У меня вырвался смешок, больше похожий на всхлип.
– Я неглубоко соскользнула, он меня почти вытащил, – Карен заговорила, и мой смех тут же застрял где-то в горле. – Почти. Я уже за край ущелья приготовилась цепляться, и тут… И тут он… Он вдруг покачнулся, и мы уже вместе летим вниз, – она говорила все тише, переходя на сиплый шепот. – Камень под ногой обвалился.
Карен свела брови, часто-часто моргая.
– Прости меня.
Я попробовала сказать что-нибудь, но в горле все склеилось и не хотело работать. Издав какой-то булькающий звук, я обняла Карен за плечи, вцепившись в нее изо всех сил. Пальцы сводило – оказывается, я все это время сжимала кулаки.
– Спасибо тебе, – голос у Карен дрожал. Не поворачиваясь, она нащупала мою руку и крепко стиснула ее. – Мы бы. Мы бы уже, наверное…
– Нет, – я резко оборвала ее, замотав головой. – Нет.
– Не знаю, зачем только притащила его с собой. – Карен кивнула в сторону цветка. – Показалось неправильным оставлять его там. Глупо, да?
Я посмотрела на цветок, валявшийся на полу. Он казался несчастным и одиноким – если цветы могут быть такими. Мне стало жалко его, так, что внутри что-то защемило.
– Нет, – я повторила в третий раз. Дотянулась, подняла цветок и положила Карен на колени. – Он ни в чем не виноват.
На вторые сутки брат пришел в себя и заявил, что готов ехать домой. Бабушка Карен уже не плакала, но охала, то и дело держалась за сердце и рассасывала маленькие розовые таблетки. Александр куда спокойнее разговаривал с медсестрами и врачом, и заставлял нас с Карен периодически выходить подышать воздухом. Мы покупали обед в ближайшем кафе, подолгу молчали и держались за руки, как будто не давали друг другу упасть. Я не могла различить, хочу я спать или, наоборот, проснуться от навязчивого кошмара.
На третий день брат выглядел уже не так призрачно и сообщил, что подумывает сбежать домой через окно. Кажется, тогда мы впервые рассмеялись, и стало чуточку легче дышать.
Наверное, врачи испугались, что их пациент и правда вылезет из окна. Или им надоело каждый день проходить через допрос с пристрастием, который устраивал Александр. А может быть, они решили, что если дело так пойдет и дальше, то им придется искать койки еще для четверых человек, причем в психоневрологическом отделении. В любом случае на следующее утро брата разрешили перевести на домашнее лечение.
Мы временно обосновались у Карен – ее бабушка просто-напросто не отпустила нас домой, а в ответ на жалкие попытки протеста со стороны брата посмотрела таким грозным взглядом, что даже Александр испугался. Она оказалась настоящим профи в ухаживании за больными – следила за тем, чтобы брат вовремя принимал все что ему выписали, не колобродил по дому и лежал в постели положенное количество дней. Его планшет оказался под арестом, вместе с телефоном, телевизором и книжками, и брат то и дело жаловался, что ему безумно скучно.
– Никто не предупреждал, что сотрясение мозга – это такая тоска смертная! – вздыхал он.
– Ох, не болела б у тебя голова, честное слово, дала бы подзатыльник за эти речи, – ворчала бабушка, правда, не очень сердито.
Она оказалась крепким орешком – не как Брюс Уиллис, конечно, но вроде того. Кому еще удалось бы успокоить по скайпу нашу маму за каких-нибудь жалких полчаса! Явно не Брюсу Уиллису.
Когда потом, через какое-то время, мама разговаривала со мной, она уже и думать забыла о злосчастном адресе. А вот мои глаза выцепили его из окошка чата, донесли в мозг – и тот предательски выкристаллизовал адрес в памяти.
Брат едва пришел в себя, и все только-только выдохнули с облегчением, поэтому я не решалась заговорить о своих переживаниях. Жизнь начала становиться такой, как была – со спокойным сном, с утренними заплывами и пропекающим кожу солнцем, с веселой болтовней за едой и стрекотом цикад в зарослях вечернего сада. Мне отчаянно хотелось ощутить ту беззаботность, что царила вокруг, но… Но я чувствовала себя не вправе разрушать хрупкое равновесие, которое едва стало восстанавливаться.
Утро было розоватым, как просвечивающие на солнце уши, и прохладным. Воздух обхватил голые ноги, как свежая прозрачная вода. Я поежилась и быстрее закрутила педали велосипеда. Утопающий в цветах дом Карен остался за спиной, с сонными опущенными шторами, мягкой тишиной и моей запиской на кухонном столе. Наверное, глупо было ехать в такое время, когда половина острова еще спит. Но только так никто не успел бы заподозрить, или выведать, или отговорить меня. Если уж набралась храбрости, отступать и поджидать более удобного момента не стоило.
Дорога вела мимо пекарни, но я не стала слезать с велосипеда. Бывают все-таки моменты, когда булочки не помогут, даже самые вкусные в мире. Чем дольше я ехала, тем больше встречалось людей по пути – на велосипедах, мотороллерах, пешком, даже на паре автомобилей. После сна их лица казались мягкими, как у тряпичных кукол, и немного растерянными. Я отвечала на расслабленные улыбки и пыталась взять хоть кусочек спокойствия себе.
Время превратилось во что-то странное, вроде оптических иллюзий с бесконечными лабиринтами и лестницами, которые любит часами рассматривать мой брат, – оно одновременно тянулось целую вечность и промелькнуло в один миг.
Я стояла перед белым домом с плоской крышей и такой же плоской, ровно подстриженной лужайкой. На ней ничего не росло – ни цветов, ни кустов с деревьями. На такой траве было бы здорово играть в футбол, но ворот тут тоже не наблюдалось. Я стояла и смотрела на этот дом, слушала, как гулко ухает в груди и в ушах кровь, и не знала, что делать дальше. Три раза перепроверила адрес, хотя и так точно знала, что ни в чем не ошиблась. Велосипедные ручки стали влажными под ладонями, а я все никак не могла заставить себя подойти к крыльцу.
Еще так рано, а вдруг мне никто не откроет? А что, если там вообще никого нет? Или, наоборот, толпа народу?! Я даже не знаю, сколько человек живет здесь…
– Досчитаю до трех, пойду и постучусь, – сказала я сама себе решительным голосом, который задрожал только в конце.
Раз. Мимо на велосипеде проехал дядька со скучающим видом. Для него это было обычное утро, дорога на работу или еще куда-нибудь, мимо самого обычного дома – такого же, как остальные здания на улице. Это казалось так странно.
Два. Хотя что я знаю? Может быть, для него это самое счастливое или, наоборот, самое горькое в жизни утро. Каким оно окажется у меня, зависело от этого белого дома – точнее, от того, что произойдет в нем. И это было еще страннее. Класс, докатились до Алисы в Стране чудес.
Я глубоко вдохнула, так, что заныло где-то под лопаткой, шумно выдохнула и направилась к дому. Пусть у того человека на велосипеде все будет хорошо.
Три.
Входная дверь вдруг распахнулась, и на крыльцо вышел широкоплечий, коренастый мужчина с газетой в руках. Кровь забилась с бешеным ритмом, пульсируя в веках. Мужчина замер, смешно выставив руку с газетой в сторону. Не ожидал увидеть у себя на крыльце девчонку с вытаращенными глазами, вцепившуюся в руль велосипеда.
Я лихорадочно впилась в хозяина дома взглядом. Он рефлекторным жестом одернул толстовку на круглом выпирающем животе, нахмурил седые косматые брови и собрал коричневый лоб в складки. Все в его облике казалось страшно знакомым. Меня бросило в пот. Кажется, мы узнали друг друга одновременно – судя по тому, как дернулось лицо мужчины.
Наверное, трудно забыть того, кто всего полторы недели назад предлагал тебе булочки в качестве оплаты проезда.
Я тяжело сглотнула. Все это должно было быть трудным. Но к таким фокусам я не была готова. Спасаться бегством было уже поздно, а придумывать новый план мой мозг был не в состоянии.
– Доброе утро, – мужчина заговорил хриплым, но более мягким, чем в тот раз, голосом. – Чем обязан?
Я облизнула пересохшие губы и открыла рот, но слова застряли в горле. Когда звуки все-таки вырвались наружу, они оказались сиплыми и обрывочными, как в старом динамике.
– Вы. Артур, – я поняла, что выбрала не ту интонацию в конце фразы и вопросительно подняла брови.
– Он самый. – Мужчина моргнул от неожиданности.
Я медленно вдохнула и выдохнула, не сводя с него взгляда. Он тоже уперся в меня внимательными и обеспокоенными глазами, щурясь на утреннем солнце. Его круглый подбородок разделяла надвое глубокая ямочка. Я провела по едва заметной впадинке на своем собственном подбородке. Пальцы были ледяными, как будто я держала их в ведерке с колотым льдом. Я почувствовала, как откуда-то очень изглубока поднимаются слезы, стиснула зубы и огромным усилием запихнула их обратно.
– А я Инди, – голос был ломким, как засушенный между страниц книги листок. – Дочка Лены. И ваша.
Когда мы собирались на остров, я почти не мучилась угрызениями совести из-за того, что ничего не рассказала брату. В конце концов, он про своего отца все знал, и даже что-то о нем помнил.
– Помню руки, – рассказывал он со странной улыбкой, глядя куда-то сквозь нас с мамой. – Волосатые и с татуировкой.
После этого мама принималась вытирать глаза, а я закусывала губу и долго молчала, пытаясь справиться с тупой ревнивой завистью. Казалось нечестным, что брату досталась даже такая малость, хоть ему и было чуть больше года, когда его папа умер. Мне не досталось ничего – только сумбурные рассказы мамы и мрачный взгляд брата.
– Было бы мне тогда не четыре, а побольше…
Мамины рассказы о ее летних приключениях и очертя-голову-броситься-к-нему-любви рождали в нас противоречивые чувства. Брат злился – на маму, на «этого урода», на то, что он ничегошеньки не помнит из того времени. Мне было одновременно интересно, горько и обидно.
Чтобы перестать изводить и себя, и нас, мама чаще говорила только про остров – волшебное место, где может произойти все что угодно. И где, по волшебному же стечению обстоятельств, она встретилась с тем, кто потом должен был называться моим отцом. Мы с братом забывали о плохом и болтали о том, как мы туда поедем и что будем делать, и расспрашивали маму про океан.