[50], которые могут зафиксироваться сходным образом. Мы сворачиваем по направлению к университетским лекториям или физической лаборатории в нужном месте, не задумываясь, при условии, что часто посещаем оба пункта назначения.
Таким образом, множество отклонений, вариантов ответа, бифуркаций и т. п. накладываются друг на друга, но лишь самые недавние остаются в царстве сознания – те, которые живая материя еще изучает или практикует. Метафорически выражаясь, сознание есть наставник, руководящий обучением живой материи, но позволяющий своему ученику самостоятельно заниматься тем, что он уже выучил. Однако хочу трижды подчеркнуть красными чернилами: это лишь метафора. Факт в том, что новые ситуации и вызываемые ими новые ответы озаряются светом сознания, в то время как старые и хорошо изученные – нет.
Многим сотням ежедневных поступков и действий требуется когда-то обучиться, причем с вниманием и осторожностью. Возьмем, например, первые попытки маленького ребенка ходить. Они лежат исключительно в области сознательного; исполнитель встречает первые успехи радостными криками. Когда же взрослый человек завязывает шнурки, включает свет, раздевается перед сном, пользуется ножом и вилкой… все эти действия, которым он когда-то с трудом научился, ни в коей мере не затрагивают его мыслей. Порой это приводит к забавным курьезам. Говорят, жена одного знаменитого математика обнаружила его в постели в темной спальне вскоре после того, как у них дома собрались гости. Что случилось? Он пошел в спальню, чтобы сменить воротничок. Однако сам акт снимания старого воротничка запустил цепь привычных действий в глубоко задумавшемся ученом.
На мой взгляд, такое положение дел, известное нам по онтогенезу умственной жизнедеятельности, проливает свет на филогенез бессознательных нервных процессов, вовлеченных в сердцебиение, перистальтику кишечника и т. п. В случае практически неизменной или регулярно меняющейся ситуации эти процессы хорошо отработаны и надежны, а значит, давным-давно покинули сферу сознательного. Здесь тоже встречаются переходные состояния, например дыхание, которое обычно осуществляется машинально, однако при изменении ситуации – скажем, задымлении или астматическом приступе – может трансформироваться и перейти в осознанную область. Другой пример – слезы при печали, радости или физической боли; пусть этот процесс осознанный, на него вряд ли можно повлиять умышленно. Известны такие комические казусы мнемической природы, как встающие дыбом волосы при испуге и прекращение слюноотделения при сильном возбуждении. Возможно, в прошлом эти реакции и имели какое-то значение, но для человека полностью утратили его.
Сомневаюсь, что все с готовностью согласятся на следующий шаг, который состоит в распространении этих представлений не только на нервные процессы. Сейчас я лишь намекну на него, хотя лично для меня это самое важное, поскольку подобное обобщение проливает свет на вопрос, с которого мы начали: какие материальные процессы связаны с сознанием или сопровождаются им, а какие – нет? Я предлагаю следующий ответ. То, что, как мы ранее сказали и продемонстрировали, является свойством нервных процессов, также есть свойство органических процессов в целом, а следовательно, данные процессы связаны с сознанием в случае своей новизны.
По представлениям и терминологии Рихарда Земона, онтогенез не только головного мозга, но и индивидуальной сомы целиком есть «заученное» повторение цепочки событий, которые тысячи раз происходили аналогичным образом. Как мы знаем по собственному опыту, его первые стадии протекают бессознательно – в материнской утробе, – и даже последующие недели и месяцы жизни преимущественно проходят во сне. В это время младенец следует устоявшимся, привычным эволюционным путем, на котором встречается с условиями, лишь незначительно варьирующими от случая к случаю. Сознание подключается к органическому развитию, когда органы, постепенно взаимодействующие с окружающей средой, адаптируют свою работу к изменениям ситуации и начинают упражняться, воспринимать влияние и изменяться вслед за окружением. У нас, высших позвоночных, функцию такого органа преимущественно выполняет нервная система. Следовательно, сознание связано с теми ее функциями, которые позволяют нам приспособиться к изменяющейся окружающей среде посредством того, что мы называем опытом. Нервная система – орган нашего вида, до сих пор вовлеченный в филогенетическую трансформацию; образно выражаясь, это «вегетативная верхушка» (Vegetationsspitze) нашего стебля. Подведем итог моей гипотезе: сознание связано с обучением живой материи; навыки (Können) принадлежат бессознательному.
Даже без последнего обобщения, которое лично мне представляется очень важным, однако другим может показаться сомнительным, описанная мной в общих чертах теория сознания открывает путь к научному пониманию этики.
Во все времена для всех людей основой каждого серьезного этического кодекса (Tugendlehre) являлось – и является – самопожертвование (Selbstüberwindung). Этические учения всегда подразумевают некое требование, вызов, долженствование, которые в определенном смысле противоречат нашему примитивному желанию. Откуда берется это странное противоречие между «я хочу» и «я должен»? Разве не абсурдно подавлять примитивные аппетиты, отрекаться от своего истинного «я», быть не тем, кем являешься на самом деле? Пожалуй, именно в наши дни это требование все чаще подвергается насмешкам. «Я такой, какой есть, дайте волю моей индивидуальности! Дайте раскрыться стремлениям, заложенным в меня природой! Все долженствования, что мне претят, чепуха, мошенничество церковников. Господь есть природа, а природа создала меня в соответствии с собственными желаниями». Подобные призывы – не редкость. Нелегко опровергать их простую, суровую очевидность. Императив И. Канта откровенно иррационален.
Но, к счастью, научная основа этих призывов испещрена червоточинами. Наше понимание «становления» (das Werden) организма позволяет догадаться, что сознательная жизнь – не скажу, что должна, но по необходимости борется с нашим примитивным эго. Наше естественное «я», примитивное стремление с присущими ему желаниями есть не что иное, как умственный аналог материального наследия предков. Мы развиваемся как вид и продвигаемся вперед фронтом поколений, а значит, каждый день жизни человека представляет собой маленький отрезок эволюции нашего вида, которая по-прежнему идет полным ходом. Разумеется, день жизни, даже целая жизнь одного человека – лишь едва заметный след резца на неоконченной статуе. Однако все колоссальные эволюционные изменения, что мы претерпели в прошлом, сложились из подобных крошечных следов. Материал для этой трансформации, предпосылки к ее осуществлению кроются в наследуемых спонтанных мутациях. Но для отбора этих мутаций первостепенное значение имеют поведение и жизненные привычки их носителей. В противном случае происхождение видов, якобы целенаправленное продвижение отбора, нельзя было бы понять даже за долгое-долгое время, которое все же ограничено, и пределы его мы прекрасно знаем.
Таким образом, на каждом шагу, каждый день нашей жизни нечто в той форме, какой мы владели до сих пор, должно измениться, пасть и исчезнуть, а ему на смену должно прийти нечто новое. Сопротивление нашим примитивным желаниям есть физический аналог сопротивления существующей формы изменяющему резцу. Ведь мы сами одновременно олицетворяем резец и статую, победителей и побежденных и живем в непрерывном «самопреодолении» (Selbstüberwindung).
Однако не абсурдно ли полагать, что процесс эволюции должен относиться непосредственно к сознанию, несмотря на его чрезмерную медлительность в сравнении не только с краткостью человеческой жизни, но даже с историческими эпохами? Разве эволюция не протекает незаметно?
Нет. Согласно нашим прежним рассуждениям, это не так. Мы признали связь сознания с физиологическими процессами, которые до сих пор трансформируются под влиянием взаимодействия с изменяющейся окружающей средой. Более того, мы решили, что осознанными являются лишь модификации на стадии обучения и позднее они станут наследуемой, хорошо изученной и бессознательной собственностью вида. Вкратце, феномен сознания лежит в зоне действия эволюции. Этот мир озаряется в процессе развития, создания новых форм. Области стагнации ускользают от сознания и могут проявляться только посредством взаимодействия с эволюционирующими областями.
Соответственно, сознание и разлад с собственным «я» неразделимо связаны, хотя и должны быть соразмерны друг другу. Это звучит как парадокс, однако он подтвержден мудрецами. Люди, для которых мир озарял необычно яркий свет сознания и которые словом и делом изменяли и формировали произведение искусства, что мы зовем человечеством, своими речами и книгами, а то и своими жизнями свидетельствовали о том, что внутренний разлад терзал их сильнее всего прочего. Пусть это послужит утешением тому, кто также от него страдает. Без этого разлада мы не добились бы ничего.
Прошу, не поймите меня неправильно. Я ученый, а не моралист. Не думайте, будто я сторонник идеи, что стремление нашего вида к некой высшей цели является действенным мотивом для распространения морального кодекса. Этого не может быть, поскольку данная цель является бескорыстной, а следовательно, ее принятие уже предполагает добродетель. Подобно всем прочим, я не могу объяснить «долженствование» императива Канта. Закон этики в простейшем общем виде (будь бескорыстен!) является общепринятым фактом: он существует, и с ним согласно даже подавляющее большинство тех, кто не слишком часто следует ему. Я считаю загадочное существование данного закона свидетельством того, что мы находимся в начале пути биологического превращения эгоиста в альтруиста, человеческого существа в социальное животное. Для одинокого животного эгоизм – преимущество, позволяющее виду сохраниться и стать лучше; для любого сообщества эгоизм – разрушительное зло. Животное, приступающее к строительству общества, но не сдерживающее свой эгоизм, гибнет. Филогенетически более древние общественные животные, такие как пчелы, муравьи и термиты, полностью отказались от эгоизма. Тем не менее среди них процветает национальный эгоизм, или национализм. Если рабочая пчела по ошибке залетит в чужой улей, ее мгновенно убьют.