жение ей. У скандинавов кольца и браслеты были символом верности дружинников своему вождю, а также главной наградой, так что хороший ярл получал прозвище «кольцедаритель». По всему германскому и скандинавскому миру существовала практика клятвы на кольце, принесения нерушимого обета. Дарящий кольцо по сути требует от одариваемого принадлежности, сообщает: «ты мне принадлежишь». Любой обмен кольцами или дарение и принятие в дар кольца представляет собой обряд единения, согласие на выполнение определенных обязательств, это добровольные оковы, фиксирующие контакт. Сравнимым по символизму может быть разве что некогда существовавший в России обмен нательными крестами, делавший его участников крестовыми братьями, причем побратимство такого рода зачастую ставилось выше кровного родства.
Кольца и перстни, выбранные самостоятельно, не менее символичны, да и само слово «символ» происходит в том числе от колец. Кольцо с печатью было обязательной вещью уже в Древней Месопотамии, их носили даже рабы, поскольку этот предмет по сути заменял и паспорт, и подпись. Резчики вели строгий учет печатей, потеря печати считалась бедой и приравнивалась к утрате собственной природы и личности, а самыми ценными камнями признавались те, из которых получаются лучшие печати: яшма, перидот, сардоникс и сердолик. Древние греки называли символами, то есть опознавательными знаками, любые предметы, обозначавшие должность, в том числе личные перстни афинских судей. У римлян, позаимствовавших слово «символ» из древнегреческого, оно приобрело дополнительные значения, но основное осталось тем же – печать или отличительный признак, да и римские свободные граждане тоже носили кольца с печатью, заменяющей подпись. Веками роскошные перстни считались атрибутом царей, жрецов и магов, а мифы приписывают кольцам волшебные свойства. Платон и Геродот повествуют о приключениях пастуха Гигеса, нашедшего в некой пещере кольцо, делающее невидимым и непобедимым, а скандинавы рассказывали о проклятом кольце карлика Андвари, умножающем богатства, но приносящем несчастья, а также о золотом кольце Драупнир, из которого «на каждую девятую ночь капало по восемь колец такого же веса». В народных традициях кольца использовались как магический артефакт, «знающий судьбу», а потому задействованный во многих видах гаданий.
Личное кольцо, а тем более крупный перстень, обладающий выраженным подтекстом власти, подразумевает утверждение собственной персоны и ярко выраженную личную позицию. Ношение кольца помимо удовлетворения эстетических потребностей может воплощать ту или иную роль в обществе или служить напоминанием о личных целях. Нелюбовь к кольцам часто сигнализирует, что человек находится в поиске и еще не определился ни с личными целями, ни с тем, какое именно место он хочет занимать в социуме.
Как писал религиовед Мирча Элиаде, «главное отличие человека архаического и традиционного общества от человека современного заключается в том, что первый ощущает себя неразрывно связанным с космосом и космическими ритмами, тогда как сущность второго заключается в его связи с историей». Культурная память, вплетающая нить нашей жизни в историю страны и соединяющая нас с нашими предками, воплощена не только в летописях, былинах или сказках, но и в предметах быта и народном костюме. Традиционный костюм, который иногда называют прямой проекцией коллективного бессознательного за его способность отражать представления того или иного народа о мироустройстве, рассказывал знающему человеку еще и о том, что носящий этот костюм собой представляет. Вплоть до XVIII века главным вопросом был: «Какого рода-племени будешь?», ведь ценность человека и его позиция в обществе зависели от родословной и репутации его семьи. Индустриализация и капиталистическое общество сделали наиболее значимым род занятий и то, сколько за него платят, а также связанную с владением имуществом презентацию своего «Я». Отделение от клана или рода, безусловно, важная часть процесса индивидуации, без него личность не может сформироваться, что бы ни говорили современные позитивные лозунги, лживо утверждающие, что каждый уже представляет собой личность по факту рождения. И все же несмотря на необходимость и прогрессивность этого процесса, его неизбежным побочным эффектом становятся десакрализация привычных культурных символов и отказ от них.
Впрочем, подобные процессы не бывают окончательными, традиционная культура демонстрирует высокий коэффициент сопротивления, ведь ее задача – поддержание равновесия мира, а не эксперимент и новизна. Не то чтобы динамика полностью отсутствовала, но она проявлена через реорганизацию старого, присоединение малого объема новинок к уже существующему. В России, вернее уже в Советском Союзе, в XX веке многие крестьянские нормы и правила благополучно «переехали» вместе с населением из сел в города. Ряд этих представлений о мире и взаимодействии с ним продолжает воспроизводиться даже в наши дни, несмотря на откровенное несоответствие реалиям другого жизненного уклада. Точно так же разнообразные этнические диаспоры по всему миру заимствуют из культуры страны пребывания преимущественно то, что соответствует их внутренним принципам. Даже глобализация в начале нашего века с ее стремлением к нивелированию всех местных особенностей не смогла сломить присущее традиции стремление к постоянству мира: поддержкой ей служит и то, что французский социолог Пьер Бурдьё называл габитусом, то есть набором привычных индивидуальных и коллективных практик, и то, что историк Фернан Бродель называл структурами медленного времени, например ремесла.
Особую ценность традиция приобретает в сложные времена, в периоды неуверенности, кризисов и резких переломов. Архаичные механизмы реагирования в стрессе заявляют о себе в полную силу, и как крестьяне в былые времена в ходе ритуала просили помощи и защиты у предков, так и мы обращаемся к традициям в поисках опоры. Правда, обращаемся не столько к реально существовавшим традициям, сколько к нашим представлениям о них, зачастую сильно мифологизированным или даже откровенно ложным. Мы ищем опору в историзме, художественном вымысле о «лучшем прошлом», неких временах, когда текли молочные реки среди кисельных берегов, а жизнь якобы была простой и понятной. Какую эпоху назвать такой – вопрос личного вкуса: кому-то по душе допетровская Русь, кому-то дореволюционная Россия, кому-то подавай СССР определенного десятилетия, а есть и почитатели мифической Гипербореи десятитысячелетней давности, где уж точно все как сыр в масле катались. «Верните все как было!» – стандартная реакция на резкие изменения, особенно если возникают затруднения в создании позитивных моделей будущего. Страх перед грядущим, которое выглядит угрожающим, отлично купируется ностальгией по «лучшему прошлому» или «босоногому детству», кризис традиционных ролей приводит к востребованности брутальных образцов мужественности и утрированно женственных образов, а в периоды рецессий и финансовых пертурбаций в моду входит стиль «старых денег».
В то же время народная одежда может выступать как способ усилить национальное самосознание и пропагандировать традиционные ценности, а также послужить методом установления связи с чужой культурой. Многочисленные скандалы по поводу культурной аппроприации, то есть ношения одежды или аксессуаров этноса, к которому не принадлежишь, демонстрируют укоренившуюся уверенность в том, что другая культура может быть усвоена и даже поглощена посредством акта потребления. На первый взгляд эта мысль может показаться странной, но все же традиционная одежда действительно позволяет связать себя с набором символов, уходящих корнями в прошлое, и тем самым подпитывает энергией культуры, выраженной через артефакты. Именно народный вкус является первичным и наиболее естественным, отвечая самым глубинным эстетическим ожиданиям, даже если нам в процессе обучения вдолбили в голову, что красное с зеленым не сочетается, а хороший вкус выражается бежевым и кремовым. Да и кажущиеся столь современными идеи осознанного потребления или переработки отходов легко находят параллели в традиционном взгляде на мир, проповедующем бережное отношение к вещам и ресурсам. Главными ловушками на этом пути могут стать крайности. И стремление к этнографической точности, и склонность бездумно задействовать распространенные сувенирные мотивы превращают одежду в традиционном стиле в маскарадный костюм, плохо вписывающийся в повседневность. Опора на прошлое не должна превращаться в костыли, традицию можно сохранить, только если регулярно ее обновлять, очищать от клише и стереотипов, сохраняя при этом канон и переосмысливая его. В конечном итоге будущее не производится из ничего, оно моделируется на базе набора уже имеющихся представлений и ценностей.
Погружаясь глубже в народную мифологию, мы повсеместно найдем отсылки к существованию мужских военных братств и связанному с ними тотемизму, склонности ассоциировать себя с теми или иными животными, чаще всего с волками. Возвращаясь в сегодняшний день, мы видим, что эти связи по-прежнему актуальны. Военные спецподразделения часто выбирают себе символическое животное-покровителя, используя его изображение на униформе и нашивках. Еще чаще встречается бытовой тотемизм – ношение украшений или футболок с изображением того животного, которое человек ощущает созвучным своей внутренней сущности или считает выразителем неких ценностей. Подобное архаическое тождество особенно часто встречается у подростков, чья сила уже выросла, но еще не нашла применения в рамках социума, да и молодежные контркультуры демонстрируют набор аналогий с юношеским «мужским домом» родоплеменных структур. Если же вы давно вышли из подросткового возраста, но по-прежнему питаете слабость к изображениям лис или медведей, то стоит подумать, какая именно часть вашей личности не находит реализации.
Те же субкультуры, несмотря на претензию на индивидуализм и бунтарство, демонстрируют дивное единообразие личной эстетики. Требования большого мира ими могут быть отринуты, но принятие остается важной потребностью, а принадлежность надежно маркируется похожей одеждой. В главе 3 мы уже говорили про деление мира на своих и чужих, а исследования показывают, что эффект «мы и они» проявляется, даже если произвольно сгруппировать людей по оттенку глаз или цвету футболок. Впрочем, в этом эмпирически может убедиться любой, отправившись на спортивный матч, – достаточно отвлечься от противостояния на поле и обратить внимание на эмоциональное взаимодействие обладателей красных и синих шарфиков.