сняли мне новые аргентинские друзья. «Но ведь я же не строить собираюсь, – пыталась возражать я, – а всего лишь ремонтировать квартиру». Однако портеньос, знающие толк в ремонте, как и во всем остальном, даже не хотели слушать про мою самодеятельность; они тут же начинали рассказывать жуткие истории о том, что бывает, когда нет одного человека (архитектора), который отвечает за все ошибки и просчеты остальных. Их подробные рассказы об ошибках и просчетах меня окончательно убедили, и я начала придирчиво выбирать того, кто должен был меня уберечь от них и с кого можно будет спросить, если все-таки просчитаются, а в то, что это произойдет, я верила больше, чем в детстве верила в Деда Мороза.
Я устроила неделю кастинга архитекторов, назначив первое собеседование на утро понедельника. День был выбран опрометчиво: по мешкам под глазами архитектора стало ясно, что накануне он мешал красное вино с шампанским и закончил вечер виски, как это обычно происходит на воскресных асадо; мясо на это традиционное застолье закупается из расчета по килограмму на человека, а алкоголь – приносит каждый, с большим запасом.
Как это принято в Аргентине, здороваясь, он поцеловал меня, и я в ответ ткнулась губами в его небритую щеку. Он был красив, но выглядел изрядно потрепанным жизнью. Или это последствия бурных выходных? Запахи модного в этом сезоне парфюма и жвачки забивали алкогольные испарения, которые я все же уловила при приветственном поцелуе.
Он прошелся по квартире, зачем-то отколупнул краску на стене, посмотрел в окно на сад, затем повернулся и сказал, как мне показалось, даже слегка поморщившись (впрочем, может, это только и показалось):
– Как все это… – он пытался подобрать слово, – …пафосно! Надо все это убирать. – Глазами он показал на потолок сложной столярной работы с деревянной вязью орнамента, затем на треснувший витраж окна, изображающий пейзаж то ли французского Прованса, то ли тосканской деревни, и в завершение – на слегка облупившийся герб неясного происхождения, вылепленный на камине. – Будем менять ставни – вместо деревянных поставим алюминиевые, соответственно – стеклопакеты; потолок должен быть гладким – эти вензеля вам скоро на голову попадают, непонятно, как они еще держатся. Камин переделаем на газовый и закроем стеклом; если хотите, поднимем его до потолка в современном стиле; герб уберем… такая вычурность не соответствует белому мрамору ванной и классическим линиям планировки.
Я ходила за ним по пятам, и было ужасно обидно, что он так пренебрежительно отзывается о выбранных мною сокровищах. Герб серо-розового цвета я мысленно представляла покрашенным в золото; мне нравился деревянный экзотический орнамент на потолке, а главное, я хотела не только отреставрировать витраж, но и дополнить второе окно такими же разноцветными стеклышками, даже присмотрела их на барахолке в Сан-Тельмо. Было понятно, что видение прекрасного у нас с ним совершенно разное. Я хотела было пуститься в пространные рассуждения об эстетическом преимуществе старинных построек по сравнению с современными, о разности наших вкусов… но вдруг мне стало невыносимо лень говорить, что-то объяснять и тем более доказывать.
Я взяла архитектора под локоть и кивнула на дверь:
– Давайте-ка я вам покажу кое-что.
Мы вышли на улицу. На фасаде четырехэтажного особняка, разделенного лет пятьдесят назад на семь квартир, одну из которых купила я, были вытеснены две итальянские фамилии: Марко Филибьерто & Винчензо Сакконе, изначальные создатели этого здания, архитектор и инженер. Чуть ниже – год постройки, дому было почти сто лет, и я очень надеялась, что мы вместе отпразднуем грядущий юбилей, с витражом и гербом в моей квартире.
– Извините, но вашей фамилии я тут не вижу. Мы, наверное, не очень поняли друг друга… я не хочу алюминиевых окон и газового камина до потолка.
Архитектор собирался что-то сказать, наверное, что можно и не до потолка камин, но я продолжила:
– А про пафосность и вычурность я вам вот что скажу. Вы знаете, откуда я приехала? И где прожила тридцать лет от рождения? Да у нас городской транспорт во сто крат пафоснее любого вашего дворца!
После этого заявления не оставалось ничего иного, кроме как распрощаться. Мы корректно, по-деловому пожали друг другу руки, избежав непременного при расставании, так же как и при встрече, поцелуя.
А вечером мне уже звонила по телефону подруга:
– Ты что там ему наговорила? Ты знаешь, какой он известный? Один из лучших! Лауреат премий всяких.
– Спасибо, Рина, я понимаю… Но мне трубы надо поменять, ну, унитаз с биде тоже, стены покрасить. Может, все-таки можно без архитектора? Вот как построили эти Филибьерто с Винчензо, пусть так и будет. Пафосные, видно, ребята были, угодили моему московскому сердцу.
На следующий день заявились двое длинноногих молодых людей, высоких, в замшевых пиджаках с заплатками другого цвета. Они нежно объяснили мне, как, по их мнению, должна выглядеть моя квартира, и мне показалось, что им, несмотря на изысканный вкус, точно так же, как и первому архитектору, было совсем не жалко ни герба, ни камина. Насчет камина они объяснили, что он не действующий, так как дымоход, выходящий на крышу дома, давно заблокирован, скорее всего, еще во время раздела особняка на квартиры. Они были правы, но мне все равно было очень жаль лишаться камина и хотелось узнать историю таинственного герба на нем.
Мы испытывали полную симпатию друг к другу, и наше прощание было очень теплым, с поцелуями и улыбками, как положено, но, проводив обоих до дверей, я также вычеркнула из списка их фамилии.
Квартира продолжала ждать надежных рук избранника, и я вместе с ней, то обжигаясь кипятком в душе, то ежась под ледяными струйками: добиться золотой середины и комфортной температуры воды было так же сложно, как найти единомышленника в моей мечте о персональном рае.
Поговорив еще с парой порекомендованных мне архитекторов по телефону, включая рациональных немцев, которые прислали мне смету, даже не видя объекта, я поняла, что их услуги мне не по карману. И вот тут появился Лало. Приятель, приславший мне Лало и поклявшийся, что этим самым сэкономил мне кучу денег, наверное, втайне меня недолюбливал. Этот вывод я сделала намного позже. А пока я радовалась разумным расценкам на работы и таким же разумным обещаниям о сроках и качестве ремонта. Главным было то, что Лало ничего не хотел ломать, сносить, выбрасывать и соглашался со всем, что я ему говорила. Он не был архитектором, а назывался «маэстро по строительным работам»; по-русски это прораб. Родом коренастый Лало был из Боливии, но с детства жил в Буэнос-Айресе и, по его словам, с самого детства освоил все строительные профессии: начал с выноса мусора, а закончил прорабом.
Обычно прорабы, эти «маэстро стройки», все же работают под руководством архитектора, но Лало уверил меня, что незачем выбрасывать деньги на ветер, он прекрасно справится с поставленными задачами, да еще и в рекордно короткий срок. Казалось, сама фортуна улыбалась мне широко и ласково щербатой улыбкой смуглого низкорослого крепыша с чертами лица булгаковского Шарикова, но приветливого и обаятельного. Лало обещал мне на днях прислать более точную смету (та сумма, которую он назвал первоначально, меня вполне устраивала и даже радовала); мы расцеловались на прощание, и аромат его одеколона щекотал мои ноздри чуть ли не до конца дня.
«На днях» в разных языках и культурах означает разные временные категории, и поэтому точно перевести это идиоматическое выражение невозможно. Я вот, например, думала, что это два или три дня, и начала нервничать, когда по истечению пятых суток мой будущий маэстро-прораб мне не позвонил. Нервничала я совершенно напрасно. Потому что отсчет этих самых дней у Лало происходил совсем по-другому, и спорить с ним на лингвистическом уровне было, конечно же, неразумно.
Когда он все-таки появился, мы согласовали смету и сроки работ, я осталась вполне удовлетворена и тем, и другим, но особенно – конкретно обозначенными сроками. Также я научилась избегать расплывчатых определений вроде «на днях», «несколько недель/дней/ месяцев» и т. п.
Для того чтобы бригада начала работать, я должна была заплатить аванс в 50 процентов и положиться во всем на маэстро Лало. Он так и сказал мне: «бригада», что укрепило мою уверенность в том, что моя квартира в надежных руках. Я выложила приличную, но не приводящую меня к банкротству сумму, и мы скрепили наши устные договоренности стандартным договором, написанным от руки крупным почерком на листе формата А4. Лало брал на себя обязательство выполнить перечисленный ряд работ, а я – своевременно оплачивать их по мере завершения.
С понедельника в квартире закипела жизнь, взметнулась вверх красноватая пыль вскрываемых кирпичных стен, оседая на столешницах кухни, окнах, дверях, ручках и черных волосах рабочих. Бригада Лало, к моему разочарованию, состояла из двух человек: его самого и… еще одного, кем он руководил; работали они в четыре руки.
Как-то, забежав в квартиру без предварительного звонка по телефону, я увидела двух худеньких мальчиков, еще даже не подростков: одному было лет восемь, другой, чуть постарше; они вдвоем тащили тяжелое ведро с песком. Самого Лало не было, а его пожилой напарник, заметив мой ужас при виде эксплуатации детей, поспешил объяснить, что это дети Лало:
– В школе сегодня учителя бастуют, нет уроков, ну, вот и пришли, чтобы без присмотра не сидели одни дома.
– А где Лало? – спросила я, вглядываясь в лица мальчиков, которые молчали как партизаны.
– Поехал закупать материалы, да вы его не ждите, это далеко… ну, чтобы поэкономнее, так вам дешевле будет.
Я ушла с тревогой в сердце. Мне надо было съезжать со съемной квартиры. Я собиралась в поездку и наивно предполагала, что, вернувшись в Аргентину две недели спустя, вселюсь в свою отремонтированную квартиру.
Уже из аэропорта я позвонила приятелю, который мне рекомендовал Лало, и поделилась своими сомнениями по поводу присутствия детей.