— Не знаем, — вздохнул Витя.
— Во-во! — Дедушка Игнат засмеялся, довольный. — А совет там такой, такие слова: «Без поспешности и без отдыха». Мудро, а? — Он поднял кверху указательный палец. — Вот так и жить надо: не спеши, не суетись, но делай свое дело постоянно. И всего достигнешь. Значит, завтра приходите. Может, конопатить начнем. Научу вас этому делу.
Возвращались в деревню довольные, счастливые — будет лодка, будет путешествие.
— Дедушка Игнат знаешь какой! — говорил Вовка. — Самый старый житель деревни, все его знают. А он! Об чем хочешь расскажет: и как тут до революции жили, и какой помещик был лютый, и почему наша деревня Жемчужиной называется.
— Правда, Вовка, почему?
— А ты у дедушки Игната спроси.
Мальчики подходили к деревенской площади, где помещались правление колхоза, школа, почта и чуть в отдалении, на отшибе, стоял сельмаг. Впереди трусили, помахивая хвостами, Альт и Сильва. На площади шумела толпа, стоял милицейский мотоцикл с коляской.
— Что-то случилось, — сказал Вовка. — Побежали!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой происходит ЧП и впервые появляется Матвей Иванович
Мальчики со всех ног бежали к деревенской площади, а навстречу им несся пацан лет десяти, поднимая клубы пыли, и вопил истошным голосом и с восторгом:
— Магазин обокрали! Магазин обокрали!
Крыльцо сельмага обступили люди, все возбужденно галдели, размахивали руками, а на крыльце стояла толстая растрепанная тетя Маня, заведующая сельмагом и она же продавщица. По круглым щекам тети Мани катились слезы, она их тут же размазывала и сквозь всхлипывания говорила, как горох сыпала:
— Прихожу — замок висит в целости. Стала отмыкать, а болт от перекладины и выпади. У меня сердце так и захолонуло. Руки дрожат, в ноги слабость ударила, вся обомлевши... Ну, вхожу... — И тетя Маня залилась слезами, не могла больше рассказывать.
Мальчики протолкнулись вперед и во все глаза смотрели на происходящее.
Толпа волновалась. Рядом с тетей Маней стояли двое — молоденький милиционер с очень решительным лицом и большими ушами и грузный мужчина в галифе, сапогах и выцветшей гимнастерке; лицо у него было усталое, землистое, под серыми глазами синева, и казался он очень сердитым.
— Наш Матвей Иваныч, — шепнул Вовка. — Председатель.
— Чего взяли-то, Маня? — кричали из толпы.— Все подчистую? Али как?
Тетя Маня немного успокоилась и стала рассказывать дальше:
— Ну, вхожу — все как есть вверх дном. И лампы еще побили. Фулиганили...
— Ответь толком: забрали много? — устало, спокойно спросил Матвей Иванович.
— Все часы, — заголосила тетя Маня, — двадцать три комплекта, пять приемников «Урал»... Телевизор «Темп». Один остался. Ой... И кофт уж не знаю сколь, плащи. Да я все не глядела.
— И не гляди! — строго и внушительно сказал милиционер. — Все должно оставаться как есть. Сейчас из Дедлова опергруппа приедет. Звонил. — И милиционер застыл в величественной позе.
— Еще, — всхлипывала тетя Маня, — ящик водки взяли. А две поллитровки прямо тут выдули и консервами «Завтрак туриста» закусили.
В толпе засмеялись.
— Не иначе как на машине, — сказал Матвей Иванович и сам себя спросил: — Как же еще увезти?
— Непременно, — сказал милиционер и опять застыл.
— Кто же они такие? — продолжал вслух рассуждать Матвей Иванович. — Из наших? Нет... Рука опытная видна. Вчера видели кого-нибудь посторонних? — спросил он у толпы.
Люди зашумели, стали вспоминать. Нет, никто посторонних не видел. Витя и Вовка переглянулись. Вовка побледнел, у Вити по щекам пошли розовые пятна.
— Мы видели! — сказал Вовка.
И сразу стало тихо.
Милиционер насторожился. Матвей Иванович спросил:
— Вто это мы?
— Я и вот Витька. Мы вчера купались, — от возбуждения Вовка чуть не захлебнулся слюной, — а он к нам подошел...
— Кто он? — рявкнул милиционер.
— Откуда я знаю! Парень. Не наш. В плавках полосатых и очки черные — аж лица не видно. Спрашивал у нас, когда магазин открывается.
Толна зашумела. Выяснилось, что и еще кое-кто видел вчера незнакомого долговязого парня на берегу реки.
— Пошли в правление, толком расскажете, — сказал Матвей Иванович. — А вы, товарищи, расходитесь, пора и за работу. Найдем воров, не волнуйтесь. Кто что знает, вспомнит — потом вызовем.
Народ нехотя стал расходиться.
В правлении в первой большой комнате сидело несколько женщин. Они что-то писали и щелкали на счетах, а вторая комната, поменьше, была кабинетом Матвея Ивановича. Здесь на письменном столе, заваленном папками и бумагами, стояли черный телефон, чернильный прибор с пустыми чернильницами; в одной из них на фиолетовом дне лежала большая муха вверх брюшком и слабо, неохотно шевелила лапками, ей, наверно, было не очень удобно. Еще в кабинете был старый, протертый диван. На него и сел Матвей Иванович, и пружины сердито взвизгнули. Милиционер с окаменевшим лицом остался стоять в дверях. Он очень не нравился Вите. И чего индюком надулся?
Матвей Иванович вытер мокрый лоб не очень свежим платком, вынул портсигар, закурил. Милиционер в дверях сделал движение корпусом, и председатель протянул ему портсигар. Милиционер тоже закурил.
— Ну, Вова, — сказал Матвей Иванович, — рассказывай.
Собственно, ничего нового Вовка добавить не мог. Только Витя вспомнил:
— У него на животе транзистор болтался. Еще репортаж передавали: «Велопробег мира».
— Наше командное место второе, — важно сказал милиционер.
— Так, так...— задумался Матвей Иванович и спросил у Вити: — Ты у бабки Нюры живешь?
— Да, у нее.
— Твой отец конструктор?
— Конструктор... — Витя удивился: «Откуда знает?»
— Так, так... — Матвей Иванович повернулся к милиционеру: — Ты иди, Миша. Посмотри, чтобы она там ничего не трогала.
Милиционер недовольно вышел.
— Ну как, вояка, жизнь идет? — Председатель потрепал спутанные Вовкины волосы.
— Ничего...
— Брат не пишет? — И глаза Матвея Ивановича стали зоркими.
— Нет, — быстро ответил Вовка. — А что?
— Да ничего.
— Матвей Иваныч! — Вовка мгновенно вспотел. — Вы думаете — он?
— Если бы он, — вздохнул председатель, повернулся к окну, и Витя увидел на его шее страшный белый шрам. — Если бы он... Пропадет ведь парень. Матери передай: если объявится, письмо пришлет, пусть сразу мне скажет. Будем ему биографию исправлять. Злобы я на него, дурака, не имею.
— Спасибо, Матвей Иваныч. — И у Вовки вдруг слезы закапали из глаз.
— Ну, ну, Володя! Надо быть мужчиной. И еще матери скажи: обувь и костюм тебе к школе справим колхозом. Пусть не волнуется.
Вовка опустил голову.
Резко, с перерывами зазвонил телефон.
— Идите, ребята, — сказал Матвей Иванович.
Мальчики медленно шли по пыльной дороге, к реке, которая золотом отливала под ослепительным солнцем.
Вовка хмурился: видно, стеснялся своих слез. Сказал:
— Он такой. Илья ему: посчитаемся, посчитаемся. Дурак несчастный. А Матвей Иваныч: «Я зла не помню». Мало какие люди зла не помнят.
— Вовка, а что у него на шее, шрам?
— С войны. Он батареей командовал. Под Ленинградом. И сам он из Ленинграда. Учителем был. К нам в эту... ну, в блокаду жена его приехала. С дочкой. Потом и сюда немцы пришли. Расстреляли их. Выдал кто-то, что жена командира. Предатель проклятый!.. А он не знал. После войны за ними приехал. С тех пор и остался. Председателем выбрали. На могилу их цветы носит.
Была вторая половина дня. Мальчики, утомленные солнцем и купанием, сидели в тени и смотрели, как к пристани причаливает катер, похожий издалека на белого жука.
И вот тогда к ним подъехал «газик», и из него вышли двое веселых крепких мужчин в белых рубашках и Матвей Иванович.
Пришлось снова повторить рассказ о долговязом парне в полосатых плавках и темных очках. Внимательно слушали мальчиков оперативники. Старшего из них звали Петром Семеновичем, другого, помоложе, дядей Колей.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой делается попытка ответить на вопрос: „Живут ли в церкви привидения?“
— Тебе известно, что в старой церкви живут привидения? — спросил Вовка у Вити, когда мальчики возвращались с реки домой.
— Я в привидения не верю, — ответил Витя.
— Не веришь? — ахнул Вовка. — Тогда пойдем сегодня вечером в церковь. Я знаю, как в нее можно пролезть.
— Пойдем, — сказал Витя. И вдруг испугался.
Кто его знает? Конечно, нет никаких привидений. Выдумки все это... И все-таки... А что, если есть одно на целом свете? И живет оно именно в той церкви.
Мальчики шли по теплой, прогретой солнцем дороге и невольно смотрели на церковь, которая стояла за деревней, на холме, — ее темные купола четко рисовались на белесом небе.
— Вот что, — сказал Вовка и нахмурился. — В шесть часов — самое подходящее время — приходи к пруду и жди меня там. И пойдем.
— Куда, Вовка?
— Да ты что? Только договорились. В церковь, конечно.
Витя подавил вздох. Делать нечего. Еще только не хватало, чтобы Вовка подумал, будто он трус.
— Договорились, — сказал Витя.
К пруду он пришел вовремя, а Вовки еще не было. Пруд тоже за деревней, возле кладбища. А за кладбищем, на холме, — церковь.
Пруд большой, заросший по берегам кустарником. Кое-где стоят деревья. Еще здесь много вывороченных пней с узловатыми корнями. Издалека они похожи на чудовищ. Раньше, говорят, окружал пруд барский парк, в котором стоял помещичий дом с колоннами. Во время революции дом сгорел, а парк почему-то вырубили. И остался один пруд.
Витя сидел на берегу и смотрел в прозрачную, коричневатуто воду: было видно все дно. Под водой шла таинственная жизнь: дно покрыто водорослями, ворохами прошлогодних листьев, образовались там свои маленькие горы, и между ними, дергая лапками, плавают жуки-плавунцы. Потом Витя стал наблюдать, весь сгорая от любопытства, как два тритона медленно, величаво проплыли между листьями, которые в воде стояли ребром, ткнулись носами, и Витя даже не заметил, как тритоны сгинули.