и скрытых под самой изящной оболочкой благопристойности? Неужели подобную личность может педагог представлять образцом для подражания, хоть и противопоставляя его в полемическом контексте робким и ленивым «телеманам в потертых креслах»?
Вопросы возникают и при чтении статьи публициста. Каждый человек, утверждает он, стремясь к самовыражению (опять реализация самости без учета ее качества!), имеет право на счастье и на его особое понимание в зависимости от тех или иных потребностей. Мог ли Санчо Панса, риторически спрашивает публицист, брать пример с Дон Кихота, если ни потребности, ни способности оруженосца не предполагали возможности подвигов славного рыцаря? И отвечает: нет, не мог, да и не должен был этого делать, ибо для счастья Санчо Пансы нужна как раз реальная синица в руках, а не идеальный журавль в небе.
И здесь размышления Достоевского заставляют задать очередной вопрос. А так ли бесспорно в плане высшего нравственного сознания само это право на с-часть-е, на релятивизм в его понимании? Нет ли в основе счастливого состояния элементов чувственного эгоизма, всегда противоположного подлинной духовности и препятствующего совершенствованию внутреннего строя человека? Ведь жить счастливо означает быть привязанным к какой-либо части окружающего мира, доставляющей наибольшее удовольствие и заполняющей все способности человека. «Приятность» в обладании различными фрагментами окружения действуют усыпляюще на душевную организацию, заставляя забывать о других «частях» жизни и о целом, отчуждая от других людей. Даже в состоянии самого высокого счастья, когда, скажем, духовное зрение влюбленного или ученого целиком поглощено предметом их страсти, имеется элемент довольства, сытости, который замыкает людей в несообщающиеся сосуды их своеобразных увлечений и мешает выработке целостных, собственно человеческих, отношений.
А что же говорить тогда о расхожих представлениях о счастье, ассоциируемых с ростом материального благополучия и часто выражаемых ныне в формуле «пожить для себя», в разъединяющих людей афоризмах типа «один раз живем», «рыба ищет где глубже, а человек где лучше», «своя рубашка ближе к телу» и т. п.? В подобной «мудрости» бездуховность и животное начало, таящиеся в чувственном эгоизме (через чувственный эгоизм проблема счастья пересекается с обсуждавшейся проблемой вещизма и потребительства), выражены весьма ясно. «Жить легко, приятно и прилично» (к чему, как известно, стремился судья Головин из повести Л. Толстого «Смерть Ивана Ильича») — вот внутренняя ценностная установка такого жизнепонимания.
Эта установка, направленная на исключение из жизненного состава «болевых» событий и впечатлений, неизбежно суживает и искажает целостное сознание человеческого в человеке. Довольство жизни без затруднений и страданий маскирует изначальные условия человеческого существования, затемняет их наглядное видение и понимание, что лишает жизнь глубины смысла и высоты подлинной человечности. Ведь истинно значимые факты бытия трудны: трудно рожать, трудно любить других людей, превозмогая всяческий эгоизм, трудно жить согласно идеалу и высшим ценностям. Но именно эти факты подводят человека к возможности определить смысл своего существования и построить его не поверхностно-чувственно, а в соответствии с подлинной важностью различных жизненных ситуаций. И именно трудности создают благоприятную атмосферу для воспитания, проявления и познания истинно человеческих качеств — искренности, совестливости, доброты. К тому же в трудностях образуются действительно прочные и бескорыстно-высокие связи между людьми, основанные на милосердии и обуздании всевозможных эгоистических побуждений.
Стремление жить легко и приятно (безразлично, действует ли оно как сознательная или бессознательная установка) дает обратный эффект: под покровом внешней культурности растравляет животные инстинкты, под видом видимой вежливости сеет семена зависти и внутренней вражды между людьми. Оно же способствует нарушению соразмерности человеческой реакции на происходящее вокруг, целостного духовно-нравственного отношения к различным явлениям, которое дает им по-настоящему реальный масштаб. В сознании человека происходит неразумное перевертывание, воспитывается чувствительность к ничтожному (к вещам, деньгам, престижным благам, эгоистическому «я» и т. п.) и нечувствительность к самому важному, к вопросам о положении в мире и смысле человеческого существования, о должном поведении, вытекающем из их решения, об общем благе и т. д. Другими словами, образуется несоразмерность восприятия вещей и событий в их истинной ценности и природе, разрушение человеческого в человеке. Ведь быть человеком, вероятно, и значит быть иерархически-соразмерным в указанном выше смысле, строить свою жизнь в соответствии с абсолютными ценностями, которые воспитывают в людях не только интеллектуальные качества, позволяющие удобно функционировать в обществе и срывать цветы удовольствия, но и высокую разумность и нравственную духовность, светлую любовь к собратьям, основанную на общечеловеческой судьбе.
Однако о какой соразмерности и человечности может идти речь, когда квадратные метры, машины, дачи охотятся, и довольно успешно, за человеком? Когда высокая должность или модная профессия вызывают больший пиетет, нежели высокие душевные качества? Когда зарплата, а не призвание, определяет место и характер трудовой деятельности?
В связи с подобными вопросами, которые можно умножать, вспоминается газетное письмо одной женщины (по профессии врача), опубликованное несколько лет назад. В этом письме она осуждала многодетную мать за то, что той в силу «низких», по ее мнению, забот и трудностей недоступно наслаждение тонким бельем, французскими духами и чем-то еще в таком же роде. Стоит только взглянуть, что́ (по своей природе и ценности) в данном случае находится на чаше весов, какие «части» жизни составляют счастье так называемых преуспевающих людей, как становится очевидной для простого здравого смысла вопиющая нравственная несостоятельность их существования, несоразмерность поведения человеческому в человеке.