– Как дела, Руса? – приветствует меня Ракель, хозяйка магазина, в фартуке, туго обтягивающем ее огромные груди. – Сколько сегодня пробежала? На полдюжины медиалунос?
Ракель помнит, что я ей говорила: плюшки покупаю, только если в этот день сделала ударную пробежку вдоль океана, по набережной. Ну как после такой пробежки и такого обслуживания не купить аппетитные, еще хранящие тепло духовки золотистые булочки, «половинки луны», которые даже моя кошка предпочитает всем рыбным консервам?
На вернисаже в Мар-дель-Плате, который тянется вдоль набережной, самом людном месте города, попадаются удивительные вещи, как старинные, так и кустарные шедевры местных рукодельцев. А еще здесь попадаются удивительные люди.
Рикардо избороздил моря и океаны вдоль и поперек за свою долгую моряцкую жизнь, а сейчас, будучи на пенсии, продает сделанные им из алюминиевых консервных банок мебельные гарнитуры: в них миниатюрные стулья, пуфики, диваны. Работа почти ювелирная, минимальные затраты, но больше всего ему нравится продавать свои изделия и разговаривать с покупателями. Стратегическое местоположение лотка #36 идеально: когда Рикардо не занят продажей, он любуется на океан, отражающийся в его глазах. Он рассказывает о своих плаваниях, и кажется, что цвет его глаз меняется в зависимости от моря и порта, о котором ведет речь: от лазурно-голубого, когда вспоминает о плаваниях в зоне Карибов, до серо-стального, когда развлекает меня историями о посещении Мурманска и Ленинграда в семидесятых. «Самое красивое, что я видел в этой жизни, – говорит он и тут же уточняет, – после моря, конечно… это русские женщины». Я покупаю у него стульчики, и, пока рассматриваю удивительные лампы, сделанные из морских раковин на соседнем прилавке, Рикардо упаковывает весь остаток своего товара, который купила у него темнокожая туристка. «Самое красивое в этой жизни, – говорит ей моряк, – это женщины с эбонитовым цветом кожи, мы с ними пили ром, пережидая цунами на Ямайке». Аргентинец, будь он моряком на пенсии или молодым ловеласом на милонге, в своем ДНК спрограммирован одинаково.
Товар продан, но Рикардо не спешит домой. До дома – час дороги на автобусе, и там не слышно и не видно моря, только пыль, что поднимается столбом от проехавшего автомобиля, да лай соседских и бездомных собак. Он живет один, и его моряцкой пенсии едва хватает на пропитание и оплату маленькой квартирки в бедном районе, где улицы не асфальтированы и не проведен газ в дома, – его надо покупать в баллонах, а цены на них выросли в несколько раз за последние годы. Но Рикардо отнюдь не жалуется. Ведь именно нужда заставила его придумать этот бизнес кукольной мебели из банок из-под кока-колы или бытовой химии; он их обшивает материалом и набивает ватой, а из обрезков делает элегантные ножки и спинки стульев и столов. Время, затраченное на каждый стул, не говоря о дороге и прочих, хоть и минимальных, но ощутимых его карману расходах, окупается и оправдывается скромным дополнительным доходом, который идет на сведение концов с концами. «Но самое главное, – признается моряк, – эта работа стала моей жизнью. Мне можно позавидовать: я целый день смотрю на море и дышу им. А иногда выдается особо удачный день, и я его провожу в разговорах с красивой сеньоритой», – он подмигивает мне, собирая лучиками морщины на загорелом обветренном лице морского волка и донжуана.
У соседнего лотка завязывается обсуждение последних новостей недели, говорят о результатах выборов в США, затем, как обычно, разговор переходит на аргентинских лидеров. Но политика не интересует Рикардо. Пожав плечами и посерьезнев, он мне говорит напоследок: «Есть всего лишь два типа людей: морские души и все остальные». И все мне становится понятно теперь, и знаю, как отвечать на вопросы удивленных друзей из разных стран, которые меня спрашивают, почему я исчезла в никуда и забралась на край земли одна. Мне все объяснил старый морской волк, в глазах которого навсегда отразился океан: по его теории, я – не из остальных.
Так тянулись безмятежные дни в Марделе, как будто в замедленной съемке, где обозначен каждый момент и наполнен солнцем, морем и теплом никуда не спешащих людей, пока мне не повстречался Джузеппе, и жизнь вдруг стала похожа на совсем другое кино.
Глава 14. Длинные руки мафии
Монашки купались в море в длинных юбках, облепивших их на удивление – кто бы мог предположить – стройные бедра. Сбежав со службы в своих серых шарфах, повязанных поверх белых платков, они плескались в океане, играя с пенными волнами точно так же, как девицы в стрингах и треугольничках купальных бюстгальтеров. Все это пестрое разнолюдье пляжа – дети, собаки, толстые матроны с термосами горячей воды для мате, стройные атлеты-спасатели, моделеобразные современные Венеры и католические монахини – сосуществовало в Счастливом городе в своей особой абсурдной гармонии.
Я смотрела на пляжных обитателей с завистью человека, которого отвлекают от такого естественного на побережье занятия, как дольче фар ньенто, – знаменитое итальянское определение ничегонеделанию. Вместо купальника и вьетнамок на мне были умеренно строгое платье и босоножки на каблуках. Проведение драгоценных пляжных часов за работой или отсиживанием в очередях различных бюрократических учреждений должно зачитываться в карму и искупать многие грехи, утешала себя я.
Когда я пришла по указанному адресу в офис агентства недвижимости, дверь оказалась закрытой, а табличка на ней оповещала, что все ушли на обед, который продлится два часа. Догадаться, где происходит этот обед, было несложно, но раз уж я была не по-пляжному одета, пришлось побродить по немногим открытым в обеденное время магазинчикам и затем усесться в тени роскошной акации пить кофе с воздушно-легкой сдобой, тем не менее обладающей столь же немереным количеством калорий, как и обычные булки. Моя сила воли, не очень-то закаленная и в обычных условиях, в летнем курортном городе таяла, как мороженое, что я обычно покупала и не успевала съедать до того, как оно начинало стекать липкими струйками по пальцам, на платье и в итоге на тротуар, раскаленный летним солнцем.
Мраморный столик бистро, за который я уселась, обслуживала немолодая аргентинка; она так вкусно мне рассказала про все достопримечательности ланч-меню, что захотелось всего сразу. Но я ограничилась капучино с амаретто и нежнейшим лимонным пирогом с безе и попросила ее принести мне газету.
Новости дня были не такими сладкими, как мой шикарный десерт, заменивший обед. На первой полосе было лицо президента со свежим силиконом в губах и наращенными волосами в стиле прически выпускницы средней школы. Г-жа Кирчнер боролась с хищными и зловредными хэджевыми фондами, которые она называла «коршунами и ростовщиками» и которые почему-то настаивали, чтобы Аргентина все же вернула долг в сто тысяч миллионов долларов. Президент возмущалась этой несправедливостью, обосновывая свое возмущение тем, что лично она ни у кого в долг не брала и что за предыдущее правительство расплачиваться не намерена. С позиций этой железной логики, горячо поддерживаемой в стране, где получить одолженные взаймы друзьям или родственникам деньги нередко становится проектом всей оставшейся жизни, Кристина давала пресс-конференцию журналистам, жалуясь на жадность американских кредиторов, мировой империализм, засилье корпораций в политике и прочие бедствия современного мира.
Накануне вечером по всем каналам показывали митинг «в поддержку президента». Кристина взывала к скандирующей толпе, привезенной на специальных автобусах, и изображала жертву несправедливости. Смуглые люди, в свою очередь, изображали преданность, восторг и поддержку на протяжении всей длинной речи президента, прерывая ее время от времени распеванием куплетов наподобие частушек:
Вперед, вперед, Кристина!
С тобою Аргентина!
Закончила свою речь госпожа президент драматичным, но уже не новым предупреждением о том, что «на севере» замышляли недоброе. Как и в предыдущих выступлениях, «севером» в ее туманном намеке была отнюдь не провинция Сальта, что граничила с Боливией, и не сама Боливия, а страна широтой намного выше. И хотя там, в далеких Штатах, мало кто слышал о современной Жанне Д’Арк, борющейся с их кредиторами, деньги свои американцы все же хотели получить, что они и объяснили уполномоченным президента, приехавшим на переговоры. В воздухе висело, а в прессе читалось слово «дефолт», хорошо знакомое аргентинцам с 2001 года.
Кофе допит, мне пора было идти. По моему кивку подошла официантка с чеком и, как оказалось, визитной карточкой «сеньора, который хотел бы пригласить вас поужинать в свой ресторан». Обернувшись, я увидела сеньора и сразу поняла, что он не местного происхождения. Хороший европейский костюм по моде нынешнего сезона, впечатляющие часы на загорелой руке, элегантный перстень с черным камнем и толстая золотая цепь, блестящая в открытом вороте дорогой рубашки. Слегка редеющие со лба светлые волосы, смуглая кожа и зеленые глаза делали его лицо вполне привлекательным, а небольшой шрам на левой щеке – мужественным. Он сидел, высоко забросив ногу на ногу, с газетой, так же как и я, и с чашечкой кофе, которую он слегка приподнял в воздух, приветствуя меня. Хммм… в каком фильме я это уже видела? Ах да, пожалуй, во всех!
Визитка ресторана «Пьетро» принадлежала Джузеппе Мецино О’Мастичело, и я оказалась права: на берега аргентинской Атлантики он передислоцировался с наикрасивейшего места на земле, Амальфитанского побережья Южной Италии, из города Сорренто. В двух словах Джузеппе мне объяснил, что его итальянский ресторан в Мар-дель-Плате один из лучших в Аргентине и что он будет рад видеть меня в нем в любое время, ибо ему очень приятно собирать у себя интересных людей. Внимание Джузеппе я привлекла своим акцентом во время длинного разговора по телефону.
После неизбежного при встрече двух иностранцев вводного диалога «откуда ты, как давно и что делаешь в Аргентине», узнав, что я из Москвы, при американском гражданстве и с внушительным списком стран и городов, где мне довелось проживать, Пепе, как он просил его называть, внимательно посмотрел на меня, как бы оценивая реальную ситуацию, и понимающе спросил: