Уэс подумал и повторил:
– Я боюсь клоунов.
Я закатила глаза:
– Прекрати валять дурака!
– Я ответил, – он притормозил, аккуратно объезжая яму на дороге.
Я увидела за окном неподвижное сердце в руке, мерцающее в раскаленном воздухе.
– Я их с детства боюсь. Когда я впервые пошел в цирк, один клоун взорвал воздушный шарик прямо перед моим носом.
– Перестань, – рассмеялась я.
– Хотел бы я перестать.
Мы доехали до конца улицы, и вокруг нас клубилось облако пыли.
– Клоуны, – повторила я, – ты серьезно? В самом деле?
Уэс кивнул:
– Ты собираешься принять мой ответ или как?
– А это правда?
– Ну, я же сказал.
– Хорошо. Тогда твоя очередь.
Об Уэсе мне было известно уже многое. Он впервые поцеловал девочку в шестом классе, ее звали Уилла Патрик. Он считает, что его уши великоваты для его головы. Он ненавидит джаз, васаби и запах пачулей. И клоунов.
Игра, которую мы начали в тот вечер, идя по пустынной дороге, не прекращалась. Всякий раз, когда мы оставались одни: ехали на работу, чистили столовое серебро или тусили с Кристи и Моникой, мы машинально вспоминали, на чем остановились в прошлый раз и кто должен задавать вопрос.
Если рядом был еще кто-то из «Уиш кейтеринг», то вокруг всегда царили шум, споры, смех и хаос, но в такие моменты, как сейчас, мы оставались втроем – Уэс, я и «Правда».
Когда я только начинала играть в «Правду», еще во время пижамных вечеринок, я всегда жутко нервничала. Уэс был прав, когда сказал, что это адски трудно – игроки старались задавать вопросы либо личные, либо требующие слишком откровенных ответов, а желательно и то и другое одновременно. Играя с сестрой или подругами, я готова была пропустить вопрос и проиграть, только бы не признаваться, что, например, безумно влюблена в учителя по математике. По мере того как мы взрослели, играть становилось все труднее – вопросы вертелись вокруг мальчиков, поцелуев и Как-Далеко-Ты-С-Ним-Зашла. Но с Уэсом все было иначе. Самый трудный вопрос он задал еще в начале, так что отвечать на остальные было легко. Ну, сравнительно легко.
– Какой случай в твоей жизни, – поинтересовался он однажды, когда мы шли в «Милтонс маркет» за бумажными полотенцами, – был самым отвратительным?
– Фу, – я послала ему убийственный взгляд, – а нельзя обойтись без этого?
– Можешь отказаться, – предложил он, засовывая руки в карманы.
Уэс знал, что я не откажусь отвечать, как и он сам. Мы оба любили соревноваться, но в этой игре было и что-то большее, во всяком случае, для меня. Мне нравилось узнавать его, собирая разрозненные факты и незначительные подробности его жизни и прикладывая их друг к дружке, словно кусочки пазла. А если один из нас выиграет, картинка не будет закончена. Мне этого не хотелось.
– В пятом классе, – начала я, поворачивая к ряду с бумажными салфетками, – в декабре, к нам пришла женщина, чтобы рассказать о Хануке. Она принесла гельт – шоколадные медали.
– А что здесь отвратительного?
– Подожди, я еще не все рассказала.
Уэс был скуп на слова и всегда подгонял меня, чтобы я быстрее переходила к сути, а я еще больше замедляла рассказ, стараясь превратить его в интересную историю. Тоже часть игры.
– Это была миссис Фелтон, мама Барбары Фелтон. Раздав гельт, она стала рассказывать нам о меноре. Это такой светильник, который зажигают в течение восьми дней праздника Ханука. Все было в порядке, никто не ждал ничего плохого.
Мы дошли до бумажных полотенец. Сняв с полки большую упаковку, Уэс протянул ее мне, затем достал еще одну, и мы направились к кассам.
– И тут наша учительница, миссис Уайтхед, подходит к Норме Пискилл, которая сидит рядом со мной, и спрашивает, как она себя чувствует. Я тоже смотрю на свою соседку по парте, и она кажется мне какой-то зеленоватой…
– О-о-о, – протянул Уэс.
– Вот-вот, – продолжала я. – Следующее, что я помню, – Норма Пискилл хочет встать, но не может. Вместо этого ее рвет прямо на меня. Я вскакиваю, но в этот момент ее снова рвет.
– Фу, какая гадость!
– Ты сам спросил, – хихикнула я.
– Верно, – согласился он, – теперь ты.
Мы встали в очередь.
– О чем ты больше всего переживаешь?
Уэс, как всегда, помедлил, обдумывая ответ. Такая уж это игра, она заставляет задумываться и копаться в своих чувствах.
– О Берте, – сказал он наконец.
– О Берте, – повторила я. Уэс вздохнул:
– Я чувствую ответственность за него, понимаешь? Ведь я старший брат. И теперь, когда мамы нет… Она никогда не говорила со мной об этом, но я знаю: она хотела, чтобы я о нем позаботился. А он такой…
– Какой? – спросила я, поставив полотенца на ленту.
Уэс пожал плечами:
– Такой… Берт. Понимаешь? Он впечатлительный, принимает все слишком близко к сердцу. Например, эти его истории про Армагеддон. Одногодки его просто не понимают. Он чувствует все острее, чем остальные дети его возраста. Иногда даже слишком остро. Мне кажется, это отпугивает от него людей.
– Но что же тут плохого! – возразила я. – Просто он такой. Такой уж он… – Мне на ум никак не приходило подходящее определение.
– Берт, – закончил за меня Уэс, расплачиваясь и снимая наши покупки с ленты.
– Точно.
Так и продолжалось: вопрос – ответ, вопрос – ответ. Все остальные считали нас странными, но мне уже казалось, что другого способа узнать человека не существует. Игра заставляла задуматься, как мало мы знаем об окружающих нас людях. Всего за несколько недель я узнала, что волнует Уэса, чего он стыдится и каким было его самое большое разочарование. Не уверена, что смогла бы ответить на такие вопросы о маме, Кэролайн или Джейсоне, как и они обо мне.
– Странная у вас какая-то игра, – сказала мне однажды Кристи, которая пару раз заставала Уэса, рассказывающего мне о психологической травме, полученной им в седьмом классе, или меня в процессе рассуждений, почему мне не нравится моя шея.
– В смысле, я могу понять «Правду или действие», а у вас просто разговоры!
– Вот именно, разговоры. На «действие» может решиться каждый.
– Не знаю, не знаю, – мрачно отзывалась моя подруга. – Всем известно: умные выбирают «правду», там всегда можно соврать.
Я укоризненно посмотрела на нее:
– А что такого? Тебе я не стала бы врать! Я имею в виду беспощадные правила пижамных вечеринок – никто тебе правду не скажет.
– А мы говорим.
– Ты, может, и говоришь, – гнула свое Кристи, – но откуда ты знаешь, что он не врет?
– Ниоткуда. Просто я в этом уверена.
Я знала, что он не врет. Вот почему мне так нравилось играть с Уэсом. Я всегда могла рассчитывать, что он честно скажет то, что думает, не ходя вокруг да около. Он, должно быть, и понятия не имел, как я ему благодарна.
– Мейси!
Я обернулась и увидела Берта, стоящего возле дома в майке и брюках от костюма. К его подбородку и щеке были приклеены кусочки салфетки – очевидно, экспериментировал с бритвой, – а на лице написано отчаяние.
– Ты не могла бы подойти на секундочку?
– Конечно. – Я перешла через дорогу и направилась к нему.
Уже за десять метров мне в нос ударил резкий запах одеколона, который с каждым шагом набирал силу. А я, между прочим, целый час помогала Делии чистить чеснок для хумуса и сама здорово благоухала. Наверное, Берт вылил на себя целый флакон.
– Что случилось?
Берт развернулся и быстро направился к дому, сделав мне знак следовать за ним. Он шел так стремительно, что мне приходилось чуть ли не бежать.
– У меня сегодня важная встреча, – бросил он через плечо, – и Кристи должна была помочь мне собраться. Она обещала. Но Стелла поручила им с Моникой доставить букеты, и они где-то застряли.
– У тебя что, свидание?
– Нет, встреча в клубе Армагеддона. Это чрезвычайно важно.
Он многозначительно посмотрел на меня и добавил:
– Такое бывает раз в год.
– Ясно.
Пока мы поднимались по ступенькам, кусочек салфетки отклеился от его щеки и улетел. Запах одеколона немного выветрился. Мы вошли в дом.
Я еще никогда не была у Берта с Уэсом. Небольшой, обшитый деревом дом, снаружи напоминающий деревянную хижину, внутри оказался светлым и просторным. Большая гостиная с деревянными балками на потолке и мансардными окнами, удобная современная мебель.
Заднюю часть дома занимала кухня с огромным окном над раковиной, к которому тянулись многочисленные растения в горшках, расставленные на полках. На стенах висели абстрактные картины, еще я заметила несколько керамических статуэток, а по обе стороны камина стояли небольшие скульптуры Уэса.
Мне почему-то казалось, что дом, в котором живут двое мальчишек, должен быть завален пустыми коробками от пиццы и уставлен стаканами с недопитой колой, но у них было чисто и опрятно.
– Как ты думаешь, что лучше: полоска или горошек? – озадачил меня Берт, пока мы шли по коридору.
Он толкнул дверь в свою комнату и прошел к шкафу. Я не ответила, потому что так и застыла на пороге. Мой взгляд приковали вовсе не две рубашки, которые Берт достал из шкафа и протягивал мне, а огромный, во всю стену, плакат с надписью: «ВНИМАНИЕ, АРМАГЕДДОН!» На нем был изображен голубой земной шар, разлетающийся на мелкие кусочки. Вся комната была оформлена приблизительно в таком же стиле – стены увешаны плакатами с многообещающими надписями о том, что «конец ближе, чем вы думаете», и «всех нас ждет мегацунами: одна волна – полное уничтожение». Оставшееся от плакатов место занимали полки с книгами. Практически все названия напоминали опять же о конце света.
– Полоска или горошек? Что мне выбрать? – Берт тряс рубашкой перед моим носом.
– Так, – пробормотала я, все еще не в силах оторвать взгляд от плаката, – давай подумаем…
В этот момент дверь у меня за спиной открылась, и из ванной появился Уэс с мокрыми волосами и полотенцем в руках. Он был в джинсах, но без майки, и это отвлекало не меньше, чем обещанное плакатами мегацунами. Если честно, даже больше.