Ранние браки, несмотря на борьбу с ними государства и международных организаций, остаются общепринятыми в ряде регионов. Народы манден в Западной Африке цитируют пословицу о том, что «ранний брак убивает распутство», и считают, что, если молодую девушку своевременно не выдать замуж, она неизбежно вскоре забеременеет. В результате, например, средний (!) возраст невесты в Нигере пятнадцать – шестнадцать лет, ничуть не лучше ситуация в соседнем Мали. Ещё в середине XX в. для эфиопов нормальным считалось выдать девочку замуж в двенадцать – тринадцать лет. Для родителей это способ сбыть с рук лишнего едока, а если подворачивается случай, сделать это ещё и за хороший выкуп, да в богатую семью… Но и бедняк может рассчитывать на молодую супругу: крестьянин, например, заключает брачный договор с родителями четырёхлетней девочки и до момента её созревания должен работать на них по хозяйству. Первая же менструация дочери означает неминуемую свадьбу. Таковы традиции, и борьба с ними требует времени, но постепенно изменения происходят, и брачный возраст в Африке растёт. В Намибии, например, даже в традиционных общинах средний возраст замужества превышает двадцать шесть лет, так что проблема ранних браков здесь не возникает.
Добрачные половые связи в Африке не являются строгим табу – в некоторых обществах они даже поощрялись. Среди исповедующих ислам туарегов такая практика описывалась ещё пару десятилетий назад. Однако нет ничего хуже, чем добрачный ребёнок, родившийся прежде, чем родители получили общественное согласие на брак. Это наибольший позор для девушки, и за подобный проступок ещё недавно можно было с лёгкостью лишиться жизни. В Уганде безвременно родивших девушек отправляли в одиночестве на микроскопический островок посреди озера Буньони, где оставляли на голодную смерть. Ребёнок отходил её родителям, а мужчина – виновник трагедии – отделывался лёгким порицанием. Когда мы слышим призывы некоторых африканских и западных учёных о «возвращении Африки к традиционной культуре», нам хочется верить, что речь идёт не об этой изуверской практике.
О работорговле в Африке слышали многие (мы рассказывали о ней в главе «История»), но лишь немногие знают, что в сегодняшней Африке рабство продолжает существовать, а количество рабов с ростом населения даже увеличивается.
Если нужно дойти быстро, иди один. Если нужно дойти далеко, идите все вместе.
Официальный запрет рабства, провозглашённый европейскими правительствами ещё в первой половине XIX в., мало затронул многовековые порядки во внутренних районах континента. Трансокеанская работорговля постепенно сошла на нет, но в самой Африке в рабстве продолжали оставаться миллионы людей, а большинство африканских государств относилось к этому вполне лояльно. Там, где работорговля была запрещена законом, на этот закон не обращали никакого внимания, ведь в Африке привыкли ориентироваться не на законы, а на традиции. Так, российский путешественник Василий Юнкер в конце XIX в. описывает активную работорговлю в египетском Судане, которую вели представители власти с местными вождями. По его словам, мальчики-рабы, захваченные во время набегов на местные племена, были почти у каждого египетского солдата, служа для них оруженосцами. Британский коллега Юнкера, путешественник Мунго Парк, в середине XIX в. полагал, что на одного свободного в Африке приходится примерно трое рабов.
Борьбу с рабством в Африке, как ни парадоксально, возглавили те же самые европейцы, которые ранее служили главным стимулом работорговли. После раздела Африки между колониальными державами рабство было официально запрещено практически повсюду. Англичане не раз использовали военную силу против африканских государств, используя работорговлю как предлог для начала завоевания. По иронии судьбы, двумя последними государствами, где рабство было разрешено законом, стали сохранившие свою независимость от колонизаторов Либерия (до 1931 г.) и Эфиопия (до 1942 г.).
Чернокожий раб белла на рынке города Дженне, Мали
Запрет рабства, записанный в конституциях, впрочем, не оказал серьёзного впечатления ни на кого, кроме европейских держав. Тропическая Африка издревле не могла похвастаться культурой особенно скрупулёзного соблюдения буквы закона (писаных законов там просто не существовало), так что и в колониальный период рабство во многих областях континента продолжало процветать под покровительством местных вождей. Они не могли понять: как же тогда обходиться с пленными, доставшимися в ходе войны, или разорившимися должниками – не убивать же их? Африканские традиционные общества хранят многовековую традицию так называемого домашнего рабства, когда рабы, захваченные в ходе войн или набегов на соседние народы, а также местные преступники поступают в распоряжение семьи победителя или кредитора, который может воспользоваться ими по собственному усмотрению. Африканские рабы живут рядом со своими хозяевами, пользуются вполне гуманными условиями существования, обладают некоторыми правами. Они могут создавать между собой семьи, иметь возможность строить собственные жилища, а работают и принимают пищу наряду со своими хозяевами. В общинах они считаются членами того же рода, что и их владельцы. Домашние рабы в Африке – это далеко не те несчастные с колодками на шее, что в нашем воображении гремят цепями, ежеминутно получая удар плетью от надсмотрщика.
Во многих сообществах рабы превратились в своего рода замкнутые касты со своими культурными и антропологическими особенностями. Например, у каждой зажиточной семьи туарегов Мали есть одна или несколько семей рабов, так называемых харратинов или белла, потомков населения саванны, захваченных туарегами в ходе набегов предыдущих столетий. Они готовят еду и чинят одежду, ухаживают за верблюдами и выполняют тяжелейшую работу по добыче и транспортировке соли из Сахары на рынки долины Нигера. Белла говорят на диалекте языка тамашек и исповедуют ислам – так же, как и сами туареги. Они обладают относительной свободой перемещения, имеют свою личную жизнь и ведут собственное хозяйство. Даже ночуют они подчас в тех же палатках, что и их хозяева. Более того, белла исполняют свои обязанности вполне добровольно, безо всякого принуждения со стороны туарегов, под воздействием прежде всего традиции. Они осведомлены о том, что по сегодняшним законам могут в любой момент встать и уйти от своего хозяина, но не делают этого по двум причинам: во-первых, из боязни потерять кров и стол и, во-вторых (что даже важнее), потому что так жили их отцы и деды. Потому что так было всегда.
После обретения африканскими странами независимости доля рабов в обществе продолжает снижаться, но процесс этот остаётся весьма медленным – тысячелетние общественные устои трудно изменить в одночасье или даже в течение жизни одного поколения. Вялые законодательные запреты на рабский труд, не подкреплённые уголовным кодексом, мало волнуют как рабовладельцев, так и тем более закабалённое население, которое об этих запретах зачастую и не подозревает. Каждый межгосударственный или этнический конфликт в Африке приводит к новым захватам и удержанию рабов: массовые случаи такого рода фиксировались и в ходе недавних войн в Конго, Уганде, Южном Судане. Что касается традиционного рабства в странах Западной Африки, где чернокожее население веками работало на сахарских кочевников, то цифры здесь по-прежнему шокируют. В Нигере, где наказание за рабовладение было внесено в уголовное законодательство только в 2003 г., рабами остаётся до 10 % населения. А в Мавритании, где пятая часть всех граждан, не менее 600 тыс. человек, принадлежат к подневольным кастам, рабство было объявлено преступлением только в 2007 г. Рабство в Африке – это феномен не далёкого Средневековья, а технологичного XXI столетия, и борьба с ним ещё далеко не закончена.
Стоит заметить при этом, что рабы в Африке всегда работали бок о бок со своими хозяевами. Этот обычай тоже ложится в традиционную модель жизнедеятельности африканцев. Ничто так не сплачивает общину – родственников и соседей, свободных и подневольных, молодёжь и стариков, – как совместная работа. Труд здесь преимущественно коллективный, и его результаты распределяются так, чтобы в общине сохранялся баланс, не было ни нищих, ни богатых. Сельскохозяйственная деятельность требует этого по естественным причинам: в одиночестве человек не сможет ни построить плотину, ни вспахать большое поле в отсутствие необходимых инструментов, животных или машин, ни смолотить зерно. В одиночестве охотник может подстрелить антилопу дик-дик отравленной стрелой, но не справится со слоном – для этого тоже нужны коллективные усилия. Кооперация в труде имеет важнейшее объединяющее значение, будь то совместная рыбная ловля у фон в Бенине, семейная загонная охота у бушменов Ботсваны или строительство домов у нупе в Нигерии.
Рыбаки тянут общественный невод из океана, Бенин
Труд – это общественная ценность, и он редко зависит от воли человека. Оплачиваемая работа в африканской деревне по сей день встречается редко, любая работа для члена общины обязательна и ничем не компенсируется, кроме взаимной помощи со стороны общины. Если даже наёмный труд и встречается, оплата производится натурой – зерном, угощением или новорожденным телёнком. Понятий отпуска или каникул здесь тоже не существует. Рассказы белых людей об отпуске и способах его проведения в сельской Африке неминуемо вызывают дружный искренний смех.
Именно поэтому нередко и кофейная плантация, и ямсовое поле, и стада коз и коров являются собственностью нескольких семей или даже всей деревни. Человек может иметь в своём распоряжении небольшой огород для выращивания овощей, но и его сложно считать частной собственностью, потому что в случае, если овощи понадобятся соседям для какого-нибудь праздника, их придётся отдать. Зато община может собрать деньги и купить себе дизельную машину, с помощью которой каждый сможет сделать муку из кукурузы, или даже трактор. Община рыбаков совместно построит рыболовный катер и сплетёт огромные сети, в которые сможет наловить рыбы на всю деревню – после рыбалки вся она будет поделена поровну, разве что вождь и старейшины получают более солидные доли улова. Общими для всей деревни могут быть кузница, плуг, и свободно бродящие по улицам козы и куры. Из животных только коровы и собаки, пожалуй, знают своего единственного, настоящего хозяина. Но все эти особенности, конечно, имеют в основе одно фундаментальное отличие африканского традиционного общественного строя от привычного нам европейского – отсутствие частной собственности на землю. Такого понятия в Африке не существовало никогда, и введение этого правового термина в XX в. мало что изменило как в сознании большинства африканцев, так и в политике властей, которые продолжают повсеместную практику «волнового» отъёма и передела собственности после каждой смены власти в стране.