Уэс удивленно приподнял брови, кровь бросилась мне в лицо, и я поспешно добавила:
– Я имею в виду татуировку, никогда не видела ее целиком.
Ого, целое предложение. Неплохо для начала. Я делаю успехи, почти как Хелен Келлер после воспаления мозга.
– Все та же тема, – улыбнулся он, закатывая рукав, – помнишь скульптуру на дороге?
Я кивнула, не отводя глаз от рисунка – сердце в руке. Не совсем такое, как скульптура, но похожее: раскрытая ладонь, вытянутые пальцы, а внутри – красное сердечко.
– Помню, – как и в первый раз, увидев это изображение, я не могла избавиться от ощущения, что уже где-то его видела. – Она что-то значит?
– Вроде того. – Уэс тоже посмотрел на свою руку. – Мама рисовала мне такую картинку, когда я был маленьким.
– Правда?
– Да. Она рассказала мне историю о связи между тем, что делает рука и говорит сердце, – он дотронулся пальцем до ярко-красного сердечка и посмотрел на меня: – Чувства и поступки всегда взаимосвязаны, одно не может существовать без другого. Это из философии хиппи. Мама разделяла их убеждения.
– Мне нравится идея, в ней есть смысл, – сказала я.
Уэс снова опустил взгляд на татуировку.
– После маминой смерти я решил воплотить эту идею в скульптурах. Здесь рисунок заключен в круг, там, на дороге, – колючая проволока. Они все разные, но сама идея одна и та же.
– Серия произведений, – подсказала я.
– Вроде того. В общем, я просто стараюсь делать все правильно, что бы это ни значило.
Я посмотрела на поляну и отыскала взглядом светловолосую голову Кристи.
– Трудно, наверное.
– Что?
– Делать все правильно.
Не стоило произносить это вслух. Он подумает, что я идиотка. Надо держать рот на замке!
Но Уэс поднял один стержень, повертел его в руках и сказал:
– Да, бывает непросто.
Кристи теперь стояла возле самой бочки, что-то говорила Монике и смеялась, запрокинув голову.
– Мне жаль, что твоя мама умерла, – сказала вдруг я, даже не подумав, зачем это говорю. Просто вырвалось.
– А мне жаль твоего отца, – тихо ответил Уэс.
Мы оба смотрели прямо перед собой.
– Я помню, он тренировал «Молнии Лейквью», когда я учился в первом классе. Он был замечательным.
В горле что-то сжалось, дыхание перехватило. Невозможно привыкнуть к мысли, что близкого человека нет. Ты думаешь, что уже пережил потерю, смирился с неизбежным, и вдруг кто-то или что-то напоминает о нем, и каждый раз становится так же больно.
– А почему ты бросила? – неожиданно спросил Уэс.
– Бросила что?
– Бегать.
Я опустила взгляд в пустой стакан.
– Не знаю, – сказала я, и тот зимний день снова предстал перед моими глазами, – просто не могла больше.
Поодаль, на поляне, Кристи разговаривала с высоким светловолосым парнем, который что-то рассказывал ей, отчаянно жестикулируя, а она незаметно пятилась.
– Ты быстро бегала? – спросил Уэс.
– Не так уж быстро.
– Хочешь сказать, что ты не умела… летать? – улыбнулся он.
«Дура Рейчел», – подумала я.
– Нет. – Мои щеки залила краска. – Летать я не умела.
– Какой твой лучший результат на милю?
– А что?
– Просто интересно. – Уэс повертел стержень. – Я ведь тоже бегаю.
– Уже не помню, – откликнулась я.
– Да ладно, – не поверил он. – Скажи!
– Лучший результат – пять минут и пять секунд.
Уэс захлопал глазами.
– Ничего себе, – выдавил он наконец.
– А твой?
Уэс кашлянул и отвернулся.
– Неважно.
– Ага, конечно. Это нечестно! – возмутилась я.
– Ну, мягко говоря, значительно больше пяти минут пяти секунд, – нехотя сказал он.
– Это было несколько лет назад, сейчас я и полмили за столько не пробегу, – сказала я, чтобы его успокоить.
– А я думаю, пробежишь, – Уэс поднял прут и, прищурясь, посмотрел на него. – Уверен, ты бегаешь быстрее, чем тебе кажется, хотя, возможно, не так быстро, чтобы взлететь.
Мои губы расплылись в улыбке, но я поспешно прикусила их:
– Ты легко меня обгонишь.
– Что ж, надо как-нибудь проверить.
«О господи, – подумала я, – что ему ответить?» Но пока я соображала, к нам вернулись Кристи, Берт и Моника, и момент был упущен.
– Двадцать минут до комендантского часа, пора ехать, – объявил Берт.
– Что же делать, – притворно испугалась Кристи, – чтобы быть дома вовремя, тебе придется ехать быстрее двадцати пяти миль в час.
Берт скорчил ей рожу и пошел на свое место. Моника залезла в заднюю дверь и плюхнулась на диван. Мы с Кристи тоже забрались в машину.
– О чем вы говорили? – шепотом спросила Кристи.
– Да так, ни о чем, – ответила я, краем глаза наблюдая, как Уэс садится на пассажирское сиденье и закрывает дверь, – в основном о беге.
– Видела бы ты свое лицо, – хихикнула Кристи мне в ухо. – «А-ах! – и в обморок».
Глава 8
– Ну что ж, приступим. – Кэролайн нажала кнопку на фотоаппарате, подошла к столу и присела рядом с мамой.
Было субботнее утро. Сестра приехала к нам в четверг вечером и весь следующий день проторчала в Колби, обсуждая с плотником ремонт и реконструкцию пляжного домика. Она считала себя экспертом, потому что уже успела сделать ремонт не только в своем новом доме, но и в дачном домике в горах, который Уолли приобрел еще до женитьбы.
С тех пор, как преподаватель изящных искусств в колледже однажды похвалил ее вкус, Кэролайн считала дизайн интерьера своим призванием. Комплимент внушил моей сестре твердую уверенность в том, что она может переделать не только свой собственный дом, но и чей угодно.
Так что, хотя мама почти не принимала во всем участия (я считала чудом уже то, что она вообще согласилась), Кэролайн на всех парах неслась вперед. Она перетащила к нам бо́льшую часть своей обширной библиотеки по дизайну интерьера и сделала кучу снимков, позаимствовав у мужа цифровой фотоаппарат. С помощью этих подручных средств она собиралась держать нас в курсе будущих изменений.
– Идеальный выход из положения, если собираешься переделывать дом дистанционно, – объясняла она, подключая фотоаппарат к телевизору, – просто не знаю, что бы мы без него делали.
Она нажала кнопку, экран потемнел, и вдруг на нем появился наш пляжный домик. Вид спереди: если смотреть на дом, повернувшись спиной к океану. Терраса с покосившейся деревянной скамейкой, ступеньки, ведущие к пляжу, и старый газовый гриль под кухонным окном. Я так давно всего этого не видела, что у меня сжалось сердце. Казалось, стоит наклониться ближе, заглянуть в окно, и я увижу папу, сидящего на диване с газетой, и если его окликнуть, он как ни в чем не бывало повернет голову.
Мама тоже во все глаза смотрела на экран, вцепившись обеими руками в чашку с кофе, и я снова подумала: выдержит ли она? Но потом я заметила, что Кэролайн тоже наблюдает за мамой. Через несколько мгновений сестра мягко произнесла:
– Вот так он выглядит сейчас. Если вы заметили, крыша слегка провисла, это из-за последнего шторма.
Мама молча кивнула, а Кэролайн продолжала:
– Ее надо укрепить и частично заменить черепицу. Плотник сказал, если мы решим ставить подпорки, можно заодно сделать парочку мансардных окон в крыше, потому что в гостиной не хватает естественного освещения. Помнишь, ты все время жаловалась.
Не знаю, как мама, а я помнила: она всегда включала свет в гостиной, говоря, что там темно, как в бункере, а папа заявлял, что это хорошо для послеобеденного сна, и в подтверждение своих слов часто засыпал прямо на диване с открытым ртом.
Мама предпочитала центральную спальню с большим окном. А уж голову лося она терпеть не могла. Интересно, о чем мама думает сейчас? Ей, наверное, еще труднее, чем мне. Но я вспомнила наш разговор с Кристи: нельзя бояться. Если бы я тогда сбежала домой, то все пропустила бы.
– Правда, я пока не имела дела с окнами в крыше: не знаю, во сколько они обойдутся и будет ли от них толк, – призналась Кэролайн.
– Зависит от фирмы и от размера, – подала голос мама, не отрываясь от экрана. – Бывает по-разному.
Следовало отдать должное моей сестре. Она, конечно, давила на нас, но знала, что делает. Сделала маленький шаг – показала нам снимок, хотя знала, что маме будет тяжело на него смотреть, и сразу же заговорила о практических аспектах.
Так продолжалось около получаса. Кэролайн словно водила нас по дачному домику, из комнаты в комнату, показывая все новые и новые снимки. Когда дошла очередь до вида с террасы на океан и комнаты с двумя узкими кроватями, где я всегда спала, мне пришлось проглотить ком в горле. Еще хуже стало при виде главной спальни, где до сих пор стояли у стены папины беговые кроссовки. Но Кэролайн медленно и осторожно вытаскивала нас из тягостных воспоминаний, возвращая к реальности. Каждый раз, когда мне казалось, что я этого не вынесу, она задавала очередной вопрос, который требовал ответа.
– Как вы думаете, может быть, вместо окна в ванной установить стеклянные панели? – спрашивала она, или: – Посмотрите, как вздулся линолеум в кухне! Что, если заменить его голубой плиткой с узорами? Или это слишком дорого?
Мама отвечала ей, хватаясь за каждый вопрос, как утопающий за соломинку, я согласно кивала, и напряжение ослабевало, а на следующей фотографии все повторялось. Когда слайд-шоу закончилось, я вышла из комнаты, оставив маму с Кэролайн обсуждать плюсы и минусы верхнего освещения, и пошла вытаскивать вещи из сушилки, чтобы погладить блузку на завтра в библиотеку. Я уже почти закончила, когда в дверях появилась мама. Она прислонилась к дверному косяку, скрестив руки на груди, и сказала:
– Твоя сестра, кажется, нашла себе подходящее занятие.
– А где она?
– Пошла в машину искать образцы ткани, которые хочет мне показать, – мама вздохнула и провела рукой по краю двери. – Судя по всему, вельветовая обивка – последний крик моды.
Я улыбнулась, разглаживая складку на брюках, висящих у меня на руке.
– Кэролайн теперь опытный дизайнер. Ты же знаешь, какую грандиозную работу она проделала у себя дома и на даче.