Насколько человечество как вид любит сбиваться в коллективы, настолько же мы склонны делить эти коллективы на «свои» и «чужие». Дети начинают справляться с различением по признаку пола и национальности уже к трех- или четырехлетнему возрасту, и тогда же начинают демонстрировать бо́льшую лояльность к своим. Сколь открытыми миру мы бы себя не считали, склонность к такому разделению остается с нами всегда: мы лучше различаем образы своих и склонны видеть чужих недифференцированными. Хамские фразочки про неспособность отличить одно азиатское лицо от другого балансируются тем, что для многих азиатов европейские лица могут выглядеть столь же неразличимыми. Любое распознавание, любая идентификация – процесс отбора, результатом которого становится бинарность «есть свои, а есть вот эти». Своим мы предпочитаем подражать, наслаждаясь радостями и бонусами мимикрии, чужие порождают благородное негодование, поскольку и поступают не так, как мы, и говорят как-то странно, а уж одеваются вообще чудовищно. Дуализм – базовый принцип работы человеческого сознания, мы мыслим парами контрастов, а расщепление, то есть деление вещей и явлений на однозначно плохие и столь же однозначно хорошие, – одна из самых распространенных психологических защит. На этом же дуализме строится и важнейшее базовое деление в одежде, и нет, это не про мужское и женское, особенно учитывая, что в наше время джинсы, футболки и прочая одежда унисекс значительно уменьшили напряжение, которое культура может испытывать по этому поводу.
Пол людей мы уверенно начинаем различать только к трехлетнему возрасту, право и лево некоторые путают во вполне сознательном возрасте, а вот верх и низ безошибочно распознаются уже в колыбели. Вновь вспоминая о мифологических образах и собственной логике бессознательного, о которых шла речь в предыдущей главе, мы увидим, что у большинства народов мира человеческое тело словно перечеркнуто символической линией: есть то, что ниже пояса, и то, что выше. Сакральный «низ» связывается в наших бессознательных представлениях с иррациональностью, физиологической жизнью, движением в пространстве, свободой желаний и страстей, животными инстинктами, активными действиями. И это вполне объяснимо, учитывая, что именно ниже пояса у нас находятся и репродуктивные органы, и ноги, позволяющие передвигаться. Нижняя часть тела – целиком и полностью про «Я хочу». Верхняя часть тела ассоциируется с мышлением, духовностью и связью с социумом. Сакральный «верх» символизирует принимаемые человеком роли, интеллектуальные устремления, социальные цели, посылаемые миру сигналы и прочие рациональные и общественно важные задачи, здесь доминирует «Я должен». Схожесть одежды, носимой выше талии, воспринимается как знак общности интересов и мыслей, схожесть нижних предметов гардероба означает претензию на реальное равенство: именно поэтому европейская женская мода на протяжении столетий так легко заимствовала у мужчин фасоны галстуков, шляп и жакетов и при этом столь мучительным и растянутым на десятилетия оказался процесс утверждения женских брюк как приемлемой одежды, хотя для других культур, например китайской, ношение женщинами брюк было многовековой нормой.
Считать ли «низ» источником сил или связывать его с пороком, наделять ли деятельность репродуктивных органов связью с потусторонним миром предков, откуда приходят души, или полагать эти органы вратами в преисподнюю, воспевать ли только духовность «верха» в ущерб «низу», создавая тем самым символический конфликт между телом и душой? Такие решения каждая культура принимала исходя из своих приоритетов, но в большинстве случаев в выигрыше оказывались общественные ценности. В русской культуре все, что ниже пояса, – греховно, негативно маркировано. Например, там никогда не должен оказываться крест, поэтому вышивка на туфлях папы римского, сделанная в виде крестов, ничем не удивляла католиков, а православным Иваном Грозным воспринималась как святотатство. У цыган до сих пор женский костюм строго разделен на верхнюю и нижнюю часть, причем юбка всегда имеет разрез спереди, чтобы не надевать ее через голову и тем самым не осквернить верхнюю часть тела соприкосновением с тем, что носят снизу. Кстати, именно поэтому невозможны платья в цыганском стиле – это оксюморон.
Именно это символическое деление заставляет нас бессознательно воспринимать платье или комбинезон как признак более цельной натуры, не терзаемой внутренними противоречиями между желаниями и долженствованиями, а в мужской одежде тем же целям служит костюм, где пиджак и брюки сшиты из одной и той же ткани. Общеизвестный минимальный дресс-код «белый верх, черный низ» метафорически подавляет личные желания человека при помощи темных брюк или юбки, демонстрирует способность жестко контролировать свои порывы, выводя на передний план готовность взаимодействовать с обществом и служить ему, подсвеченную белым цветом рубашки. Наши приоритеты проявляются в том, предпочитаем ли мы акцентировать цветом, принтами, украшениями и отделкой нижнюю или верхнюю часть ансамбля, а чем заметнее разница стилей «верха» и «низа», тем больше вероятность того, что человек ощущает дисгармонию между личными потребностями и принятыми социальными ролями. То же самое можно сказать и о нижнем белье в случае, если бюстгальтер значительно отличается от трусиков, и даже о верхней одежде: предпочитаете ли вы утеплять себя целиком, надевая нечто длинное, или, как многие в наши дни, наденете короткую куртку, символически предполагая реализацию потребностей только через связь с обществом и чужими ресурсами, а не через эгоистичные интересы ватных штанов.
Длина также имеет значение, хотя и не то, которое придают ей поборники идеи «а зачем она в короткой юбке шла по неблагополучному району?» Чем больше открыты ноги, тем больше мы внутренне заинтересованы в активности, движении, переменах, тем меньше опираемся на предыдущий опыт. Именно поэтому на протяжении большей части истории детская одежда была короткой в противоположность длинным одеяниям взрослых, ведь именно дети должны быть максимально динамичны и открыты освоению нового. Длинные вещи предполагают зрелость, спокойствие, уверенность в выбранном пути, склонность к размышлениям и анализу, умение брать паузу и решать сложные задачи, а также символизируют надежность и компетентность. Короткое предполагает дружелюбие и легкость на подъем, длинное создает дистанцию и выстраивает иерархию.
Какого цвета норма помимо уже упомянутого оттенка вылинявшей джинсы? Практичного, немаркого, тусклого, «весь город носит»: серого, или коричневого, или того и другого вместе. Цвета простонародья, цвета небеленого полотна или ткани, окрашенной общедоступными натуральными красителями типа луковой шелухи. Столетиями символический смысл этих цветов был остро негативным: в средневековой Европе они обозначали нищету, безнадежность и убожество, мусульмане в те же времена называли эти цвета замутненными и цветами несчастья, а серый считался цветом пыли и праха, напоминающим о бренности существования. Однако с ростом влияния буржуазии взгляды менялись, и уже в XVI веке Коронато Оккольти связывал коричневый и серый с умеренностью, практичностью и трезвым расчетом.
Серый, благополучно расположившийся в нейтральной зоне между полюсами белого и черного, – самый незаметный и невыразительный цвет, единственный, не обладающий выраженным психологическим воздействием, он просто… никакой. Серым представляли древние греки Харона, перевозящего души умерших в Аид, серыми были привидения и духи в фольклоре, этот цвет связывался с идеей увядания. Серый называют цветом стариков, и не только из-за связи с оттенком седины: дети до десятилетнего возраста этот цвет не любят, а вот представители старшего возраста начинают ценить его размеренность, ведь он воплощает состояние абсолютного покоя, замедляет жизнь.
Если и существует одежда, делающая невидимым, то она серая. Серыми называют людей необразованных, серые будни скучны, серые кардиналы спрятаны от глаз общественности, серые мыши непривлекательны. Серый деловой костюм в течение почти всего прошлого века был стандартной униформой рядового конторского работника или чиновника средней руки, главной задачей которого была не головокружительная карьера, а методичное выполнение указаний. Серый часто выбирают люди в состоянии сильного переутомления. Согласно тестам Люшера, серый говорит о нерешительности, осторожности, фрустрированных потребностях, подавленных эмоциях, пассивности, потребности спрятаться, робости, грусти, желании избежать конфликтов или скрыть свою сущность. Не самый комплиментарный набор, но и полное неприятие этого цвета описывается как свидетельство серьезных нарушений эмоциональной сферы.
Коричневый выглядит значительно оптимистичнее: это цвет земли и дерева, теплый, практичный, стабильный, комфортный, цвет «простой жизни», равновесной и размеренной. Этому цвету приписывают способность успокаивать, согревать, дарить ощущение твердой почвы под ногами и уверенности в завтрашнем дне, а также направлять внимание внутрь, причем не на мысли и устремления, а на физиологию и базовые потребности. Возможно, именно поэтому предпочтение коричневому часто отдают люди, находящиеся в кризисе или страдающие телесными недугами. Ярые карьеристы и яркие индивидуалисты этот цвет отвергают, и не зря: по крайней мере, швейцарские банкиры утверждают, что человек в коричневом костюме может и не надеяться на продвижение по службе.
Приспособиться, благополучно устроиться, вписаться в норму и быть не хуже других – важная задача, но достаточно ли этого? Чрезмерная адаптация закрывает путь наверх, развитие требует изменений и разрушения границ, ставших слишком тесными. Норма рассказывает нам, что такое хорошо и что такое плохо, что правильно или неправильно, но это лишь оценки, а создание образа, соответствующего личным ценностям и целям, требует не оценок, а отношения, то есть мыслей и чувств. Так что пора переходить от применения норм к нормам применения: что даст нам ощутить контроль или наполниться силой, что покажет нашу удачу или связь с традицией?