айнлайн. Свободное перемещение его героя по времени только помогает осознать эту несвободу.
В рассказе Роберта Шекли «Три смерти Бена Бэкстера» мы сталкиваемся с чем-то схожим. Просматривая прошлое, люди будущего обнаруживают человека, который мог бы оказать чрезвычайно благотворное влияние на историю, если б не умер так рано. Они решают предотвратить его смерть. Однако три попытки вмешательства приводят лишь к тому, что Бен Бэкстер в «трех параллельных реальностях» умирает тремя разными смертями.
Ни Хайнлайн, ни тем более Шекли не настаивают на идее предопределения. Хайнлайн в других своих вещах высказывает идеи совершенно противоположного свойства, а Шекли делает достаточно оговорок уже в самом этом рассказе. Среди фантастов вообще трудно найти человека, который упорно держался бы за эту идею. Им нелегко преодолеть искушение «переделывать» человеческие судьбы: ведь идея переделки лежит в природе фантастики. Однако сама по себе мысль о «предопределении», об абсолютной власти ситуации над человеком достаточно устойчива. Она только переходит от фантаста к фантасту, оказывается во временном пользовании то одного, то другого. В фантастике не меньше споров о свободе воли и о мере этой свободы, чем в философии, причем обе спорящие стороны иногда представляет один и тот же фантаст.
Перед фантастами неизбежно встает и другая сторона того же вопроса — проблема вариантности истории. Речь заходит в этом случае уже не о способности того или иного героя вмешаться в историю, но и о том, принесет ли это вмешательство какой-либо результат.
Современные фантасты не могут пренебречь положением о том, что направление хода истории определяется чем-то большим, нежели простая равнодействущая человеческих воль. Мысль о том, что в истории действуют силы, находящиеся вне человека, стала общим достоянием нашего времени. Но, доведя эту мысль до крайности, мы приходим к историческому фатализму: история идет предначертанным ей путем. Человек не в силах на нее повлиять. Напротив, она целиком подчиняет себе человека.
Для фантастики, хоть в какой-то мере тяготеющей к гуманизму, такая постановка вопроса немыслима. Она становится особенно неприемлемой ввиду того, что современная фантастика связана с идеей движения и перемены — идеей, общей для нее, современной науки и материалистической философии.
«Игнорирование смысла будущего как характеристики лишь реальных возможностей вступает в противоречие с идеей развития, — справедливо пишет философ Я. Ф. Аскин. — Поскольку все бытие понимается реализованным сразу, постольку развитие мира вообще есть не более чем иллюзия. Этим устраняется вопрос о становлении, время лишается своего течения, объективность процесса развития отрицается... Будущее как нечто готовое и существующее — именно так понимается оно в идее “судьбы”, которую воспроизводит не только религия, но и современная идеалистическая философия»[123], — продолжает он. По отношению к истории это называется историческим фатализмом, и из него проистекает знаменитая иезуитская фраза о цели, которая оправдывает средства. Когда будущее ожидает нас в уже готовом, законченном виде и надо лишь приложить усилия, чтобы поскорее туда добраться, средства достижения этого идеала могут стать безразличными, а мысль о том, что средства способны изменить самое цель, кажется попросту непонятной и нелогичной.
По удачному выражению А. Я. Гуревича (его статья «Об исторической закономерности» в сборнике «Философские проблемы исторической науки», М., 1969, откуда оно заимствовано, представляется одной из наиболее удачных попыток освещения этого вопроса), люди являются не только актерами, но и авторами всемирно-исторической драмы.
Нежелание признать какие-либо формы жизни и общественной организации застывшими и неизменными представляет почти что аксиому научной фантастики. Она, по словам Кингсли Эмиса, «трактует как переменное то, что принято считать за константу». В этом убеждении ее укрепляет уже то, что человек научился переделывать самое природу — самый, казалось бы, внешний по отношению к себе фактор. Тем более перемены должны быть законом общества. Это подсказывает ей сама история. Она все убыстряется. Мы наблюдаем перемены собственными глазами. Казавшееся вечным уходит в прошлое. Новые тенденции, едва возникнув, укрепляются так, что кажутся вечными, — и тут же стремятся наглядно опровергнуть это наше заблуждение. А более короткий и тем самым более «концентрированный» это и более управляемый период: мы успеваем понять тенденцию перемен и тем самым приобретаем возможность воздействовать на историю.
Современных фантастов не тянет к историческому фатализму, хотя бы и самого розового толка.
Если придерживаться исторического взгляда на вещи, нетрудно понять, что будущее возникает в результате сложного диалектического процесса, который не может быть исчерпывающе познан заранее и все попытки мелочной регламентации будущего, стремления все решить за наших потомков обречены на провал — да они и провалились уже в прошлом веке, когда утописты-социалисты создали столько «образцовых утопий», тут же забытых человечеством. Иное дело — определить в результате диалектического рассмотрения настоящего направление пути, по которому пойдет человечество. Но этот взгляд тем более предполагает, что будущее создается уже сегодня, возникает из нашего стремления изменить мир.
Именно подобного рода экстраполяция приводит советских фантастов к мысли о том, что будущее человечества — это коммунистическое будущее. Западные фантасты не обладают такой определенностью суждений, но, во всяком случае, они не признают будущего, которое не отличалось бы от настоящего и не зависело от сегодняшних наших усилий. Джон Уиндем, например, прямо утверждает, что «существует большое число форм будущего, каждая из которых является возможным следствием того, что происходит сегодня».
Но, признавая в большинстве случаев определенную управляемость истории, современные фантасты немало спорят о мере этой управляемости и о допустимости тех или иных форм вмешательства в историю.
А. Азимов в романе «Конец вечности» намеренно доводит положение об управляемости до абсурда. В результате изобретения и постройки «колодцев времени» группа людей приобрела возможность вмешиваться в ход истории на каждом ее отрезке. Намерения у них самые лучшие. Они оберегают человечество от несчастий, устраняют изобретения, которые могли бы пойти людям во вред, заботятся об их благополучии. Но в результате человечество заходит в тупик. Азимов против исторического фатализма, но это не склоняет его и на сторону волюнтаризма. История, считает он, обладает собственными законами, но эти законы раскрываются только через людей, притом не через отдельные личности, а через массы. Их дерзновенность, высокий уровень мышления, человеческое многообразие — лишь в этом верная надежда на будущее...
«Оберегая человечество от забот и несчастий Реальности, — рассказывает своему возлюбленному девушка, пришедшая из далеких столетий, — Вечность тем самым лишает его всех триумфов и завоеваний. Только преодолев величайшие испытания, человечество может успешно подняться к прекрасным и недосягаемым вершинам. Способен ли ты понять, что, устраняя ошибки и неудачи человека, Вечность не дает ему найти собственные, более трудные и поэтому более верные решения стоящих перед ним проблем; подлинные решения, которые помогают преодолевать трудности, а не избегать их...
Предположим, что Вечность не была создана... Вместо Вечности были бы созданы звездные корабли. Человечество достигло бы звезд на миллионы лет раньше... Человечество представляло бы из себя не крохотный затерянный мирок, а миллионы, миллиарды миров. Могущество человека не знало бы границ. У каждого мира была бы своя история, свои собственные ценности и идеалы, возможность искать счастья своим путем. У счастья много разновидностей. Это и есть Естественное Состояние человечества...
Любая система, которая, подобно Вечности, позволяет кучке людей принимать решения за все человечество, выбирать за человечество его будущее, неизбежно приводит к тому, что высшим благом начинают считать умеренность и безопасность — синонимы посредственности. В такой Реальности звезды недостижимы. Само существование Вечности исключает покорение Галактики человеком. Чтобы достичь звезд, необходимо сначала покончить с Вечностью»[124].
Мысль о вариантности истории и управляемости будущего все более проникает в сознание научных фантастов. Отсюда и исключительная важность проблемы хроноклазма в современной научной фантастике. Она оказалась связана с проблемой всеобщей взаимозависимости и всеобщей взаимной ответственности за то, что происходит и что может произойти. Рассуждение Бредбери о бабочке, которую нельзя раздавить без того, чтобы не повлиять на будущее, с математической точки зрения не слишком убедительно, и Азимов в «Уродливом мальчугане» без труда показывает, что мы здесь имеем дело с так называемыми «самозатухающими изменениями». Но смысл рассказа Бредбери не перечеркивается никакими математическими выкладками. Потому и героев своих фантасты довольно определенно делят на людей с чувством ответственности перед чем-то общим, лежащим вне человека, и людей, чувства такого лишенных. Жадный квартирохозяин в рассказе Шекли за то и был жестоко наказан автором, что, в отличие от аккуратного учителя, хорошо убиравшего за собой в прошлом, не имел чувства ответственности по отношению к законам вселенной.
Фантастическое вмешательство в прошлое на самом деле оказывается вмешательством в настоящее и тем самым — способно определить наше будущее. Если же говорить о каком-то действительном вмешательстве фантастов в прошлое, то оно состоит в стремлении познать его. Фантасты «проникают в прошлое», но лишь так, как это делает историк, видящий в жизни единый процесс, понимающий, как прошлое определило настоящее и как настоящее определит будущее.