— Не можешь идти — ползи! Не зли меня! — давить, давить надо клиента… чорт, где-то я это голос слышал… — Быстра, ну! Урроою, сука!
Глаза уже самую чуть привыкли, и что-то темное, брякнувшееся у стенки на пол я заметил — и испугался — а ну как у него граната тоже? — потом сообразил — ну не камикадзе же поди, его первого прибьет. Отшагнул еще в угол, в самую тень. Вот послышалось кряхтение, и из-за кучи выползла фигура, похоже, крепко ранен — бинты белеют. Взял его на прицел и велел:
— Замри! Дернешься — пристрелю!
— Х-хе… кхе… — не то закашлялся, не то попытался засмеяться тот — Не изволь беспокоиться, взводный. Нема дурных, господин сержант!
— Лейтенант… — на автомате поправил его я, впадая в некоторый ступор, но держа его на прицеле. Чей же это голос, чорт его подери? Я уже хочу крикнуть ему, чтоб обозвался, но очередная вспышка молнии хорошо высвечивает сидящую на полу фигуру, и лицо, словно специально подсвечивая мертвенным светом, в подробностях, что и ошибиться-то никак. Револьвер у меня опустился сам собой. Только и смог хрипло выдавить:
— Хумос? Ты? Как это так-то?
Глава шестая
С оцеплением нам повезло. Кепи покойного мента вполне гармонировала с моей ландмилицкой формой, и мой заполошный окрик 'Эй, куда раненного тащить?!' — вполне служил вместо всякого иного опознавания. Тем более что в оцепление выгнали вовсе каких-то ветеранов МВД и добровольцев, фонарей, ессесно, не выдали, а если и выдали — керосин менты берегли, и фонарей не зажигали. Ну мы собсно и направление выбрали противоположное прорыву — тут такой наглости никто и не ждал, собрались счастливчики кому точно не прилетит всякое. Дальше все как-то удачно сложилось — даже в чистом городе, где сквозанули краем — фонари горят, а патрулей и нету считай вовсе — ну не до этого сейчас, раза всего ховались в переулке. И криминал не дышит — сегодня нет дурных под раздачу, слух-то уж весь город облетел. Правда, пару хмельных компаний мы слышали, да пришлось пережидать, пока утихомирится не в меру темпераментная парочка, едва не дошедшая до коитуса на перекрестке под дождем среди ночи — рррромантика, блять… но в целом путь прошел более-менее спокойно.
По дороге, слушая сбивчивый шепот Хумоса, все думал — что вот обернись все не так, будь там бандиты в засаде какой, меня б там и грохнули, я же совсем расслабился и ствол опустил и подошел сам… и вообще все завертелось…
…Подойдя, я убедился, при очередной молнии — да, точно, он. Только на морде справа под глазом шрам уродливый. Но он, никакого сомнения. И разом как-то все отошло на другой план.
— Куда тебя?
— В руку еще вчера, а сегодня в ногу прохватило, почти ведь ушел…
— Сильно?
— Изрядно… натекло много пока не перехватил…
— Вот чорт… Как же теперь? В больничку тебе нельзя, спалишься… А у меня лепил тут знакомых нету…
— Нешто ты меня легавым не сдашь, взводный? Ты ж сам вот под погоном…
— Заткнись, желудок! Как был селюк говноголовый, так остался! Думай своей башкой навозной, что делать, лучше!
— Так это… Господин сержант! — ишь, помнит службу, проняло — Это… Кабы нам с району уйти, то есть доктор… Главный наш, Змей его погоняло, он сам отсюда, и родня его тут рулила до войны, теперь притихли, но все ж мазу держат, они ему наколку дали, как раз меня, да еще двоих, подлечить оставить хотел… Да не успели мы, больно уж вы… Менты то бишь, больно быстро-то сообразили… Теперь остальным двоим, поди, низачем..
— Эт точно — хмыкнул я, вспоминая, как жандармы играли в 'Гори, гори ясно' — Им уже стопудово без надобности. Ты в курсах, рядовой, где этого лепилу искать?
— То и оно, господин сержант! Змей, он меня привечал… так сложилось у нас с самого началу… он мне обсказал, видно чуял что. Говорит — лепила тот человек новый, но вроде надежный, его родня уже не раз проверила. И адрес я знаю, и даже как идти примерно выучил, хотя ни разу и не был… И слово секретное знаю. Змей точно чуял, да большинство было против, чтоб днем уходить…
— Ладно, рассказывай, куда надо идти, улица какая?
— Дык это… Цветочная.
— Ну, конечно, как же я не догадался! Куда еще, как не на Блюменштрассе!
— А?
— Нет, это я так… там, поди, цветочный магазин напротив?
— Так Вы знаете, вашбродь?!
— Тьфу ты… Ты еще скажи, что доктора Плейшер зовут!
— А… Не… Погоняла не знаю, мож и Плешный… Я только слово секретное знаю и как стучать, вашбродь!
— Ладно, рассказывай дорогу. Про утюги на подоконнике не надо, сам знаю…
Идти оказалось не так чтоб далеко — на границе Северной и Западной, у Канала как раз. Плохо, что почти чистый город. И идти лучше через чистый, иначе аккурат через зону поиска беглецов пройдем… А, херня, прорвемся! Жаль, ружье поломано, жив останусь — обязательно Хуго отнесу пусть посмотрит. Вспомнив об оружии на ощупь зарядил в пистолет патрон вместо стреляного, стал шарить на земле, и задолбавшись, приказал Хумосу разжечь какой-нить огонь — вон солома на полу, лишь бы пожар раньше времени не устроить… При свете импровизированного факела из жгута соломы нашел на полу полицейский бульдог и короткий нож, кинул Хумосу, сам все же перевернул полицая. Молодой парень, ножевое в грудь… сразу. А вот пояс со штатной кобурой и подсумком ему уже ни к чему… Снял и кинул амуницию и револьвер с ножом Хумосу, велев облачиться.
— Как ты его так?
— Да сам не знаю, вашбродь… Я, пока началась пальба, сначала вместе со Змеем держался, потом как все уже побежали, а тут с домов по улице такая пальба пошла, как на войне почти. Кому повезло может, но много кого прямо там и ухлопали. Меня вот тоже с револьвера в ногу и подшибли, упал, ружье-то, обрезок, да пистоль — оне в руках были, потерял их, токмо ножик остался. Сначала поскакал, потом обессилел, сюда заполз. У стены сел, аж память пропала. А тут он. Вошел, присмотрелся, и ко мне нагибается тормошит. Ну, я его ножиком… Пистоль взял, да отполз, перетянул ногу… А тута Вы пожаловали.
Ясно, в чем дело. Ранили Хумоса в давешних переделках аккурат в левое предплечье. Вот пацан и не сообразил, принял за своего, или убедиться решил неаккуратно так… Жаль, но что поделать. Главное — его уже не вернешь а вот кому другому можно помочь… попробовать хотя бы.
— Кепку его одень, вот так… Все, пошли, я тебя потащу, ты не рыпайся. Коли скажу 'Позвольте, господа!' — запомнил? — вали всех, кто рядом будет, до последнего патрону. Уяснил? И вот что, давай, рассказывай мне, что у тебя приключилось, тихонько, пока идем, глядишь, и разъяснимся…
***
…Не то чтоб мне было совсем неинтересно узнать, для понимания ситуации в которую я столь стремительно влип, но больше я заботился, чтобы он не отрубился и не сдох по пути к таинственному лепиле. Это было бы крайне обидно. Помню, кто-то мне говорил, мол — с раненным надо разговаривать, пусть любую чушь несет, лишь бы тарахтел что-то. Только вот вроде это с тяжелыми так, или нет? Этот-то, раз говорит — скакал после ранения — то кость цела, это я понимаю. Но рана в бедро, впрочем, если б артерия так давно б помер. Но выглядит не ахти, бледный, крови видать потерял. Хрен знает что делать, едва ли не впервые в жизни я решил возиться с раненным — раньше то как-то приходилось в варианте — лучше б помер, а коли не помрет так его счастье. Потому как-то знаний и умений у меня тут совсем недостаточно, но — авось не сдохнет. Если что — главное будет не спалиться а так — мало ли куда беглец дошел сам… Но будет весьма обидно.
А история Хумоса была довольно грустная и заковыристая.
Получил он пулю в башку, натурально. Только вот дело — по касательной. Шлифануло скулу, да ухо оторвало, а он сам только удар помнит. Успел, говорит, подумать — прикладом приложили. И свет погас. А, видать, так рожу кровью залило, да рана такая — что посчитали мертвым. И так он до вечера в себя и не пришел толком — а очнулся уже в мертвятнике, куда всех подряд стаскивали, голый. Что уж и как вышло, что его не выдали риссцам, не ясно. Только выполз он, санитаров перепугав… и тут же попал в лапы полиции. Приняли его, как недобитого мятежника, ну правда что врач зашил кое-как, сказав мол — очень повезло. А дальше — сначала тюремная больничка недолго, где его кололи и поили каким-то обезболивающим, наркотиком, надо полагать, а потом и сама турма. Когда в себя пришел, стал требовать правды, да вот беда — среди обитателей переполненной камеры было немало мятежников, как прознали, кто он таков — решили тут же его порешить. Тут-то Змей, в турме той давно уж пребывавший (опосля мятежа там, по словам Хумоса такой бардак был, что по камерам пихали как попало всех, даром что это 'Новая Тюрьма' была, то есть не в Цитадели в городе а на окраине) вместе с иным криминалом вступился с каких-то своих интересов за Хумоса. Он так считает — просто использовал случай подмять мятежников, а то они много воли в камере взяли. Ну и вышла кровавая драка с парой жмуров. Что никого не озаботило — охрана прибежала сильно не сразу, отлупили всех дубинками, забрали трупы и нескольких беспамятных, да и все. А Хумос со Змеем сдружились, тем более что Хумос в драке весьма ловок оказался, и на мятежников немалую злость имел. А потом вовсе скверное дело вышло. Сначала Змей сообщил ему, что по 'тюремной почте' ему донесли — полицаи сильно озабочены, тем что Хумос жив и здоров. Очень нехорошо выходит, ведь его уже похоронили. И живой Хумос портил всю картинку и вообще отчетность. Это требовалось исправить, и проще всего это было полицаям улльским исполнить отнюдь не исправлением горы бумаг… Хумос, не будь дурак, не поверил, но, когда ночером явились по его душу двое молодцев, что-то ему в их рожах не понравилось. Насмотрелся он уже в жизни тех, кто убивать собрался. По глазам, говорит, понял — в один конец. И что делать? Время потянуть не дали, пошел, тут его в плечо с нар Змей толкнул — знак подал, что ли. Выводить его стали, дверь снаружи караулит стражник, один впереди один сзади… Хумос того, что впереди шел, обхватил, да под колени подсек, а того что сзади — толкнул обратно в камеру, да и упал на пороге — дверь заблокировав. Да все до горла добраться переднему старался, а силой этого сельского дурня Боги не обделили. Остальные урки сработали мастерски — пока Хумос