И мы тоже плакали. Смотрели, как за линией горизонта поднимаются дымы, и плакали. И нам не было стыдно. Я, Анна Петровна, ленинградец, студент второго курса политехнического института. Раньше, до войны, — кажется, что все это было в другой жизни — я часто ездил в Петергоф. И вот теперь там фашисты, они сосредоточили в парке и дворце огневые точки, и мы стреляли, стреляли, стреляли...
Уже кончился день. Мы были взвинчены до предела, и такая бессильная ярость, и такая тоска на душе. Тут нашу батарею подняли: пришел приказ перебазироваться на другое место. Мы вздохнули с облегчением. Тогда-то все и случилось.
Мы проходили через Васильевский остров, и начался обстрел. Немецкий снаряд попал в дом, где находился детский госпиталь. Там обвалилась лестница, начался пожар. И там были больные и раненые дети. Матвей Иванович только крикнул нам: «Ребята! За мной!» И мы стали выносить детей из дома. Я не буду, Анна Петровна, описывать Вам, как все это было... Как они все кричали только одно слово: «Мама!» А обстрел продолжался. И я не скрою: многим было страшно. Но мы видели перед собой Матвея Ивановича — он не боялся смерти, казалось, он просто не знает, что она есть: он не пригибался, не старался спрятаться за угол, когда свистел снаряд. Он только спешил и все время повторял: «Скорее! Скорее!» Они были совсем легонькие, эти детишки: косточки да кожа, от них резко пахло лекарствами — наверно, этот запах я запомню на всю жизнь...
Его ранило, когда он выходил с тремя детишками, взяв их в охапку. Я шел следом, у меня в руках были два мальчика — они из последних сил обхватили мою шею. Снаряд разорвался совсем рядом, но Матвей Иванович успел упасть и закрыть детей собою. Больше он не встал, и мы перенесли его под арку ворот соседнего дома, где лежали спасенные нами ребятишки. Скоро приехали санитарные машины. Матвей Иванович был без сознания, он потерял много крови. Его увезли вместе с детьми.
Мы вынесли из госпиталя всех детей, какие были живы. Мы бы вынесли их, если бы даже дом разрушался на наших глазах, — мы видели перед собой нашего командира Матвея Ивановича Гурина.
А ночью батареей командовал младший лейтенант Соченко. Нет, не изменился адрес наших снарядов. Лейтенант Соченко кричал: «По Петергофу — огонь!» — и лицо его было каменным. И наверно, у всех были каменные лица. «По Петергофу! Огонь!» И стволы наших орудий были раскалены добела.
Анна Петровна! Думаю, что следующее письмо Вам напишет уже сам Матвей Иванович. Берегите себя и дочь.
На прощание я хочу Вам сказать: мы обязательно победим. Потому что невозможно поработить народ, у которого есть такие солдаты, как Матвей Иванович.
Рядовой Виктор Грухов.
12.2.1942 г. Ленинград.
Утро разгорелось. Солнце уже стояло высоко, курилась роса. Мальчики медленно шли по дороге.
— Ну, понял теперь, какой у нас Матвей Иванович? — спросил Витю Вовка.
— Понял...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Необыкновенное путешествие, или Ответы на вопрос: „Что там, за поворотом?“
Воздадим хвалу путешествующим! Хвалу всем, кто разводит в своем организме микробов странствий. Ведь сказано (и это, увы, так): мир велик, а жизнь коротка. Конечно, в тринадцать и даже в четырнадцать лет кажется, что жить мы будем всегда. И все-таки сделаем вынужденное признание: у нашей жизни есть предел — еще ни одному человеку не удалось опровергнуть это. Зато беспределен мир, данный нам для жизни. Бесконечны его дороги — через леса, поля, горы. Безгранична океанская гладь. И даже на десятикилометровом пути ждут нас открытия — за каждым поворотом. Надо только уметь видеть, удивляться и радоваться.
Видеть в малом — в пыльном цветке у дороги — совершенство и гармонию природы. Удивляться новому, еще не разгаданному. Разве, когда ваш взгляд провожает печальный клин журавлей над осенними полями, не кажется вам, что птицы написали в небе таинственный знак и еще никто не прочитал его смысл? Радоваться — потому что мир вокруг нас прекрасен.
Путешествия заключают в себе еще одну великую силу: если человек странствует по миру с открытым добрым сердцем, он становится лучше, чище, мудрее.
Хвала путешествующим!
...Утро было ясное, тихое; туман бродил над рекой. Звонкие голоса женщин на дебаркадере, кряканье уток, стук топора и недоуменный, обиженный лай особенно четко раздавались над водой.
Лаяли Альт и Сильва. Они не могли понять, что происходит. По реке плыла лодка, в ней сидели Витя, Вовка и Катя, а они, собаки, бежали по берегу, их в лодку не взяли. Вовка по этому поводу сказал:
— Нельзя их посадить. Начнут возиться, опрокинут лодку.
Собаки недоумевали. Альт даже попробовал поплыть к своему хозяину, но Витя крикнул:
— Назад!
Альт послушался, но видно было, что ему ужасно тоскливо: пес повизгивал, скулил, обиженно лаял.
Подплыли к плотине. За ней Птаха сразу становилась узкой, убегала в камыши, которые шуршали под ветром.
Здесь ребят встретили Витин папа и дедушка Игнат — надо было перетащить лодку через плотину. Выволокли «Альбатрос» на берег и опять же волоком, по песку, по траве, — в узкую Птаху. Под ногами крутились и визжали от возбуждения Альт и Сильва.
И вот «Альбатрос» снова на воде.
— Счастливого плавания, мил друзья! — напутствовал дедушка Игнат.
— Витя, — сказал папа, — как вторую ночь переночуете, прямо с утра назад.
— Как раз времени хватит, чтобы до деревни Черемухи доплыть, — сказал дедушка Игнат. — Знаешь, Владимир?
— Слышал, — буркнул Вовка и опять взялся за весла.
— И вот еще что, ребята, — сказал Витин папа. — Будете останавливаться на привал для обеда, на ночлег, помните первое правило настоящих путешественников: после вас — никаких следов. Кроме углей и золы от костра, конечно. Все убрать, мусор сжечь или зарыть...
— Это мы знаем, папа, — нетерпеливо перебил Витя.
— Тогда —в путь! — Папа приветственно поднял руку.
Поплыли. Медленно отодвигались папа и дедушка Игнат. В камыше бежали Альт и Сильва — тяжело дышали, мелькали в зарослях; иногда совсем рядом высовывалась радостная морда одной из собак; убедившись, что с лодкой все в порядке, что она плывет дальше, морда исчезала.
— Учтите, — предупредил Вовка, — час гребу, а потом сменяйте.
— Я тоже умею грести, — сказала Катя.
— И я буду, — сказал Витя.
Солнце поднималось все выше, становилось жарко. Небо над головой без единого облачка, и казалось оно белым, наверно, от зноя. Иногда Птаха делала плавный изгиб. Все камыши, камыши. А за камышами угадываются луга — оттуда несет запахом цветов. И сопровождает лодку птичий хор. Даже непонятно, где поют птицы — то ли в камышах, то ли в воздухе, то ли в лугах. Кажется, везде.
После Кати сел на весла Витя. Вначале ничего не получалось — весла или глубоко зарывались в воду, и их ужасно трудно было вытаскивать, или скользили по поверхности.
— Ты старайся совсем немного воды цеплять, — учил Вовка, — и не смотри на весла, руками чувствуй.
Витя не смотрел, чувствовал, и постепенно стало получаться, но зато на ладонях вспухли красные водяные мозоли.
Опять греб Вовка. Витя посмотрел на часы — ему их специально дал папа на время путешествия. Плыли уже больше трех часов.
Птаха стала чаще петлять, и Катя, сидевшая на носу «Альбатроса», возбужденно вскрикивала:
— Ой, что там, за поворотом?
И в это время ребята услышали странный рокот. Как будто где-то рядом по асфальту шел табун лошадей и недружно цокал подковами. Вместе с рокотом все почувствовали, что усилилось течение — Птаха побежала быстрее!
Вдруг «Альбатрос» царапнул дном. Лодку качнуло, Вовка свалился с сиденья на рюкзаки и завопил:
— Полундра!
Потом поднялся и спрыгнул в воду. Река была ему по колено.
— Прыгай сюда! — крикнул он Вите. — Поведем ее осторожно.
Витя тоже выпрыгнул из лодки, мальчики взяли «Альбатроса» за борта и стали продвигаться с ним вперед. Дно было в больших круглых камнях. Витя больно ушиб ногу.
И тут Катя закричала:
— Мальчишки! Смотрите, пороги!
Да, впереди были пороги: нагромождение камней, обглоданных ветрами и водой. Птаха — маленькая, спокойная Птаха! — просто ревела между этими камнями. За ними начинался уклон, а потом река разливалась в спокойное озерко — оно было видно за камнями. В темной воде плавали облака, которые появились на небе, и солнечные пятна.
— Будем протаскивать лодку через пороги, — сказал Вовка.
Протаскивание длилось довольно долго. «Альбатрос» застревал между камнями, приходилось его приподнимать.
— Как бы дно не пробить, — озабоченно сказал Вовка.
Наконец камни кончились. Теперь впереди была гранитная гряда — с нее река падала маленьким водопадом, а дальше начиналась ровная гладь.
Ребята осторожно спихнули лодку с гряды, она плавно закачалась; Вовка шагнул за ней и исчез под водой — там было с головкой! Вынырнул, стал отфыркиваться, глаза у него были выпучены.
На берегу взволнованно лаяли Сильва и Альт.
— Дна не достал, — сказал Вовка, хватаясь за борт лодки.
— Может, вообще нету дна? — предположила Катя. — Бездна, и все.
— И живет в ней акула, — засмеялся Витя.
— Или страшный спрут, — серьезно прошептала Катя.
Вовка забрался в лодку, крикнул:
— Я вон к тому мыску причалю. А вы берегом идите.
Какое же удивительное место нашли ребята! После камней и водопада Птаха образовала это маленькое озеро с песчаными берегами. От воды круто поднимается обрыв, из желтого среза которого торчат корни, а над обрывом — лес. Песок здесь влажный, и на нем тысячи всяких следов — и птичьих, и мышиных, и ложбинки от улиток, и еще какие-то неизвестные.
Витя вспомнил: «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей... »
У самых берегов растут белые лилии — они медленно колышутся на воде и похожи на белые звезды.