...Недалеко от памятника, на берегу Птахи, расстелили скатерть, Витина мама разложила еду. Матвей Иванович разлил в стаканы водку, себе лишь плеснул чуть-чуть («Нельзя, мужики. Сердце»). И вздохнул:
— Ну, помянем солдат!
Мужчины сдвинули стаканы.
— Пусть земля вам будет пухом!
— За всех наших солдат, что лежат по всему свету...
— Именно так: вечная слава...
— И память!..
Они выпили горькую водку.
И здесь, может быть впервые, Витя понял, почему взрослые иногда пьют эту отвратительную жидкость.
— Ничего не узнаю́, — размягченно сказал дядя Женя. — Вон только тот лесок. Вроде в нем батарея Семенова стояла.
— Похоже, — сказал Витин папа, откусывая соленый огурец. — Только тогда вон там, слева, у взгорка, должна быть деревня, Нечаевка. За нее и стояли мы тут пять дней. А нет Нечаевки.
— Была, — сказал Матвей Иванович. — Ее немец взял все-таки, а когда уходил, спалил дотла. Так мы ее и не подняли. Несколько семей, кто уцелел, потом по другим деревням расселили.
— Ну, — с непонятным ожесточением сказал дядя Саша, — мы Нечаевку ему не сдавали. Это уже без нас. Помните,— повернулся он к своим боевым товарищам, — собрали нас на шестые сутки, кто уцелел, и ночью увели на переформирование и пополнение. «Отдыхайте, ребята...» Даже мертвых не мы хоронили.
— Те, кто вас заменил, — сказал Матвей Иванович, — еще двое суток держали Нечаевку. Что здесь творилось, можно только представить. Я после войны сюда приехал, так на этой земле еще несколько лет хлеб не родился — вся выжжена, металла в ней...
— И крови, — перебил дядя Женя.
Опять Витя не мог все это представить. Здесь, на берегу такой мирной, ласковой Птахи, шли страшные бои. Люди убивали друг друга. Убивали! Убивали... И здесь мог погибнуть его папа. Тогда на Каменном солдате было бы еще одно имя: «Рядовой П. Сметанин».
Витя ужаснулся и украдкой посмотрел на своего папу.
Папа охотничьим ножом резал сало.
Мама с оживленным лицом чистила зеленый лук, вымытый в Птахе.
Витя лег на спину, смотрел в небо. И думал...
Позавчера в клубе они с Вовкой смотрели фильм «Горячий снег».
«Да, — думал Витя, — только так надо защищать свою Родину, если на нее напали враги. Но неужели люди не могут договориться? Неужели, если нет доводов, надо прибегать к последнему — к войне? То есть к убийству? Но война не довод, а преступление. Если на нашу страну нападут враги, я постараюсь быть хорошим солдатом, как мой папа. Но я не хочу быть солдатом. Не потому, что я трус. Вовсе нет. Я не хочу убивать людей. Убивать нельзя. Ну как бы устроить жизнь таким образом, чтобы в ней никогда не было войны?»
Конечно, если бы сейчас Витины мысли подслушали взрослые люди, они бы обязательно сказали: «Ах, как наивно!» Действительно, наивно...
Но давайте вообразим чудо: к таким выводам, как Витя, пришли все дети на земле, и прежде всего мальчики. Американские дети. И китайские дети. Дети Чили и дети малюсенькой страны Люксембург. Дети Франции. Дети Австралии. Словом, все-все ребята на нашей прекрасной планете. Ведь тогда произошло бы второе чудо! Представьте, все эти дети выросли — стали взрослыми. И уж они-то никогда не решали бы свои самые сложные споры посредством войны. Потому что, как подумал Витя Сметанин, убивать — нельзя...
Солнце клонилось к горизонту. От Каменного солдата упала длинная резкая тень. Свежий ветер гнул рожь, и колоски, касаясь друг друга, еле уловимо звенели.
Взрослые выпили еще свою горькую водку.
Эх, дороги, —
тихо начал дядя Женя.
Пыль да ту-уман... —
подхватили остальные. Высоко поднялся голос Витиной мамы:
Холода, тревоги
Да степной бурьян...
Слушал Каменный солдат. Слушали вечереющие тихие поля. Слушала речушка Птаха.
Слушали Павшие.
Знать не можешь
Доли своей:
Может, крылья сложишь
Посреди степей...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ, в которой Витя Сметанин впервые слышит загадочное слово „эврика!“
Еще в тот день, когда вместе с родителями Витя вернулся из города, Вовка перехватил его на дворе и потащил за сарай, на старые трухлявые бревна, где мальчики обычно совещались и обсуждали свои дела. Здесь Витя узнал последние новости.
— Ну! — начал тогда Вовка, тяжело дыша от нетерпения. — Катя в больнице в Дедлове, туда ее отвезли. — Вовка шумно выдохнул воздух. — А с Ильей вот как получилось...
— С каким Ильей? — перебил Витя.
— Да ты что? — Вовка вытаращил глаза. — Илья — братан мой.
«Это же Гвоздь!» — понял Витя.
— Ведь как было? — спешил все выложить Вовка. — Матвей Иваныч, оказывается, уже три дня как письмо от Илюшки получил. Простите, мол, злобы до вас не имею. Только опасайтесь — не своей волей живу. А Матвей Иваныч по штампу узнал — письмо из Кудиярова на почте бросили. Соседняя деревня. Тайком от дружков Илья его написал. Вот и понял наш председатель, что в шайке он, которая магазины грабит. Ну, потом эта встреча их...
— Зачем же Гвоздь именно сюда, домой, приехал? — недоуменно спросил Витя.
— Не знаю... — Вовка задумался. — Может, этот пузатый заставил? Ну и молодец ты, Витька! Какого бандюгу поймать помог!
Вовка позавидовал еще немного и продолжал дальше:
— И что Матвей Иваныч сделал! С Ильей долго разговаривал, потом звонил везде. Просит Илью колхозу на поруки до суда отдать. Вроде обещают.
— Его судить будут?
— Конечно, — Вовка погрустнел. — Все равно мамка радуется!
— Чего же радоваться? — удивился Витя. — Ведь суд будет.
— Чудак! Теперь уж он обязательно домой вернется, у нас в колхозе будет работать. — И лицо Вовки было счастливым и даже гордым. — А что еще! — продолжал он. — Звонил Петр Семенович. Того, в темных очках, шофера, тоже арестовали. Прямо в гараже и накрыли. И еще Петр Семенович сказал, что всем нам — тебе, мне и Кате — будет вынесена благодарность и, может быть, вручат ценные подарки! Во! Только, сказал, нужно документы оформить. Здорово?
— Здорово, — сказал Витя, но почему-то последняя новость особого впечатления на него не произвела.
Ведь если подумать, что такое особенное они совершили? Уж если кого награждать, так это Альта и Сильву.
Все это было позавчера, а сейчас мальчики только вернулись с берега Птахи, от Каменного солдата, и все еще находились во власти увиденного и пережитого.
— Пошли в правление, сказал Вовка. — Мама велела вечером туда подойти. Даже не знаю, зачем...
Вите не хотелось расставаться с Вовкой.
— Хорошо, пойдем, — сказал он.
Вечер был теплый, безветренный. По улице навстречу мальчикам шло стадо; коровы призывно мычали, тяжело покачивались их полные бока; навстречу коровам спешили хозяйки, и голоса их были ласковыми и зазывными; пахло молоком, навозом, деревенским жильем.
Витя и Вовка подошли к правлению колхоза сзади, теперь они шагали мимо открытых окон и тут услышали голоса, очень знакомые.
— Стой! — прошептал Вовка и поманил Витю рукой к завалинке.
Мальчики осторожно встали на завалинку, заглянули в окно — это был кабинет председателя колхоза, и находились в нем двое: Матвей Иванович — он сидел спиной к окну — и Илья, брат Вовки, — он помещался на маленьком табурете, мальчики видели его в профиль. Илья Зубков сидел опустив голову и не знал, куда девать большие руки.
И опять Витя не узнал его. Это был не тот Гвоздь, который делал бизнес на толчке. Это был не тот Гвоздь, который вел оперативников на лужайку с крадеными товарами.
На табурете сидел деревенский парень, понурый, кряжистый, с длинными сильными руками, понурость была во всей его позе, а лицо казалось заинтересованным, даже радостным, и в глазах не было ни тоски ни страха. Только большой синяк под глазом и ссадина на щеке говорили о недавних событиях.
— Не послушал ты меня, Илья, — тихо говорил Матвей Иванович. — Ты ж для земли родился, для работ крестьянских... «В город, в город»... — Матвей Иванович чиркнул спичкой, прикурил сигарету. — Вот и результат: шесть лет, как дым в трубу. И Аню упустил... Ты на нее зла не таи. Она ждала. Четыре года ждала. А ты хоть бы письмо одно...
— Чего там! — отчаянно сказал Илья. — Не надо, Матвей Иваныч. Знаю. Сам я все... — И голос его прервался.
— А мне? — сердито, взволнованно сказал Матвей Иванович. — Три письма тебе в колонию послал... Ни ответа ни привета.
Илья опустил голову и молчал.
— Да, нелегко, Илья, быть настоящим человеком! — Матвей Иванович помолчал, подумал. — И чтобы счастье пришло. Конечно, семья... Но еще... Кто знает? Что главное? Чтоб дело любимое в руках. Тебе от него радость. И людям тоже радость. Твое дело здесь, в земле, в хлебах. Ты для этого рожден, Илюша...
— Да знаю! Знаю! — вдруг перебил Илья с отчаянием. — Я и приехал... Я ж их подбил: мол, места сызмальства знакомые, все ведомо — что да как. А сам хотел на дом свой поглядеть, на речку. Уж забыл, как сеном с чабрецом пахнет, как чибисы в болоте кричат. Верите, ночами снилось. В ту ночь-то, когда магазин брали... к избе своей подошел. Темно, тихо, родным пахнет. Думаю: рядом же мать спит и брат... И верите, дышать не могу, прямо сердце разрывается.
Вовка сильно, до боли сжал Витину руку.
Матвей Иваныч сказал:
— Получишь свое, отсидишь... Ох, Илья, не бегай. Домой возвращайся.
— Вернусь, — глухо сказал Илья. — Вернусь! Хотите, клятву дам?
— Я же тебе верю, чудак...
— Пятерку влепят, — хмуро сказал Илья. — А может, трояк?
— Будем надеяться на лучшее. Адвоката сам тебе найду. А сейчас — работай. Вот еще прокурора мне уломать...
— Да, Матвей Иваныч! — с жаром сказал Илья. — Любую работу. Чтоб в руках ее подержать.