Теперь и Витя в одном из мужчин узнал председателя колхоза «Авангард», а второй был высокий, худой, в сером кителе, с большим портфелем и в соломенной шляпе. Лиц спорящих мужчин не было видно.
— Пошли вон за телегу встанем, — прошептал Вовка. — Слышно будет.
Ребята прокрались к телеге, запряженной коричневым сытым жеребцом. Телега дожидалась парома с того берега, и в ней на свежем сене дремал белобрысый парень.
Теперь Матвей Иванович и следователь были совсем рядом.
— За ваше самоуправство вы ответите, товарищ Гурин! — возбужденно говорил следователь в соломенной шляпе.
— Отвечу, отвечу, — сдерживаясь, но жарко говорил Матвей Иванович.
— Это вам не какое-нибудь мелкое хулиганство! — кипятился следователь, и голос его металлически позванивал. — Предварительное заключение до суда по закону...
— «По закону, по закону»!.. — устало перебил Гурин. — Деревянная ты душа, Егор Петрович! «По закону»... Если бы все у нас по закону.
— Ты что, нашими законами не доволен? — взвился следователь.
— К тому же ты еще и дурак, — сказал Матвей Иванович.
— Вы без оскорблений извольте! — выкрикнул следователь и вдруг заговорил спокойно, даже величественно: — Мы с вами, товарищ Гурин, поговорим в райкоме, у первого. Я расскажу, как вы воспрепятствовали доставить преступника в камеру предварительного заключения!
Вовка сжал Витин локоть.
— Расскажи, расскажи, — тоже теперь спокойно сказал Матвей Иванович. — Я тоже кое-что расскажу. Для того и еду с тобой, дела бросаю и еду... Нервы трепать. Ну почему мы не можем по-человечески, а, Егор Петрович? Зачем совсем не туда мы свои силы тратим? Ты прости меня за дурака, сорвалось. Наоборот, знаю я тебя давно, умный ты человек, Егор Петрович. И проницательный. Так разве ты не видишь, не понимаешь? Преступник... Ведь прекрасно ты понимаешь: никуда Зубков не убежит до суда. А сейчас мы в него основу закладываем. Основу, понимаешь? Чтобы после срока человеком был, на нашей земле работал. Никакой он не преступник, а сбившийся с пути парень, несчастный. И еще подумать надо, один ли он в этом виноват...
Вовка шмыгнул носом и судорожно проглотил слюну.
— И колхоз же тебе за него ручается. Потом, под стражей он, знаешь. Благов Михаил, участковый наш, глаз с него не спускает...
— Гнилой либерализм! — перебил высоким голосом следователь. — Вот такие, как вы, товарищ Гурин, и распускают молодежь!
Матвей Иванович ничего не ответил.
— Слюни, понимаешь, размазали! — бушевал следователь. — В демократию все играем! А надо — железной рукой!
Матвей Иванович вздохнули опять ничего не ответил.
— Нет, я его еще до суда посажу! — В голосе следователя была клокочущая убежденность.
— Не посадишь, — тихо, жестко сказал Матвей ИваНович.
— А вас, товарищ Гурин, по партийной линии...
Но следователь не успел договорить — к дебаркадеру подвалил катер, начал пришвартовываться, посыпались прибывшие пассажиры, загудели голоса, а динамик над трубой катера запел хрипло и радостно:
Хороши весной в саду цветочки...
Следователь и Матвей Иванович по шатким сходням поднялись на катер, затерялись в толпе.
— Если бы сейчас у меня было ружье, я бы... — прошептал Вовка.
Ребята так и не дождались дедушку Игната, и день мелькнул незаметно, даже непонятно, на что он израсходовался. Купались, ели у Кати клубнику прямо с грядки, потом девочка пошла помогать по хозяйству своей больной тетке, и мальчики остались одни.
— Пошли, чего покажу, — сказал Вовка.
И он привел Витю на окраину Жемчужины, где вместе они еще не были.
Странная это была окраина: две короткие улицы, и все избы на них пустые, брошенные, с заколоченными окнами. Запустение, тишина, разломанные заборы, хлам во дворах; везде разрослась густая бурая крапива. Даже страшно.
— Почему же тут никто не живет? — тихо спросил Витя.
— А я откуда знаю? — беспечно сказал Вовка. — Разъехались все. Вот где в прятки играть, правда?
Витя не ответил.
Между тем начинался вечер.
Неспокойно было на душе у Вити, тревожно. Скоро уезжать из Жемчужины. Шесть дней осталось. И вообще... Почему так грустно? Витя не мог разобраться в своих чувствах.
— Пошли к нам, — сказал он Вовке. — Поиграем во что-нибудь. Или книжку почитаем.
— Пошли, — согласился Вовка.
...На террасе гудели возбужденные голоса.
— Боже мой! Боже мой! Как же так? — говорила мама.
«Что-то случилось!» — Витя влетел на высокие ступени крыльца, вместе с Вовкой они оказались на террасе.
Тут были папа и мама, сидел у стола зоотехник Федя, и вид у него был убитый.
— Что? Что случилось?..
— Матвей Иванович в больнице, — хмуро сказал папа.
— Как в больнице? — ахнул Вовка.
Витя же вообще ничего не мог сказать.
— А вот так... — Федя посмотрел на Вовку. — Отстоял в Дедлове Матвей Иванович твоего брата. До суда Илья у нас останется. Но чего это ему стоило! Еще там его схватило, в поликлинику заходил. Врач не хотел домой отпускать. — Федя сокрушенно махнул рукой. — Да разве вы не знаете нашего Матвея Ивановича? «Дел много...» Вот и примчался домой. И прямо в правление...
— Сердечный приступ? — спросил Витя, и голос его дрожал.
— Хуже... — тихо сказал Федя. — Инфаркт, говорят. Второй. Хотели перевозить в Дедлово — шевелиться ему нельзя, понимаете? Доктор приехал, специалист.
— Совсем ему плохо? — прошептал Вовка.
— Плохо. Но доктор сказал: кризис прошел. Теперь нужен только покой. — Голос Феди изменился, были в нем теплота и гордость. — А народу к нему — целый день!
Вовка рванулся к двери:
— Побежали!
— Правильно! — Витя был уже рядом с другом.
— Да не пустят вас, — сказала мама.
— Пусть попробуют, — сказал папа.— Бегите!
...Был влажный вечер с редкими огнями, печальный какой-то, тревожный, будто невидимые злые силы были растворены в воздухе, веяли над головой, и эта тревога, беспокойство, тяжкое ожидание чего-то по непонятным, еще не открытым наукой каналам передались Вите, заполнили его.
Мелкий частый дождь наполнял вечер ровным шорохом, в котором чудились невнятные голоса.
В больнице, одноэтажном белом доме, были ярко освещены два окна.
— Его палата, — прошептал Вовка.
Мальчики осторожно открыли дверь, попали в коридор, тоже белый, чистый, освещенный ровным светом.
— Вон та дверь...
Но Вовка не успел договорить — навстречу вечерним пришельцам грозно шла дежурная сестра, очень высокая, худая, со строгим лицом.
— Нет, нет и нет! — сказала она почти железным голосом. — Да что же это за наказание такое! Целый день шли, теперь ночью идут. Ему же покой нужен! — И было видно, что сестра и довольна и взволнована тем, что к Матвею Ивановичу приходит много людей, однако правила соблюдать надо. А также предписания лечащего врача.
— А как он себя чувствует? — спросил Витя.
— Лучше. Стало лучше, понимаете, хлопчики? — Теперь у сестры лицо было добрым. — Миновало...
— Лиза! — послышался голос Матвея Ивановича. — Кто там? Пусти.
— Ну вот! — сестра развела руками.— Идите. Что ж делать, раз услышал...
Мальчики вошли в палату.
Матвей Иванович лежал на широкой кровати с железными никелированными спинками, лицо его осунулось и, загорелое, темное, было резко подчеркнуто седыми волосами.
«Он совсем-совсем седой», — подумал Витя.
Большие уставшие руки лежали поверх одеяла. Горела лампа под зеленым абажуром на белой тумбочке, освещала лекарства, пузырьки, вазочку с тремя гвоздиками — одной красной и двумя розовыми. Подоконник был заставлен свертками, марлевыми узелками, крынками с молоком. Матвей Иванович не шевелился, но смотрел на мальчиков с улыбкой, даже весело, и глаза его были совсем не больными, наоборот, они были молодые, быстрые, заинтересованные.
— Ну, что же, орлы? — тихо, дружественно сказал Матвей Иванович. — Проходите, садитесь.
— Добрый вечер, — сказал Витя.
— Здравствуйте, — сказал Вовка.
И мальчики сели на белые табуреты.
— Как... вы? — спросил Вовка.
— Да вот так... — слабо улыбнулся Матвей Иванович. — Похоже, и на этот раз выкарабкался, обставил курносую.
«Ведь он мог умереть!.. — с холодным ужасом подумал Витя. — Умереть...»
— Это вы из-за нашего Ильи... — Вовка опустил голову. — Вы... вы, Матвей Иванович, простите. Из-за Ильи, из-за Ильи все...
— Да что ты, Владимир! — Матвей Иванович поправил одеяло, и Витя увидел, что руки у него темные, натруженные, крестьянские. — Не Илья, так еще что-нибудь! Жизнь наша такая. Дубин стоеросовых всяческих видов еще хватает. К сожалению. — Матвей Иванович вздохнул. — И дураков всех калибров. А с Ильей пока все в порядке. Как он дома, с матерью?
— Хорошо, — сказал Вовка. — Тихий. Все дома делает. И вздыхает.
— Вздыхает? — оживился Матвей Иванович. — Это хорошо, что вздыхает. Значит, думает. И горько ему. Очень даже ему сейчас горько. Вы с ним, Владимир, повнимательнее.
— Да мы и так! — Вовка нетерпеливо махнул рукой. — Вы лучше скажите, чего вам принести, чего не хватает. Мамка живо...
— Ничего, брат, не надо, — перебил Гурин. — Видишь, сколько натащили. — Он кивнул на подоконник. — Могу всю больницу кормить. Вы мне лучше о своем житье расскажите. Да, Владимир, как крыша ваша? Не протекает? Давно матери обещал перекрыть.
— Чуть-чуть текет, — сказал Вовка:
— Ладно, встану — перекроем.— Матвей Иванович вздохнул.
— Матвей Иванович, — спросил Витя, — а почему в Жемчужине есть пустые избы? Почему люди из них уходят? (Гурин молчал.) Или... В них умерли все?
— Нет, зачем же умерли. — Матвей Иванович опять поправил одеяло, и на этот раз движения его были быстрыми. — В города люди жить уходят. Ну, а старики, естественно, умирают.
— А... почему уходят?
— Почему... Сам-то ты как думаешь? Почему в ваш город люди тянутся?