инадлежность к стаду подразумевает отрезанность от остального мира, разрыв со всем, что вне стада, что не есть стадо. И, значит, разрыв с человечеством, с тем, что составляет необходимое условие существования человека. Взаимное обогащение? Связи с людьми? Разве это для стада?! «Один плюс один равно одному — вот тайна нашего века»[220].
Человек, вернувшийся к животному состоянию в мире, где среду обитания образует уже не природа, а техника, и есть «живой робот». Не удивительно, что и управляют им при помощи техники. Крик вожака звучит по радио, его мимика и жестикуляция видны на телевизорном экране. Даже газета отныне не очень нужна. Человек, наученный читать, может прочесть что-то неподходящее. Радио, телевидение, кино — вот последнее слово века, вот главные рычаги «массового общества» — наиновейшей формы буржуазного общества. Если описанные фантастами средства внушения массовых психозов никогда не будут использованы, то лишь потому, что и теперешних вполне достаточно.
Робот, говорят, — это всего только предоставленное нам наукой техническое средство для осуществления каких-либо задач. Человек, напротив, — это высшая цель всех наших усилий. Но разве такой человек — цель, а не средство?
Впрочем, не будем забывать: здесь речь идет только об одном из возможных представлений о роботе. А их, как говорилось, множество. Робот пришел в литературу не для того, чтобы утвердиться в каком-то одном амплуа. Пьеса Чапека оказалась так трудна для истолкования (сам автор признавался, что, при всем желании, объяснить ее не способен) потому, что уже включала чуть ли не все возможные объяснения слова «робот». Теперь эти роботы сделались литературной реальностью. Их не так уже трудно сравнивать — они стоят рядом друг с другом. И с человеком.
Иногда они служат ему примером, чаще — укором. Если они возмещают какие-либо человеческие качества, то нередко лишь для того, чтобы показать человеку, как ему их не хватает. У Генри Каттнера есть рассказ «Двурукая машина» — о роботе, который выискивает преступника и остается с ним, ни на шаг от него не отходя, до конца его жизни. Он ходит рядом с ним как олицетворенное правосудие для окружающих и олицетворенная совесть для самого преступника. Он может убить его в любой момент, но часто преступник сам кончает с собой. Ни разу не случалось, чтобы преступник ушел от возмездия — пока однажды преступление не совершил человек, причастный к управлению этими роботами. Ему удалось отвести от себя робота — и вдруг, хотя железная машина не стояла с ним рядом, он с ужасом почувствовал, как в нем самом заговорила все громче и громче и стала терзать его совесть.
Общество, описанное Каттнером, пожелало отдать машине одну из функций внутреннего мира человека. Оно покусилось на область, которая как раз и отделяет его вернее всего от животного. Так можно понемногу раздать человека. Но и тогда, когда человек отдает машине нечто на первый взгляд несущественное, риск все равно остается.
Человек — тем более человек, чем многообразнее его связи с миром. Он существует, принято сейчас говорить, как «точка пересечения общественных отношений» или не существует совсем. Он тоже ничего не отдает бескорыстно. Он расстается со своим, чтобы получить больше. И при этом еще старается отдать то, что ему самому больше не нужно. Когда-то изготовление глиняных горшков было творческим делом — и человек делал его сам. Потом он отдал его машине. Когда-то решение уравнений второй степени было творческой задачей. Потом (в смысле общечеловеческих возможностей, разумеется) перестало таковой быть, и он тоже отдал его машине. А машина давала ему взамен время, чтобы брать на себя задачи более сложные и умножать свои связи с миром. Он получал от нее сторицей.
Такая мена всегда выгодна человеку. Но производить ее способен лишь тот, кто видит свою цель в том, чтобы развивать себя в качестве человека, — существа, принадлежащего другим людям и миру в целом. Здесь идет странный торг. На нем все зависит не от того, что меняют, а от того, кто меняет. Отдавая одно и то же, человек и живой робот получают в обмен как будто одно и то же. По сути же дела им достаются совершенно разные вещи. Им дают свободное время. Но для одного это возможность работать, для другого — бездельничать. Им дают вещи. Но один получает тем самым возможность о них не думать, у другого появляется потребность во все новых вещах. Им дают технику. Но одному она помогает познавать мир, приобщаться к каждой его частице, другому — отгородиться от мира.
Этому «другому» нетрудно стать роботом. Даже различия в «исходном материале» окажутся не слишком важны, а может быть, и вовсе исчезнут, — мы ведь знаем, что робота можно будет изготовлять из любых материалов и человека тоже. Конечно, бывший человек будет для XXV века роботом в очень устарелом смысле слова. Он ведь будет все упрощаться, а робот — все усложняться. У многофункционального андроида появятся все преимущества перед старомодным роботом образца гомо сапиенс.
В лице многофункционального робота человек, по мнению многих фантастов и ученых, связался с существом, гораздо более сильным, чем он сам. Доказано, как говорилось, что когда-нибудь может быть создан андроид, обладающий эмоциями, волей, мышлением, способный к размножению и эволюции. А это значит, что он неизбежно превзойдет человека. Иной андроид попросту никому не нужен. Совершенно так же, как человеку ни к чему средства транспорта, грузоподъемность и скорость которых заранее ограничены возможностями самого человека, так же ни к чему ему роботы, которым не позволено быть лучше него. Человек не волен запретить им себя превзойти — без этого их труд перестает быть социально необходимым. Вот почему, однажды призвав их к жизни, человек вынужден отпустить их на вольную волю.
Причем — именно в качестве многофункциональных существ. Человек всегда стремился передать технике самые сложные из стоящих перед ним задач. Он передавал ей не просто то, что она может сделать вместо него, а то, что она может сделать лучше него, быстрее него. Сейчас самая трудная его задача состоит в том, чтобы в качестве существа многофункционального осуществлять связь между однофункциональными механизмами. Но каждый из этих однофункциональных механизмов работает значительно быстрее, чем человек. Поэтому человек вынужден передать эту свою работу новому многофункциональному существу, действующему намного быстрее, чем он.
Как поведет себя этот вольноотпущенник? Не пожелает ли он свергнуть бывшего господина?
Страхи подобного рода получили огромное распространение. Еще «RUR» Карела Чапека кончался революцией роботов. С тех пор эта тема стала обычной. Робот приводил на ум легенды о магических силах, которые человек призвал к себе на помощь и с которыми ему трудно было или не удалось совладать. Но Норберт Винер в книге «Творец и робот» недаром вспоминает пражского раввина Леви с его големом и гетевского ученика чародея. Магические силы призывались на помощь, чтобы жить лучше. Их приходилось разрушить, чтоб уцелеть.
Что на первый взгляд кажется удивительным в этом смысле в современной фантастике, это почти повсеместный страх перед роботом-двойником. Именно этот робот, во всем повторяющий человека, с которого он скопирован, кажется особенно отталкивающим. Его приходится разрушать ради собственного спасения. Или ты — или он.
В рассказе Клиффорда Саймака «Спокойной ночи, мистер Джеймс» рассказывается об обществе, в котором человек может получить разрешение на создание двойника, нужного для осуществления какой-либо задачи, но при единственном условии — двойник должен быть, едва он выполнил свой урок, немедленно уничтожен. У Рея Бредбери в «Марсианских хрониках» (рассказ «Эшер II») роботы-двойники с восторгом наблюдают за страшными мучениями и гибелью своих живых прототипов. В чем тут дело? Эти-то роботы равны силами с человеком! Почему человеку так трудно с ними ужиться?
Прежде всего потому, что в них нет постоянной потребности. Им приходится придумывать сезонные работы. Они — изгои общества, где царствуют законы социально необходимого труда. Робот должен быть сильней человека, иначе он человеку не нужен.
Этот робот-изгой охотно принимает на себя старые функции двойника. В современном осмыслении он наглядно иллюстрирует всеобщую унификацию. Он словно пытается фактом своего существования оспорить то положение, что личность единственна в своем роде и неповторима. А то, что он появился в «машинном», отчуждающем человека капиталистическом обществе, делает его олицетворением внеличных сил, действующих в этом обществе. Здесь «один плюс один равно одному».
Поэтому робот-двойник не остается в литературе в роли простого дублера. Пока он только дополняет хозяина и изготовлен лишь для того, чтобы стоять в очереди за зарплатой, над ним можно смеяться. Но, приобретая многофункциональность хозяина, он заодно принимает на себя давнюю функцию двойника. Он теперь не просто копия — он перевернутое зеркальное отражение. Он служит поляризации заключенных в человеке добра и зла. Оставляя своей «матрице» добро, он творит зло. Он теперь наследник угнездившихся глубоко в подсознании представлений о «чуринге» — человеческом изображении, над которым ворожил злой колдун, он вбирает в себя психологический комплекс, подаренный ему когда-то романтиками. Он становится мистером Хайдом при стивенсоновском мистере Джекиле.
Создать робота, равного человеку по силе, не значит создать доброго послушного робота, — напротив.
Остается тот, кто сильней человека. Его ни к чему нельзя принудить. С ним можно только договориться. Но вести переговоры он соглашается далеко не со всяким — лишь с человеком. Он не станет прислуживать менее сложному роботу, сколько б тот ни кричал, что он человек. Он заставит его услуживать себе самому.
Ради человека или ради себя пришла в мир машина?
Робот и человек выясняют сейчас между собой этот вопрос. Вряд ли робот когда-либо откажется служить человеку. Но если он не обнаружит вокруг себя людей, он будет служить самому себе.