— Ох, Ху, боюсь — нихрена оно еще не кончилось…
***
В среду с утра стал собираться. Давненько так не штырило, адреналиньчик-с. Все же одно дело на войне, куда пошлют — туда иди, и другое совсем — самолично злодействовать. Прикинул так — если что, то «патронов не жалеть!» — класть наглухо всех, будь даже за нами местный эсминец погонится. Все одно на снисхождение рассчитывать не приходится. Оттого решил весь арсенал приспособить. Главным калибром, ясное дело, скорострелка. Это суровый козырь в местных реалиях. Не надо, конечно, забывать — Хуговские скорострелки старого образца тоже кое-у кого на руках есть… Но они похлипче будут. Починенный старый добрый трофейный карабин — в резерв. Тоже вполне суровая аркебуза. Дробовиками я не обзавелся, а надо бы — но сейчас не хочу дергаться уже. Револьверы — мелкан в карман, а армейский на пояс под куртку. Револьверы здешние хороши, но вот медленная перезарядка… надо что-то с этим делать. А пока — это оружие последнего боя. Есть еще несколько гранат — причем остались старые колотушки, пусть и союзной выделки. Однако их хвалят, а в ненадежности новых я убедился. Парочка гренок поедет со мной. Лишним не будет. Финка в чехольчике в кармане. Достаточно вполне, все одно ничего не решает, был бы например пулемет… Но пулемета нету. Нашу la mitrailleuse bébé я разумеется и не подумал брать — не тот компот. В море на той дальности что она может дать ее преимущества не играют. Нам-то там ни залечь, ни спрятаться. Фанерные борта лодки, пусть и в три слоя — а не удержат пулю, разве тоже пистолетную на излете. А совсем в упор моя самозарядка проворнее, а уж как ворочать то бревно… Хуго бьется над облегчением, обещая втиснуть в полпуда, но когда-то еще…
Собрался. Успокоился. Внезапно мысль пришла — а вот если все удачно срастется, и таки убьют наконец-то? Оно понятно, мои проблемы на этом кончатся. А тут как все? Нет, если спалят, то все ясно — все в казну, и дом, и этих… Жалко их, кстати. Ну, а если — от неизбежных на море случайностей? Тогда как? Нет, так дело не дело…
Сел писать письмо. Хуго, кому еще. Написал типа завещания — без юриста, конечно. не то — но это если б были претенденты и суд… А откуда им взяться? В приватном письме уже упомянул, что любого, кто заявит о претензиях — надо просто зарезать. Потому что нету таких людей в этом мире. И в приватном же добавил — что если все пойдет совсем по плохому варианту — то банковские вклады не конфискуют некоторые, и деньги оттуда пустить прошу на выкуп этих… и присмотреть за ними до конца срока. Свинство, конечно. Но мне уже будет не стыдно, если что. А девчонкам — чуть полегче. Жалко их. Подумал, и приписал — мол, лоцию забери непременно, и брату отдай. Он разберется.
Фух. Ну, вот — сразу стало легче. И успокоился совсем. Теперь запросто — велика беда ночью в Степь сходить… Едали мы хрен подлинней и погорше. Пошел в комнату, отдал письмо Море:
— Я по делам. вернусь завтра. Наверное. Если… не вернусь. Молчать! Если не вернусь — отвезешь это письмо Хуго Варенгу, знаешь куда. Отдашь лично в руки. Все ясно? Не слышу? То-то же.
хотел уж уйти. да как-то само получилось, приобнял ее да в щеку поцеловал. А она меня вроде как за одежу схватить хотела, не пускать… Но руку отстранил ее, да и пошел. Куртку накинул, сапоги, вышел во двор, собака потрепал по башке. Подхватил баул со снарягой на плечо, да и двинул. В воротах оглянулся — Мора на крыльце стоит, плачет. Ну, дура ж баба. Знак ей сделал — мол, закрой за мной — да и ходу.
Все шел, да и думал — нет, все правильно сделал, не поторопился — на тот свет все попадают вовремя. Но отчего-то твердо решил, что в этот раз обязательно надо вернуться. Есть такое глупое желание, и лучше бы никому этому не мешать. Живее будут.
***
Загрузился быстро, запустил реактор прогреваться, пока раскладываю все, чтоб было под рукой. Вылез старый чорт, Крауц.
— Доброго вечера, мастер Йохан! Куда это Вы, на ночь-то глядя?
— До Белых Камней поеду. Там клев такой… Донку ночью поставлю. На глубинного шилишпера — не очень вежливо отвечаю, не люблю, когда отвлекают в такой момент.
— А… то да, — глубокомысленно отвечает, трубочкой попыхивая. — Нешто до утра не вернетесь, прям?
— Как пойдет. Не будет клевать у Белых Камней — попробую у Черной Скалы. Там у меня прикормлено.
— Ну-ну… — постоял еще, да и пошел. Старый хрыч… Ведь донесет все Сэму. Просигнализирует, ага. Денег, что ли, предложить? Тогда точно донесет. А и хер с ним — если все выгорит, то и предъявить нечего будет. Зоибуццо доказывать. А тут, конечно, все попроще — но тоже вот просто так, по такой, в общем, мелочи — государство беспределить не станет. От силы со службы попрут. Да и не очень уже и жалко.
Крутанул маховик, подождав — еще раз. Теперь из-за нагнетателя сверху, крутить стало не так удобно — надо шморгалку мастерить. С третьего раза стирлинг перестукнул, а с четвертого завелся. Ну, с Богом, к чорту-к чорту, и вперед…
Отошел не быстро, направляясь типа к островам, потом свернул, и по дуге прижался к берегу. Впрочем. если у Крауца, или иного любопытствующего есть оптика (а чего б не быть, дорого, но не запредельно) — то не обманешь, такими маневрами. Еще не стемнело, едва сумерки начались, видно. Сам я, кстати, оптикой обзавелся, но такое… купил по случаю на барахолке уличной, будучи по делам в городе, у какого-то одноногого отставника с медалью и пропойной рожей, обшарпанный полевой бинокль. Простенькая шестикратка в латунном корпусе. Как старый добрый советский БПЦ — «БесПесдыЦейс!». Даже по местным меркам не шедевр. Но — валашский. А эбиденское стекло — это тут очень круто. Почти Сваровски. И выпуска еще не просто довоенного, а при Старом Князе еще — лет 20 уже гляделке. Но — бодрая. Оптика довольно светлая. Угломерная сетка присутствует. Чехла и ремешка, ясное дело, нет, но в большой нагрудный карман штормовки помещается. Сойдет, мне ж так, побаловаться.
Пока шел — попробовал дать форсаж, проверить еще раза, как работает наддув. Врубился довольно быстро, засвистел противно. Надел спецчехол. Ну, такое… Все одно свистит, но… ладно, сойдет. А вообще, надо капот городить над моторным дополнительный. Если шморгалку сделаю, то туда и лазать не очень надо. Сбавил обороты, пошел малым, прижимаясь к бережку. Мне торопиться не надо, до темноты все оно они не выйдут на берег, хоть как я крутись, так уговорено. Бортовая качка менее приятна, но что делать, у меня морской болезни нету, а пассажиры — ну, поблюют за борт. Шел аккуратно, примеряясь, как нам идти будет. В темноте, конечно, возьмем мористее, где камней нет. Я и так один раз цепанул бортом камень, и дважды килем — грунт. Но конструкция катера рассчитана на подобное, однако ощущения неприятные. Ой, чую — веселенькая прогулка предстоит… И какого, спрашивается, хера, я в этот блуд вписался? Жопа заскучала? Вспомнился один мой друг из прошлой жизни. Всегда. когда мы с ним на пару влипали в очередное — он успевал с интонацией спародировать Боярского: «Приключения продолжаются!».
Вот три мили уже от города, наверное, есть. Вполне не нарушая ничего, достал и зарядил винтовки. На море тут проще, не десять километров, а всего три мили — вполовину меньше. Ну, потому как — все же тут уже всякое в море болтается. Уже суровые сумерки, пора искать место, вот приметный выступ с несколькими соснами — скалистая осыпь выдается в море, не давая волнам и ветру унести песок, и на камнях дозором разместились несколько корявых сосен. Собственно, это естественная граница, куда добирается всякая шелупонь за дровами — этот выступ ограничивает движение по самому пляжу, а Приморская дорога в свою очередь гряду обходит, удаляясь тут вглубь на полверсты. Собственно, она тут и дорогой перестает быть толком, ибо дальше никто, кроме погранцов и прочих силовиков и не ездит, и она превращается в широкую конную тропу. Хотя, при нужде, пройдет и повозка, и пушку можно везти спокойно. Военная дорога, так-то сказать.
Отошел от берега подальше, прошел уже с полкилометра от гряды с соснами. Так, самый малый, и метрах в трехстах пройти, за камнями уже — чтоб можно было спокойно руль закрепить, и за биноклю. Недолго так шел. Ага, вот костерок на берегу, у самого уреза воды считай, только чтоб прибоем не гасило. От города камнями загорожен, но дальше светит широко. Но если кто и прибудет, то ничего там не найдет, и никого не встретит. А вот мелькнул, уже как бы и назад смотря — наверху, в дюнах, второй огонек — это уже фонарь. Довольно узким лучом бьющий в сторону моря и от города. Так, руль на борт, вот так в створе двух огней и пойду — уже весьма темнеет, но можно прибавить не глядя, они должны были выбрать безопасный пеленг.
Едва коснулся, тут же, не гася горелку, только на нейтраль перекинул мотор, пусть молотит — сразу на берег выскочил. У костерка — ведро с водой стоит. Хвать его, и костер залил. Тут же наверху фонарь погас. Запалил на лодке свой фонарь, повернул в сторону дюн, мигнул два раза, потом еще один. и за камень с винтовкой — мало ли.
Вскоре — хрустит песок, идет кто-то. В сумерках только фигуру видно, пока совсем не подошел. Змей.
— Ну?
— Все ништяк, взводный.
— Хумус где? — палец у меня на спуске, а ствол аккурат ему в животину смотрит. Мало ли решит чего. А то вот катер, садись и плыви.
— Не нервничай, Йохан — руки разводит, демонстрируя миролюбие — Сейчас схожу, и все вместе придем. Я нарочно пошел, убедиться, что все ладом, а их оставил. Сейчас фургон отгонят еще на дорогу, чтоб побыстрее кто-нибудь забрал, и бегом обратно.
— Оставь, где есть, я как вернусь, приберу. Али — краденый?
— Обижаешь, взводный. Честно купленный, без хвостов, потому и искать не станут. А за фургон с тебя золотой.
— Облезешь. Полюбому ж бросишь. А я приберу — точно концы в воду.
— Лады. Сейчас придем.
— Поживее там. Мало ли, все же — а ну видел кто костер.
— Усек. Мы мигом.
***
… Мерно стучит стирлинг, погода пока балует — почти штиль и волна ушла, даже брызг нет. В лодочке вчетвером стало тесно. Вещи свалили в рубке, а все расселись в кокпите. Хумус рядом, Змей напротив, а она рядом с ним. «Человек» Змея оказался женщиной, можно даже сказать — девушкой. Сильно помладше бандюгана… хотя, я не знаю, сколько ему лет. При таком нездоровом образе жизни, многие выглядят сильно старше. Баба, чего там, красивая. Не мой вкус вовсе, но — красивая. И фигурка, и черные вьющиеся волосы, и мордашка очень даже, насколько в темноте видать можно… Минимум четверть зингарской крови — но в Рюгеле это раньше было вовсе нормально, да и после «отречения» Вергена уже рупор оппозиции разразился гневной статей о перегибах при окончательном решении зингарского вопроса. И даже обозвал Вергена «военным преступником» и «бесчеловечным демоном войны». Что несколько симптоматично, хотя промахнувшегося Акеллу только ленивый не пнет. В общем, баба что надо. И, похоже, тут у Змея любовь. Даже всерьез завидно стало. Так он на нее с обожанием смотрел. Вот ведь бандит, дерьмо, отброс человеческий — а мне вот может ни разу в жизни, окромя глупой молодости, ни на кого так смотреть не приходилось. А что еще обиднее — она на него так же смотрит. Вот же гадство… Я вот, стараюсь жить «по-человечески» — а что имею? Трех рабынь, которым деваться некуда, да проституток, которые будут любить кого угодно вечно, пока есть деньги… А они оба смотрят в сторону Рюгеля — Змей поспокойнее, а она, кутаясь в плащ, по-моему, плачет. Ну, если родной город — то понятно. Ибо, скорее всего — навсегда. Однако ж — едет, аки жена декабриста в на Сахалин. Да, завидно, мать его!