Разошлись провожающие, опустел перрон. Вите не хотелось уходить отсюда, где поезда, беспокойство, движение, дух странствий. Сесть бы в поезд, и ехать долго-долго, и через много дней оказаться в неизвестной стране, и оттуда писать Зое письма. Например, так: «Зоя! Окна нашего отеля выходят на канал с зеленой застывшей водой. Я слышу серенаду гондольера».
Витя вздохнул и пошел к трамвайной остановке.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой Репа доверяет Вите страшную тайну
Оказывается, есть такие тайны, что, как ни крутись, их совершенно невозможно доверить родителям. Впрочем, здесь находится оправдание: это тайны, принадлежащие не только тебе, но и твоему другу. Или друзьям. Вот когда подвергается испытаниям и твоя воля, и твоя выдержка. Короче говоря, все качества, которые характеризуют настоящего верного друга.
...Пустел двор дома, в котором жил Витя Сметанин: ребята разъезжались на каникулы — кто в пионерский лагерь, кто в туристский поход, кто к морю. Только Репа никуда не уезжал.
— Мне и здесь хорошо, — сказал он Вите. — Купаться есть где? Есть. Загорать... Да у меня, к твоему сведению, личный пляж имеется. Загорай хоть целый день. И никуда ходить не надо. Хочешь, покажу?
— Конечно, хочу! — сказал Витя и подумал: «Вечно Репа что-нибудь придумает».
— Пошли!
Мальчики поднялись на седьмой этаж. На последней площадке Репа огляделся, прислушался.
— Вроде никого? — шепотом спросил он.
— Никого... — ответил Витя, и ему стало немного жутко.
Репа полез по железной лесенке, которая вела на чердак, откинул деревянный щит люка и мгновенно исчез в нем. Потом в люке показалась его рыжая голова, и Репа зашипел сердито:
— Чего стоишь? Давай сюда!
Витя быстро полез за товарищем.
На чердаке было жарко, пыльно. В узкие окна падали столбы солнечного света. Где-то ворковали голуби.
— Иди за мной осторожно. А то шаги услышат.
Прошли весь чердак и через разбитое окно вылезли на крышу. И сразу Витя зажмурился — столько солнца, света, голубого неба было кругом. И во все четыре стороны простирался город (Витя никогда не думал, что он такой огромный): крыши, крыши, крыши; зеленые пятна скверов; во все стороны разбегались улицы; и уже совсем далеко были зеленовато-дымные поля, сливающиеся с горизонтом.
— Вот здорово! — вырвалось у Вити.
Репа снял сандалии, сказал:
— Скидай ботинки, босиком пойдем. Кожа скользит, упасть можно.
— Так ведь загородка.
— Загородка... — хмыкнул Репа. — На нее дунь, она и завалится.
Нагретое солнцем железо обжигало ступни.
— Ничего, не кривись. Сейчас привыкнешь, — сказал Репа, глядя, как Витя трет о штанины то одну ступню, то другую.
И правда, скоро ноги привыкли и идти по горячей крыше стало даже приятно.
Мальчики подошли к краю крыши, осторожно встали у загородки, и Репа, заглянув вниз, сказал:
— Смотри.
Их большой дом соединялся с другим домом плоским перекрытием, наверно, этажа на два ниже. На это перекрытие спускалась железная лестница, которую сразу и не увидишь. Просто надо подойти к проему в загородке, ухватиться руками за два стержня с загнутыми краями и ногой нащупать первую перекладину лестницы.
Так и сделал Репа. Когда его голова оказалась на уровне крыши, он небрежно сказал Вите:
— Давай за мной.
Витя взялся за стержни, нашел дрожащей ногой перекладину.
Дальше уже не было страшно. Витя очутился рядом с Репой на плоском бетонном перекрытии. С двух сторон были глухие, без окон, стены домов, со стороны двора поднимались кроны тополей, и по краю шла металлическая загородка, а от улицы перекрытие отгораживала стена, немного выше человеческого роста. Репа постучал по стене кулаком, и удары гулко отозвались в пустоте.
— Там трубы всякие проходят и кабель, — сказал Репа. — А под нами знаешь что? Ворота во двор. Ну, теперь представляешь, где мы?
— Представляю.
— Нравится?
— О чем спрашиваешь? Репа, а как ты нашел это место?
— Кто ищет, тот всегда найдет, — сказал Репа. — Ну, чем не пляж?
— Для пляжа река нужна.
Репа загадочно улыбнулся.
Итак, получался крохотный уголок, спрятанный со всех сторон от мира, весь отданный солнцу. Впрочем, была и тень: один угол Репиного пляжа накрывала густая ветка тополя. А за гулкой стеной с трубами и кабелем невнятно шумела улица.
Репа внимательно посмотрел на Витю, подумал о чем-то и сказал:
— Ладно. Отвернись и, пока я не скажу, не оглядывайся. Оглянешься — пощады не будет.
Витя послушно отвернулся. За его спиной загремели вроде бы камни, слышалось какое-то движение. Потом все смолкло. И молчание было долгим. Потом опять загремело, и Репа, наконец, сказал:
— Можно.
Витя повернулся, и удивлению его не было предела: Репа, совершенно голый, лежал, подставив солнцу спину, на старом суконном одеяле. И самое невероятное заключалось в том, что тело его было мокрым, в каплях воды.
— Раздевайся, загорай, — сказал Репа. — И ни о чем не спрашивай.
Витя разделся, лег рядом с Репой и молчал, даже не знал, что подумать, что предположить.
— Репа, — сказал он после бесплодных раздумий, — я тоже хочу... ополоснуться водой.
Репа не ответил.
— Ты мне друг или нет? — обиделся Витя.
— Не могу, — вздохнул Репа.
— Ты мне не друг! — Витя вскочил и стал одеваться.
Репа натянул трусы, и лицо его было совершенно растерянным.
— Пойми, Витек, — виновато сказал он, — это... это не только моя тайна.
— Репа! Я же никому! Ни слова! Ну, хочешь, поклянусь самой страшной клятвой?
— Какая там клятва, — хмуро сказал Репа. — Просто проболтаешься — и дружбе конец. Ясно?
— Ясно... — выдохнул Витя.
Репа подошел к углу площадки, где стена с трубами и кабелем примыкала к дому.
— Помогай. — И Репа стал вынимать кирпичи из стены и передавать их Вите.
«Как это я не заметил!» — удивился Витя.
Впрочем, заметить было трудно: кирпичи плотно прилегали друг к другу, и непосвященному могло просто показаться, что в углу обвалилась штукатурка.
Образовался довольно широкий лаз. В нем исчез Репа, сказав:
— Не отставай.
Витя пролез за Репой. Сразу стало прохладно. И было совершенно темно — хоть глаз выколи.
— Репа, где ты? — прошептал Витя.
Рядом вспыхнула спичка, и постепенно разгорелась свеча. Витя увидел нечто похожее на комнату. Трубы, замотанные в изоляцию, и кабель уходили в стену, рядом стоял топчан с каким-то тряпьем и цветастой подушкой («Очень знакомая подушка!» — подумал Витя); стол заменял ящик, на нем валялась пустая бутылка из-под водки, и в чайном блюдце горкой лежали окурки. Какие-то очень знакомые. Вернее, не сами окурки, а мундштуки, зажатые особым образом, немного скрученные. Где-то Витя уже видел такие окурки... Из-под топчана высовывался угол чемодана. Противоположную стену комнаты заменял картонный щит, сбитый из нескольких кусков,— он отгораживал этот маленький куток от темного коридора, который образовывала полая стена с трубами и кабелем.
— Ты хотел ополоснуться, — шепотом сказал Репа. — Пожалуйста!
За топчаном стоял бочонок с водой, накрытый фанерой.
— Три ведра входит, — сказал Репа. — Только таскать трудно. Поэтому воду экономь.
Он протянул Вите алюминиевую кружку.
— Сам обольешься? А то давай я.
Вите уже совсем не хотелось обливаться, потому что в темном тайнике было холодно. Но ведь сам напросился. Он быстро плеснул из кружки на грудь, потом на живот. Кожа сразу покрылась мурашками.
— Пошли на солнце, — заспешил Витя. Ему, если признаться, было не только холодно, но и страшно.
Репа задул свечу, и сразу резко обозначился лаз с рваными краями. Было видно, как в его солнечном пространстве черными точками крутятся мушки.
Мальчики выбрались наружу, и сразу окутал их прогретый солнцем воздух. Легли на горячее одеяло и замолчали.
Непонятное беспокойство мучило Витю. Какая-то догадка вертелась в голове, и он никак не мог ухватить ее. Да! Окурки. Такие же окурки, как в комнате Репы в то утро, когда они ездили на толчок. Такие же, как в комнате Репы... Такие же, как...
— Репа, а кто здесь живет? — спросил Витя.
— Никто не живет, — неохотно ответил Репа.
— Ну, бывает.
— Чего ты ко мне пристал? — вдруг вскочил Репа и зло, даже враждебно уставился на Витю.
— Можешь не говорить, — сказал Витя. — Я и сам знаю, кто здесь бывает.
— Кто? — испуганно спросил Репа.
— Пузырь! Вот кто! Скажешь, нет?
Репа лег на спину, крепко сжал веки. Долго молчал. Наконец спросил, вроде безразлично:
— Как ты узнал?
— А я на толчке видел, как он мундштуки папирос зажимает, — сказал Витя и почему-то промолчал про такие же мундштуки в Репиной комнате. — Репа! — теперь вскочил Витя. — Ты с ним дружишь?
— Нет, — глухо сказал Репа.
— Он что, бездомный? — наседал Витя.
— Отстань! Больше ни о чем не спрашивай. Потом, помни: проболтаешься... Пузырь шутить не любит.
— Репа, скажи, — спросил Витя, — ты по карманам никогда не лазил?
— Да ты что, сдурел? —У Репы округлились глаза.
— Я так и знал, — с облегчением сказал Витя.
Мальчики позагорали еще немного, но уже не было ни весело, ни интересно. Что-то тяготило их.
Репа отнес в тайник одеяло. Вместе заложили лаз кирпичами. Когда спустились с чердака, Витя спросил:
— Репа, ты на толчок к ним больше не ходишь?
— Нет, — сказал Репа. — Я себе новый бизнес нашел — бутылки на пляже собираю. Хочешь, завтра вместе пойдем?
— Можно, — сказал Витя без энтузиазма.
И мальчики разошлись по домам.
Весь остаток дня Витю томило беспокойство, было нехорошо, неуютно на душе. Лучше бы не узнавал тайну Репы.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, или Панегирик эпистолярному искусству
Вы спрашиваете, что такое панегирик? Открываем словарь иностранных слов, читаем: «Панегирик (гр. logos panegyrikos ) — праздничная, торжественная речь». Опускаем первое толкование слова, относящегося к временам древних греков и римлян, — в данный момент нет смысла забираться в такие дебри. Нам больше подходит второе толкование: «Чрезмерное восхваление чего-л. или кого-л.».