[5].
Вкратце резюмируем три пункта:
1 Это гетерогенный ансамбль, одинаковым образом виртуально включающий в себя все, лингвистическое и не–лингвистическое: дискурсы, институты, здания, законы, полицейские меры, философские утверждения и т. д. Сам по себе диспозитив является сетью, образующейся между этими элементами.
2 Диспозитив всегда обладает конкретной стратегической функцией и всегда вписывается во властные отношения.
3 Как таковой, он произведен пересечением отношений власти и отношений знания.
2. Я позволю себе начертать суммарную генеалогию этого термина в рамках произведений Фуко, а затем и в более широком историческом контексте.
В конце шестидесятых годов, в эпоху, близкую ко времени написания «Археологии знания»[6], для определения объекта своих исследований Фуко не использовал термин «диспозитив», предпочитая ему другой, этимологически близкий, термин «позитивность» («positivite»), тогда также не давая ему определения. Я часто спрашивал себя, где Фуко мог найти этот термин, до того момента, как, несколько месяцев тому назад, перечитал произведение Жана Ипполита[7] «Введение в философию Гегеля»[8]. Вероятно, вы знаете о тесныхсвязях, соединявших Фуко с Ипполитом, которого он нередко называл «своим учителем» («maitre»). Действительно, Ипполит сначала был его преподавателем подготовительных классов[9] в лицее Генриха IV[10], а затем в Высшей Нормальной Школе в Париже[11]. Третья глава произведения Ипполита названа «Разум и история. Идеи позитивности и судьбы[12]». Здесь он сосредотачивает свой анализ на двух произведениях Гегеля, восходящих к так называемому бернскому и франкфуртскому периодам творчества философа (1795–96): первое — «Дух христианства и его судьба»[13] и второе— «Позитивность христианской религии»[14].
Согласно Ипполиту, «судьба» и «позитивность» являются двумя ключевыми концептами гегелевского мышления. В частности, термин «позитивность» у Гегеля находит свой действительный топос в оппозиции между «естественной» и «позитивной» религией. Если естественная религия затрагивает непосредственное и общее отношение человеческого разума к божественному, то позитивная, или историческая, религия включает в себя комплекс верований, правил и обрядов, которые в определенном обществе и в определенный момент истории были предпосланы людям извне. «Позитивная религия», — пишет Гегель в отрывке, цитируемом Ипполитом, — «предполагает чувства, запечатленные в душах посредством той или иной степени принуждения, действия, являющиеся результатом повеления, следствием повиновения, выполняемые без непосредственной заинтересованности»[15]. Ипполит показывает, как противопоставление природы и позитивности соответствует, в данном случае, диалектике свободы и принуждения, разума и истории. В отрывке, который не мог не привлечь к себе внимание Фуко и который содержит нечто большее, чем простое предсказание понятия о диспозитиве, он пишет: «Здесь видна совокупность вопросов, возникающих в контексте понятия о позитивности, и последовательные попытки Гегеля соединить диалектически — диалектикой, еще не вполне себя в качестве таковой осознающей, — соединить чистый разум (теоретический и, главным образом, практический) и позитивность, то есть исторический элемент. С одной стороны, позитивность воспринимается Гегелем как препятствие человеческой свободе и, как таковое, подвергается осуждению. Поиск позитивных элементов определенной религии и, можно добавить, общественного строя, означает открытие в них того, что навязывается человеку по принуждению и омрачает чистый разум; с другой стороны, становящейся преобладающей в итоге развития мысли Гегеля, позитивность должна быть согласована с разумом, призванным, таким образом, преодолеть свой абстрактный характер и обрести соответствие конкретному богатству жизни. Так проясняется, почему понятие позитивности помещается в центр гегелевской перспективы[16] (с. 46). Если «позитивность» является именем, которым, согласно Ипполиту, молодой Гегель наделяет исторический элемент, со всем присущим ему бременем правил, ритуалов и установлений, наложенных на индивидума внешним авторитетом, и который, можно сказать, интериоризируется в системы верований и чувств, то Фуко, заимствуя этот термин (который позднее станет «диспозитивом»), обращает свое внимание на принципиальный вопрос, который впоследствии станет наиболее характерной для него проблематикой. Это отношение между живыми существами — индивидами, и историческим началом, означающим совокупность установлений, процессов субъективации и правил, конкретизирующих соотношения сил. В отличие от Гегеля, конечной целью Фуко не является примирение двух элементов. Как не является ею и эмфатизация конфликта между ними. Фуко расследует конкретные способы, в которых позитивности (les positivites) действуют внутри отношений, во властных механизмах и манипуляциях.
3. Теперь должно стать более понятным, в каком именно смысле в начале своей лекции я выдвинул гипотезу, согласно которой термин «диспозитив» является основным техническим термином мышения Фуко. Это не некое частное понятие, которое соотносилось бы с той или иной технологией власти, но общий термин, обладающий той же полнотой, каковой, согласно Ипполиту, обладала «позитивность» для молодого Гегеля. В философской стратегии Фуко «диспозитив» занимает место того, что сам философ критически определял в качестве «универсалий» (les universaux). Вам известно, что Фуко всегда отказывался заниматься общими категориями, рациональными сущностями, которые он называл «универсалиями», такими, в частности, как «государство», «суверенитет», «закон» и «власть». Но это не означает, что в мысли Фуко встречаются только оперативные концепты общего характера.
Ведь именно диспозитивы становятся тем, что в философской стратегии Фуко занимает место универсалий: не та или иная полицейская мера, технология власти или некое общее построение, но, скорее — как следует из интервью 1977 года — «сеть (le reseau), которая устанавливается между этими элементами».
Если мы попытаемся проанализировать термин «диспозитив» в том виде, в каком он представлен в общедоступных словарях французского языка, то увидим, что он приобретает три различных значения:
— строгий юридический смысл: «диспозитив — часть суждения, содержащая решение по противопоставлению мотивов». То есть часть определения (или закона), которая решает и предписывает[17];
— технологическое значение: «способ расположения частей машины или механизма, и, в широком смысле, сам механизм»[18];
— военное значение: «совокупность средств, расположенных в соответствии с планом»[19].
Все три значения наличествуют в словоупотреблении Фуко. Словари, в особенности те, что не несут специальной историко–этимологической нагрузки, дают определения по принципу разделения и выделения различных значений одного и того же термина. Такая фрагментация в целом соответствует развертыванию и исторической артикуляции единого первоначального значения, которое, однако, не следует терять из виду. Каково же, в случае термина «диспозитив», это значение? В своем общем употреблении термин, так же как и у Фуко, создает впечатление соотнесенности с совокупностью практик и механизмов — одновременно лингвистических и не лингвистических, юридических, технических и военных, — целью которых является реакция на чрезвычайную ситуацию и достижение, по возможности, непосредственного результата. Но какой стратегии практики и мышления, какому историческому контексту современный термин «диспозитив» обязан своему происхождению?
4. На протяжении последних трех лет я постоянно углублялся в проблематику, решение которой наметилось лишь недавно, и которую я делил бы как некое приближение к теологической генеалогии экономики. В первые века истории Церкви, во II‑VI веках христианской истории греческий термин «экономика»[20] (oikonomia) при обрел решающее значение в богословии. Известно что по–гречески слово «экономика» означает администрирование домом, икосом (oikos), а, в более общем смысле, управление как таковое, то есть менеджмент[21]. По словам Аристотеля[22], речь идет не об эпистемологической парадигме, но о практике, практической активности, непосредственно реагирующей на проблему и чрезвычайную ситуацию. Почему Отцы Церкви осознали необходимости ввести этот термин в богословие? И каким образом вообще возможно говорить о божественной экономике? В ту эпоху была затронута чрезвычайно сложная и, одновременно, жизненная проблема, которую я назвал бы Голгофой христианского богословия[23]. Это вопрос о Троице. Начало дискуссии о троичности божественных ипостасей (figure divine) Отца, и Сына, и Святого Духа во втором веке христианской истории способствовало формированию внутри Церкви сильнейшей интеллектуальной оппозиции, с ужасом полагающей, что таким образом в христианское вероучение вводится языческий политеизм.
Для убеждения этих упорных…. впоследствии названных монтанистами, то есть, буквально, «поборниками….», богословы, среди которых Тертуллиан