запустить лифт. И только когда она вышла из лифта, затем в лобби, а оттуда на улицу, она почувствовала, что она, наконец-таки, вернулась на землю, где уже царила ночь и буйное транспортное движение на Пятой авеню..
Ее путь домой был таким же четким, как простирающиеся сточные трубы. Пройти по Пятой авеню вдоль длинного квартала, потом на Шестую, вдоль длинного квартала, потом на Седьмую и короткий квартал до Бродвея. Потом еще два квартала до метро, где она спуститься, потом несколько раз попытает счастья с проездным, пока он, наконец, не пикнет, потом спустится еще ниже и будет ждать поезда, идущего до Восемьдесят шестой улицы. Потом еще пройти пешком, один квартал вперед и полквартала в сторону, и вот она заходит в родной подъезд, достает другую карточку из разбухшего кошелька – для одной такой поездки ей нужно три карточки – потом, наконец, заходит, идет к лифту, едет на четвертый этаж и проходит по длинному коридору до двери со значком 4D. С помощью все той же карточки она заходит в квартиру, где слышен запах восточной кухни – что это, тайская еда? запах арахиса?– это был самый приятный момент за весь день.
– Дорогой, я дома!– крикнула она, они оба считали забавным, так шутить друг над другом, он вышел из кухни с широченной улыбкой на лице, кухонной полотенце за поясом и по бокалу красного вина в каждой руке. Внешне они отличались кардинально: он высокий, она низкая, он блондин, она с угольно-черными волосами; у Брайана, к тому же, были широкие плечи, но сам он был худой, как бездомный кот, миловидное лицо с четкими скулами, которое выражало осторожность, прикрытую игривостью.
– ???– поприветствовал он ее, что считалось у них еще одной шуткой, и протянул ей бокал.
Они поцеловались, чокнулись бокалами, отпили немного вина, лучшее вино из того, что они знали, после чего он вернулся на кухню, чтобы наложить ужин по тарелкам, а она в это время стояла в дверях.
– Как прошел твой день?– спросила она.
– Все то же самое, то же самое,– ответил он, он всегда так отвечал, хотя время от времени появлялись некоторые приятные новости, которыми он с ней делился, она делала ровно то же самое.
Поскольку Брайан работал в телевизионной компании, у него такие новости появлялись чаще, чем у нее. Он работал иллюстратором, в основном, собирал коллажи, иногда доводилось и рисовать, по большей части это все был фон для каких-нибудь передач кабельного ТВ. Он принадлежал к своего рода союзу писателей, хотя она никак не могла понять, каким образом то, что он делает, можно отнести к писанию, но это так считалось, и, несмотря на то, что его зарплата была крошечной по сравнению с ее, по крайней мере, его рабочие часы были четко обозначены – и рабочий день существенно короче – по сравнению с ее работой. Иногда она задумывалась о том, что, наверное, не плохо было бы состоять в каком-нибудь союзе и приходить домой в шесть, а не в десять тридцать, но она прекрасно понимала, что тут дело в классовости: адвоката никогда не перестанут защищать самих себя.
Брайан перенес ужин в, так называемую, большую комнату, хотя она вовсе не была большой. Однако несмотря на габариты, туда вместились диван, два кресла, маленький обеденный стол с двумя дизайнерскими стульями, серая непонятная конструкция, где они хранили всякие штуки для развлечения, два маленьких книжных шкафчика, которые были завалены ее книгами по истории и его книгами по искусству, маленький черный кофейный столик, где разместились игра Скрэббл и криббидж.
Они были вместе вот уже три года, он переехал к ней после того, как расстался с предыдущей девушкой. Они не собирались жениться, не собирались заводить детей, никакого стремления пустить корни где-то на окраинах. Они нравились друг другу, им нравилось жить вместе, особо друг другу не трепали нервы, а все потому, что виделись редко, естественным образом, из-за ее работы. Поэтому у них все шло гладко и довольно мило.
Да и к тому же, он прекрасно готовил! Когда он был подростком, он после школы подрабатывал в ресторане, а потом свои навыки на кухне каким-то образом переформировал в художественное русло. Ему нравилось углубляться в экзотические блюда, а ей почти всегда эти блюда нравились. Неплохо.
Сегодня, как подсказывал ей нос, ужин был в тайском стиле, и это было очень вкусно.
– А мой день не был из серии «все то же самое»,– сообщила она во время трапезы.
Он с интересом посмотрел на нее сквозь зубья вилки. (В тайской кухне палочки не используются).
– О, да?
– Человек, с которым я разговаривала,– продолжила она. – Самый жалкий человек, которого я когда-либо встречала. Ты даже представить себе не можешь его выражение лица, когда он сказал: «Я снова попаду в тюрьму». Она хихикнула, вспомнив этот момент, а он с любопытством нахмурился.
– Снова в тюрьму? Ты же не взялась снова за защиту мошенников? Вы же не этим занимаетесь.
– Нет, нет, это никак не связано с фирмой. Это связано с моим дедом.
– Дед «Большие Деньжищи»,– хмыкнул Брайан.
Она улыбнулась ему в ответ, как бы соглашаясь.
– Да, я знаю, ты со мной только из-за потенциальной выгоды. Все, о чем ты думаешь круглыми сутками,– это деньги, я знаю.
Он улыбнулся, но затем довольно сурово сказал:
– А ты попробуй дальше без них.
– Знаю, знаю, ты выбрался из самых низов.
– Мы были слишком бедными. И я смог потихоньку из этого выбраться. Расскажи лучше про этого жалкого человека.
И она рассказала ему сагу о шахматном наборе, о котором раньше она ничего не знала. Он задал еще пару вопросов, потом задумался и спросил:
– Этот парень, он что, и правда собирается ограбить стальную камеру банка?
– О, конечно, нет,– отмахнулась она. – Это же глупо. Тем более, это невозможно, поэтому на этом этапе все и закончится.
– А что, если он все же попытается?
– Ох, бедный, бедный парень,– сказала она с игривой улыбкой. – В таком случае, я полагаю, что он все-таки отправится в тюрьму.
14
Во сне Дортмундера его камера вовсе не была похожа на его предыдущую, эта была старее и меньше, вся ржавая и по колено затоплена. Его сокамерник – огромный парень, которого он никогда раньше не видел, и который был похож на Ганнибала Лектера – посмотрел на него искоса и сказал: «Нам это все подходит».
Дортмундер уже было открыл рот, чтобы сказать, что ему это все совершенно не подходит, но из его рта послышались звуки будильника, который настойчиво говорил ему о том, что пора вставать.
Джон Дортмундер не был одним из тех, кто встает по будильнику. Он предпочитал вставать с кровати тогда, когда появлялась в этом необходимость, а она появлялась примерно к полудню. Но он понимал, что ради того, чтобы быть на верхнем Вест Сайде к девяти, придется сделать исключение. Встречи утром два дня подряд! Что за «благодать» такая снизошла на него вдруг?
Вчера вечером Мэй поставила ему будильник на восемь, и сегодня утром в восемь нога Мэй спихнула его с кровати, после чего он шлепнул по будильник, выключив его наконец, а потом поплелся в ванную.
Двадцать минут спустя, запихнув по-быстрому в себя миску кукурузных хлопьев с молоком и сахаром, он вышел в холодное утро – по утрам всегда было намного прохладнее – спустя какое-то время он поймал такси и поехал на Риверсайд Драйв, где перед зданием мистера Хэмлоу уже стоял черный лимузин, из выхлопной трубы которого булькали белые выхлопные газы. За рулем сидел худощавый мужчина, седые волосы пробивались из под фуражки шофера, наверное, это и был Пемброук, а на заднем сидении, словно сосиска в черном пальто, сидел Джонни Эппик, который открыл широченную дверь и, улыбнувшись, сказал:
– Как раз вовремя. Мы уже все в сборе, залезай.
– Еще одного подождем,– сказал Дортмундер.
Эппику это не очень понравилось.
– С тобой будет кто-то еще?
– Вы его знаете,– успокоил его Дортмундер. – Так что я подумал, что ему нужно с вами познакомиться.
– И это…
– Энди Келп.
Улыбка Эппика вернулась на прежнее место, правда в этот раз даже еще больше.
– Неплохо. Ты начинаешь задумываться над ситуацией, это хорошо. Потом он слегка нахмурился. – А где он?
– Идет по улице,– ответил Дортмундер, кивнув в сторону Келпа, который шел в сторону Риверсайд Драйв.
У Келпа походка становилась небрежной, когда он сомневался в деле, в котором ему предстояло участвовать, и чем ближе он подходил к лимузину, тем небрежнее становилась его походка. Посмотрев на улыбающуюся голову, выглядывающую из открытой двери лимузина, он сказал:
– Готов поспорить, вы и есть Джонни Эппик.
– Раскусил в два счета,– улыбнулся Эппик. – А ты, значит, Эндрю Октавиан Келп.
– Ой, имя Октавиан я использую только по большим праздникам.
– Давай, садись, нам уже пора ехать.
Внутри лимузин был приспособлен под кресло мистера Хэмлоу: длинное сиденье сразу за шофером было повернуто к нему спиной, остальная часть пола была застелена черным волнистым ковром, на котором виднелись полосы от платформы, по которой загружали на борт мистера Хэмлоу. Единственное сиденье было удобным только для двух человек, на котором уже сидел Эппик, Дортмундер уже наклонился, чтобы залезть в лимузин, но каким-то непонятным образом Келп уже сидел рядом справа от Эппика с самым невозмутимым выражением лица.
У Дортмундера был выбор либо усесться на полу, либо сесть на переднее сиденье рядом с шофером, но при этом не участвовать в беседе. Он на четвереньках вполз внутрь, и, когда Эппик закрыл за ним дверь, он принял вертикальное положение сидя. Задняя стенка под окном была тоже покрыта черным ковром, и была очень неудобной, по крайней мере, сначала. И пусть Дортмундеру пришлось сидеть на полу, зато он всех видел.
– Можем ехать, Пемброук,– сказал Эппик, и они отправились в путь.
Келп начал разговор со своей дружелюбной улыбкой:
– Джон говорил мне, что вы все обо мне знаете.
– Сомневаюсь,– ответил Эппик. – Я всего лишь осведомлен о парочке ваших делишек, которые