Человек в шляпе воспринимается как более сильный, важный, значимый и самодостаточный, а выбор той или иной модели может не только полностью изменить визуальный образ, но и создать внутреннее настроение для исполнения определенной роли, определить «кем быть». Бывают и самые настоящие шапки-невидимки, ведущие свое благородное происхождение от медного шлема древнегреческого Аида: ими мы обычно пользуемся, если не успели помыть голову или хотим быть не слишком заметными, натягивая поглубже вязаный беретик. Нелюбовь к головным уборам, их использование только в функциональных целях и стремление побыстрее от них избавиться символически толкуют как нежелание активно вовлекаться в общественную жизнь, знак предпочтения частных интересов и погружения в собственные эмоции и ощущения.
Социальная сила, воплощенная в коронах или шляпах, меркнет по сравнению с поистине природной силой, которую символизируют волосы. Атавизм, подчеркивающий нашу древнюю животную природу, во всех культурах считался квинтэссенцией жизненных сил, воплощением необузданной первозданной энергии. Длинные волосы часто служили признаком свободного человека, а стрижка считалась способом лишить человека силы, как, например, в мифе о Самсоне и Далиле. Франкские короли династии Меровингов могли вступить на престол, только если их волосы никогда не стригли. Женщинам во многих культурах предписывалось прятать волосы под покрывалом или головным убором, показать свои волосы считалось бесчестьем и в Древнем Риме, где вышедшая с непокрытой головой лишалась защиты закона, и в деревенской России XIX века, где нельзя было «опростоволоситься». Возникновение таких правил основывалось на представлении, что женские волосы являются воплощением магической силы и эротической необузданности, а потому должны быть скрыты, а лучше – обрезаны, как у римских весталок, которым со времен Тарквиния в целях всеобщей безопасности было запрещено отращивать волосы, поскольку «женщины с короткими волосами не могут заниматься колдовством». Распущенные длинные волосы были верным признаком развратницы, ведьмы или нечистой силы, их приписывали вакханкам и менадам, так же изображали и Марию Магдалину, и прочих женщин, чья сексуальность не вписывалась в господствующие этические нормы. Бессознательная связь длинных волос и женского эротизма никуда не делась и в наши дни, роскошная грива считается соблазнительной, а утверждение «женщинам старшего возраста идут стрижки» и насмешки над «престарелыми русалками» содержат требование, пусть и неосознанное, отказаться от собственной сексуальности, ведь если и есть великая тайна, которую свято хранит современная массовая культура, то заключается она в знании, что секс после пятидесяти существует.
Пострижение волос как реликт инициационной процедуры служило знаком перехода в новое качество, отречения от старого и рождения заново. Чаще всего при этом речь шла о служении: стригли рабов в знак их зависимого положения, остриженную прядь волос приносили в жертву в храмах Древней Греции, Индии, Японии. В некоторых российских губерниях стригли косу невесты перед тем, как надеть на нее головной убор теперь уже замужней женщины, а саму косу затем хранили рядом со «смертным узелком», чтобы положить ее в могилу. Выбривание тонзуры или постриг полагался священникам и монахам, а в Японии считается, что сила борца сумо заключается в его волосах, так что по окончании карьеры он должен обрезать волосы. Как длинные волосы воплощают необузданность животной природы, так короткая стрижка символизирует дисциплину, самоконтроль и готовность подчиняться. Уже в вавилонском эпосе о Гильгамеше дикий и свирепый Энкиду «превращается в человека» благодаря связи со жрицей богини Иштар, которая не только посвящает его в любовные таинства, но и стрижет. Александр Македонский предписал короткие стрижки своим воинам, а с XI века европейским мужчинам было предписано стричься папским указом, причем основанием стала отсылка к словам апостола Павла: «Если мужчина растит волосы, то это бесчестье для него». Хтонические природные силы, заключенные в волосах, требуют укрощения посредством культуры, и чем выше социальный статус человека, тем более строгой и аккуратной прически от него ожидают. Можно сколько угодно посмеиваться над идеей «прямое завить, вьющееся выпрямить», выставляя такие действия иррациональными, но на самом деле эти процедуры символизируют торжество цивилизации над дикостью, способность контролировать себя и управлять своей жизнью.
Волосы, по сути неживые, в мифологическом восприятии выступают не просто как воплощение витальной силы, но и как полноправная репрезентация человека, отпечаток личности. Многочисленные поверья утверждают, что, раздобыв прядь волос человека, можно навести на него порчу. До распространения фотографии частым памятным предметом был локон волос возлюбленного или родственника, уложенный в медальон или даже вплетенный в украшение, что перекликалось с древнегреческими представлениями о том, что богиня памяти Мнемозина хранила воспоминания в своих длинных волосах.
Казалось бы, нет ничего проще, чем изменить прическу, но люди часто хранят верность привычному образу, даже если регулярно меняют гардероб, хотя законы древних инков, у которых изменение прически каралось смертью, нас не касаются. Смена цвета или длины волос воспринимается как перемена судьбы, полное обновление сущности, изменение качества и направления своей личной силы, не только в силу того, что новая стрижка может радикально изменить внешний вид, но и из-за символической нагрузки. Будь то отращивание волос как приращение силы и витальности или же стрижка как очищающая жертва ради перемен в жизни, бессознательно мы продолжаем воспринимать такое действие как священный акт. Особое место занимает решение стать блондинкой: на уровне сознания такому окрашиванию приписывается омолаживающий эффект, ведь светлые волосы – признак юности, а в бессознательном слое происходит приобщение к иконографии божественного света и сияния, свойственного и древнеримской Венере, и христианской Деве Марии. Еще большей решимости требует готовность открыто носить седину: возраст сейчас не в чести, а потому утрачены все позитивные коннотации седины – опыт, уверенность и знание мира.
Еще один атавизм – волосяной покров на теле, вызывающий беспокойство и зачастую признаваемый культурно неприемлемым. Собственная «шерсть» вызывает отторжение, напоминая о дикой природе, зато шкуры животных, будь то кожа, замша или мех, превратились в символ статуса, достатка и жизненных сил. Вплоть до пары последних десятилетий, когда победили воззрения сторонников этичного отношения к животным, шуба оставалась не просто предметом одежды, а мечтой, показателем дохода, желанным подарком, предметом вожделения. Как и волосам, меху приписывались эротические коннотации вплоть до использования в XIX веке слова «муфта» как эвфемизма для женских гениталий. Роскошный соболь, элегантная норка или скромный кролик – каждый из этих вариантов тянет за собой целую цепочку ассоциаций и представлений, но они по большей части относятся к вопросам финансов и социального статуса, не являющихся предметом рассмотрения в этой книге. Однако есть один вид меха, а также его имитация в виде узора на ткани, вызывающий в первую очередь яркую эмоциональную реакцию, причем по всему спектру, от восторга до отвращения. Разумеется, речь идет о леопардовых мехах и принтах.
Каким бы ни было личное отношение, для мировой культуры нет более «женского» узора, чем леопардовый. Крупные кошачьи – гепарды, леопарды, ягуары, рыси – изображались спутниками богинь с древнейших времен, будь то глиняные статуэтки восьмитысячелетней давности из Чатал-Хююка и Хаджилара, древнеегипетский систр Исиды, идолы фригийской Кибелы или образы скандинавской Фрейи. Кошачьей головой была наделена египетская покровительница счастливого дома Бастет, а древнегреческая Артемида и древнеримская Диана могли принимать облик кошки. Схожие образы находят и у ольмеков в доколумбовой Америке, а в Греции спутницы Диониса менады представлялись облаченными в леопардовые шкуры. Шкура крупной кошки была ценным трофеем и признаком высокого статуса, а первые леопардовые принты появились уже в Древнем Египте – пятнистые узоры по трафарету наносили на льняные ткани.
Хищник в целом символизирует образ сильного желания, кошки считались самыми независимыми из животных еще во времена Древнего Рима, а леопард воплощает квинтэссенцию сочетания примитивной чувственности и готовности агрессивно достигать своих целей. Женщина в одежде с леопардовым принтом хорошо знает, чего именно хочет и как этого достичь, и не собирается наступать на горло собственной песне, не зря Кристиан Диор говорил про этот узор, что «миловидным простушкам он не подходит».
Сила – это еще и возможность прочно стоять на своих ногах. Ступни ассоциируются с пониманием себя и жизни, способностью трезво мыслить и устанавливать прочную связь с реальностью. Хождение босиком в традиционных культурах рассматривалось как важная часть ритуальных практик, способствующих плодородию; по словам Гомера, древние жрецы не мыли ног и ходили только босиком. Антропологи отмечают распространенность сексуальных коннотаций надевания обуви, а оголение ступни символизирует полное обнажение. Возможно, это вызвано тем, что участки мозга, отвечающие за гениталии и ноги, находятся рядом и могут образовывать нерелевантную нейронную связь, ведущую к фетишизации ног и обуви. История о девушке, потерявшей туфельку и благодаря этому ставшей избранницей монарха, прослеживается от изложенной у Страбона истории древнеегипетской Родопис, сандалию которой унес орел и уронил на голову царю, до хрустальной туфельки Золушки у Шарля Перро. Кстати, существует версия, что туфелька была все же меховая, не verre, а vair – эти слова во французском омонимичны. В варианте братьев Гримм туфельки были золотые, а в китайском варианте Золушки фигурирует обувь из красного шелка с жемчугом. Стоит отметить, что в Китае мужчине было не позволено глядеть на открытые стопы девушки, это был один из основных мотивов эротических фантазий.