Все это изложено с той точки зрения, что мы принимаем различие между субъектом и объектом. Хотя мы вынуждены смириться с ним в повседневной жизни «в практических целях», я считаю, что нам следует отвергнуть его в философской мысли. Кант открыл суровые логические последствия данного различия: безупречную, но бессмысленную идею «вещи в себе», о которой мы никогда ничего не узнаем.
Из тех же элементов состоят мое сознание и мир. То же самое относится к любому сознанию и его миру, вне зависимости от непостижимого изобилия «перекрестных ссылок» между ними. Мир дается нам лишь один раз, не существующий, но воспринимаемый. Есть один субъект и объект. И нельзя сказать, что преграда между ними рухнула благодаря недавним успехам физических наук, поскольку данной преграды не существовало.
Глава 4Арифметический парадокс: единство сознания
Причину, по которой наше разумное, восприимчивое, мыслящее эго не находит места в научной картине мира, можно легко выразить несколькими словами: оно само является этой картиной мира. Оно идентично целому, а следовательно, не может быть его частью. Но, разумеется, здесь мы снова сталкиваемся с арифметическим парадоксом: судя по всему, существует множество сознательных эго, однако лишь один мир. Данный парадокс возникает из-за того, каким образом создается концепция мира. Несколько царств «личных» сознаний частично перекрываются. Общая для них область перекрывания представляет собой конструкцию «реального мира вокруг нас». Но остается неуютное ощущение, вызывающее вопросы: является ли мой мир таким же, как ваш? Существует ли единственный реальный мир, отличный от картин восприятия каждого из нас? И если да, похожи ли эти картины на реальный мир – или последний представляет собой мир «в себе», совсем не такой, как тот, что мы воспринимаем?
Эти вопросы весьма хитроумны, но, на мой взгляд, способны запутать проблему. На них нельзя дать адекватный ответ. Они представляют собой – или вызывают – противоречия, имеющие единый источник. Я назвал его арифметическим парадоксом: наличие многих сознательных эго, из мыслительного опыта которых состоит мир. Решение этого численного парадокса устранит все вопросы вышеупомянутого рода и, осмелюсь сказать, обнажит их фальшивость.
Из численного парадокса существует два выхода, и оба кажутся безумными с точки зрения современной научной мысли, основанной на древнегреческой традиции, а потому полностью «западной». Один из них – умножение миров, согласно жутковатой доктрине монад Лейбница[64]: каждая монада сама по себе представляет мир, и они никак не взаимодействуют друг с другом; у монады «нет окон», она «инкоммуникадо»[65]. Тем не менее все монады схожи между собой, и это называется «предопределенной гармонией». Думаю, мало кому нравится такая идея, и никто не сочтет ее послаблением числительного противоречия.
Очевидно, существует лишь одна альтернатива, а именно – объединение умов, или сознаний. Их множественность является кажущейся, в действительности существует одно сознание. Такова доктрина Упанишад[66]. И не только Упанишад. Мистически сведущий союз с богом подразумевает подобный подход, если только ему не противостоят сильные предрассудки. Это означает, что его легче принимают на Востоке, нежели на Западе. Приведу пример не из Упанишад, а из исламского персидского мистика XIII века Азиза Насафи. Я цитирую его по статье Фрица Майера[67] (и перевожу с немецкого перевода):
«После смерти любого живого существа дух возвращается в мир духовный, тело – в мир телесный. Однако лишь тела подвергаются переменам. Мир духовный есть единый дух, он подобен свету за миром телесным и светит сквозь каждое рожденное существо, словно сквозь окно. Количество света, проникающего в мир, соизмеримо с размером и видом этого окна. Однако сам свет остается неизменным».
Десять лет назад Олдос Хаксли опубликовал великолепный труд, который назвал «Вечной философией»[68]. Он представляет собой антологию работ разных мистиков различных периодов. Откройте ее на любой странице – и увидите множество красивейших высказываний подобного рода. Вы будете потрясены чудесным согласием, царящим среди людей разных рас и религий, не подозревающих о существовании друг друга, разделенных веками и тысячелетиями, расстояниями, каких не найти на нашей планете.
Однако следует заметить, что для западной мысли эта доктрина не близка и неприятна, фантастична и ненаучна. Причина в том, что наша наука – греческая наука – основывается на объективации, а потому не способна адекватно понять предмет знания, то есть сознание. Но я уверен, что именно это и следует исправить в нашем нынешнем образе мышления, может, посредством небольшого вливания восточной мысли. Это будет нелегко. Нам следует помнить об ошибках – переливать кровь всегда нужно с большой осторожностью, чтобы избежать свертывания. Мы не хотим лишиться логической остроты, которой достигла наша научная мысль и какой нет равных ни в одной из эпох.
Тем не менее можно сказать кое-что в защиту мистического учения об «идентичности» всех сознаний друг с другом и с высшим сознанием, в противоположность жуткой монадологии Лейбница. Можно заявить, что доктрину идентичности подтверждает следующий эмпирический факт: никто никогда не испытывал сознание во множественном числе, только в единственном. Никто из нас ни разу не обладал более чем одним сознанием; не существует никаких признаков или косвенных доказательств того, что это когда-либо имело место в мире. Если я заявлю, что в одном разуме не может быть больше одного сознания, это покажется нелепой тавтологией: мы не в состоянии представить противоположное.
Однако возникают случаи или ситуации, когда мы ждем и почти желаем, чтобы это невообразимое событие произошло, если такое возможно. Данный вопрос я бы хотел обсудить более детально и подкрепить свои слова цитатами из сэра Чарльза Шеррингтона, который (редкий случай!) был одновременно гением и серьезным ученым. Насколько мне известно, он не питал склонности к философии Упанишад. Посредством обсуждения я надеюсь расчистить путь будущей ассимиляции доктрины идентичности нашим научным мировоззрением таким образом, чтобы нам не пришлось расплачиваться за это утратой трезвости и логической остроты.
Я только что сказал, что мы не в состоянии даже представить множественных сознаний в одном разуме. Мы можем произнести эти слова, но не описать ими реальный опыт. Даже в патологических случаях «раздвоения личности» две личности чередуются и никогда не действуют одновременно; характерной особенностью заболевания является то, что они не подозревают друг о друге.
Когда во сне, как на кукольном представлении, мы держим в руках ниточки многих актеров, управляя их действиями и речью, мы не догадываемся о том, что делаем. Лишь один из актеров является мной, сновидцем. Я действую и говорю непосредственно через него – и нетерпеливо, встревоженно ожидаю ответа другого актера, не зная, выполнит ли он мою насущную просьбу. Мне в голову не приходит, будто я могу заставить его делать и говорить, что мне заблагорассудится, – и в действительности это не совсем так. Ведь в подобном сне «другой актер» обычно является, осмелюсь сказать, воплощением некой серьезной преграды. Она мешает мне в реальной жизни, и над ней у меня нет власти. Странное положение дел, описанное здесь, очевидно, и есть причина, по которой в старину многие верили, будто действительно общались с людьми, живыми или усопшими, а может, с богами и героями в своих снах. Этот предрассудок весьма живуч. В конце VI века до н. э. Гераклит Эфесский твердо высказался против него, с ясностью, редкой для его местами весьма туманных учений. Однако Лукреций Кар, считавший себя адептом просвещенного мышления, по-прежнему придерживался этого предрассудка в I веке до н. э. В наши дни он, вероятно, встречается реже, но вряд ли исчез совсем.
Позвольте перейти к другому предмету. На мой взгляд, невозможно сформировать идею, например, о том, каким образом мой сознательный разум (который мне кажется единым) мог возникнуть посредством интеграции сознаний клеток (хотя бы некоторых), формирующих мое тело, или каким образом этот разум может в любой момент моей жизни являться их продуктом. Можно подумать, что «клеточное содружество», каковым является каждый из нас, стало бы для сознания отличным поводом проявить множественность, если бы оно было на это способно. Выражение «клеточное содружество» или «клеточное государство» (Zellstaat) в наши дни уже не воспринимается как метафора. Послушаем Шеррингтона:
«Утверждение, что каждая из клеток, составляющих наше тело, представляет собой отдельную, эгоцентричную жизнь, не является пустыми словами или удобным выражением, используемым для описательных целей. Как компонент тела клетка – не только видимая отдельная единица, но и единица жизни, сосредоточенная на самой себе. Она ведет собственную жизнь… Клетка есть единица жизни, а наша жизнь, в свою очередь, есть единая жизнь, состоящая полностью из клеточных жизней»[69].
Однако эту историю можно изучить более детально и конкретно. Патология головного мозга и исследования чувственного восприятия недвусмысленно свидетельствуют о территориальном разделении органов чувств на домены, обладающие удивительной, обширной независимостью, заставляющей предположить, будто эти области связаны с независимыми доменами сознания. Это не так. Возьмем характерный пример. Если посмотреть на далекий ландшафт вначале обычным способом, двумя глазами, потом закрыть левый глаз и посмотреть только правым, а затем закрыть правый и посмотреть левым, вы не увидите заметной разницы. Психическое зрительное пространство во всех трех случаях будет практически идентичным. Это можно объяснить тем, что из соответствующих нервных окончаний в сетчатке стимул поступает в один и тот же центр в головном мозге, где «формируется восприятие», – как, например, у меня дома кнопка у входной двери и кнопка в спальне жены активируют один и тот же звонок, расположенный над кухонной дверью. Это простейшее объяснение – однако оно неверно.