Происшествие с мышью нас взбодрило.
Мы слышали, как англичанин встал и сказал, что чертовски здорово помочиться в воду, которой эти борцы за Великую Любовь чистят зубы. Идея показалась нам неплохой, и мы в свою очередь пустили по струе в реку. Между англичанином и датчанином завязался разговор.
У англичанина была жена, которую он звал Тоффи. Она была сама нежность, а продукты покупала на Оксфорд-стрит. Их детишек звали Кексик и Чаёк. Кексику не было равных в игре в очко. А Чаёк больше всего любил пробежки в лесу около Кембридж-центра после розыгрыша лотереи по выходным.
Датчанин тоже был женат, его жену звали Смешинка, у нее чуть раскосые глаза, как лучики северного солнца, кожа белая, как бивни молодого моржа, а когда она хочет быть особенно милой, то лепечет словечки типа «иглу», «каяк» и все такое — на ее заснеженной родине так говорят, но датчанин ни фига не понимал.
— Она родом из Исландии.
— Ну надо же, — изумился англичанин.
А я думал, вспомнит ли Миникайф обо мне и прольет ли, узнав о том, что я в плену, те горькие слезы, которые приберегает для особых случаев.
Со стороны англичанина донесся какой-то шум. Кто-то шел по опавшей листве, ломая ветки.
— Вы слышали? — прошептал англичанин.
Опять те же звуки, но уже громче и ближе.
— Мать их. — Англичанину было явно не по себе.
— Эй, ты чего-нибудь видишь? — спросил датчанин.
— Ни хрена я не вижу. Тут слишком темно. Черт, черт, черт, да что же это за хрень такая! Кажется, оно дышит, — прошептал англичанин в ужасе.
— Да уж, оно явно побольше мыши будет, — хмыкнул датчанин.
Англичанин завопил как резаный. Раздались какие-то жуткие звуки.
— Вот дерь… — Англичанин смолк на полуслове, и как отрезало. Только река журчала да дул западный ветерок.
Датчанин несколько раз окликнул англичанина, но ему никто не ответил.
— Его кто-то сожрал. Хрень какая, кажется, его кто-то сожрал!
До нас донеслось чье-то шумное дыхание.
— Замри и не двигайся, — прошипел мне датчанин.
— Наверное, оно на еду пришло. Теперь оно должно на тебя наброситься.
Я умолк, гадая, правда ли англичанина слопали.
Шумное дыхание участилось. Стало ясно, что тварь, которая схарчила англичанина, ищет кем бы еще поживиться.
Мне показалось, что зверюга топчется там, где еще недавно сидел англичанин, и приближается к нам.
— Кажется, оно приближается к нам. — Голос датчанина был сиплым от страха.
— Ага, мне тоже так кажется.
И тут нас накрыло волной зловещего смрада: смесь запахов земли, мочи, шерсти и крови.
Рядом со мной датчанин рыдал, повторяя тоненьким голоском одно и то же: «Смешинка, иглу, каяк, Смешинка…». Внезапно шумное дыхание твари смолкло. Сдерживаемые рыдания датчанина перешли в судорожную икоту.
Тут раздались звуки, которые мы слышали чуть раньше, — что-то рвали, что-то ломали, а датчанин заорал: «СМЕШИНКА, СМЕШИНКА, АААААА-ААААААААААААААА!»
Потом все стихло, запах крови усилился, теперь он перебивал запахи земли, мочи и шерсти. Западный ветерок гнал облака куда-то в сторону Азии, деревья покорно шелестели листьями.
Смёрн Статис Префнёэн ковентие люксембургер сен норен-африкаанс люнден.
— Клэн, спесиаль акент, острент минд пёссен унд биллитийд, — доносился хриплый голос из приемника.
Я тянулся изо всех сил, пытаясь достать приемник, но он был слишком далеко, к тому же я не знал, где именно он стоит.
Тогда я тихонечко, чтобы не привлечь внимание твари, дышавшей, казалось, прямо над моим ухом, сел, опираясь спиной на перила моста, и стал ждать.
— Клантен данзер леук фримэ. Гондурасен ранкет Хина, поусе деум, аттакет сентивен позицьён, — продолжал вещать придурок из приемника, будто не понимал, что в случае бомбардировки мы с ним вдвоем отправимся на тот свет.
Зверюга топталась на месте. Я пытался себя убедить, что, если не дышать, если замереть и не двигаться, если представить, что у меня нет ни запаха, ни рук, ни ног, ни волос, то, может, ей надоест, и она уберется восвояси.
Я задержал дыхание. М-да, что бы ни случилось, без жертв не обойтись.
ЭПИЛОГ
Представитель пакистанской делегации наклонился к молоденькой помощнице голландца и сказал ей, в каком номере он остановился. Юная голландка с белыми кудряшками, от которых исходил терпкий запах духов, одарила его многообещающей улыбкой.
Утром после целой ночи утомительных переговоров они занялись любовью. Он при этом походил на обезумевшего жеребца, а она на огромную голодную рыбу. Оба быстро уснули. Представителю пакистанской делегации снились ветряные мельницы, а юной голландке приснился кошмар, о котором она никому не рассказала.
Что-то было в темноте, но никто не видел
Как звали водилу, я забыл. Помню его мордаху и рыжие волосы, а имя вылетело. Другой, который сидел впереди и знал дорогу, был кореш рыжего, но рыжий нас не познакомил, когда мы за ним заехали. Так что, понятное дело, его имя тоже сказать не смогу, потому что не знаю.
Рыжий гнал как оглашенный. Сколько ни твердил его кореш, что знает дорогу и мы успеем вовремя, все без толку, и рыжий сказал ему, что если его будут отвлекать, то мы врежемся в столб, сломаем шею и пропустим обалденную вечеринку.
Тогда кореш перестал давать советы и только указывал дорогу.
Город кончился, мы проехали через омерзительные северные окраины, которые всегда нагоняют на меня тоску, потому что я вспоминаю свою бабушку, давно и безнадежно больную Альцгеймером.
Потом мы выехали на загородное, черт бы его драл, шоссе, оно без конца петляло то влево, то вправо, и меня, да и кореша рыжего, кажется, тоже, так и тянуло сблевать. Но мы не решались попросить рыжего сбавить скорость. Вдобавок смеркалось, и он от этого нервничал. Для него темнота значила, что теперь уж мы точно опоздаем и пожрать ничего не останется, кроме дерьмовых анчоусов и остывшей пиццы.
Через какое-то время кореш попросил рыжего притормозить у обочины, мол, ему надо свериться с планом.
Рыжий от этого просто осатанел. Ударил по тормозам, выскочил из машины и наорал на своего кореша, который якобы там уже был и дорогу знал. Кореш ответил, что нечего на него орать, пусть ему дадут пару минут, чтобы сориентироваться, иначе мы на эту вечеринку приедем разве что завтра.
Рыжий не успокоился, но заткнулся и сел в машину. Попросил у меня сигарету, я ответил, что не курю, тогда он обозвал меня придурком и сказал, что я гроблю свое здоровье.
Тут его кореш сел рядом с ним:
— В километре или двух отсюда есть кривое дерево, странное такое, в виде голосующей бабы, это ориентир.
Я сказал, что в такой темнотище дерева мы не увидим и вечеринка наша так и так накрылась.
Рыжий опять обозвал меня придурком.
Его кореш велел ему заткнуться.
Мы ехали довольно долго, а ориентира все не было видно. Рыжий молчал, но его молчание мне не нравилось. Его кореш нервничал все сильней, не отрывал глаз от своей карты и, кажется, тихим шепотом молился, чтобы поскорее попалось хоть мало-мальски знакомое место.
Я смотрел на проносящиеся за окном черные от темноты поля и считал первых светляков, искорками отлетавших из-под колес за ограды.
— Ну ты и придурок. Ты хоть знаешь, чего мне стоило попасть на эту вечеринку? — огрызнулся рыжий на своего кореша.
— Время детское, еще и не начали, — тихо ответил кореш.
— Время детское? Да уже сожрали все. И все из-за тебя.
Они еще переругивались, когда я вдруг увидел в свете фар что-то долговязое, блондинистое, с поднятой рукой.
— Эге! — сказал кореш рыжего и даже привскочил на сиденье.
— Чего?
— Ты не видел? На обочине?
— Ни черта я не видел.
— Там было что-то долговязое, блондинистое, с поднятой рукой.
— Ну и что?
— Ну так, может, было бы нехило захватить ее с собой?
— Нам некогда и не фиг никого захватывать.
— Да, но такая куколка может нарваться на маньяка и ей не поздоровится. Почему бы ее не выручить?
— И потом, — вмешался я, — может быть, она тоже едет на вечеринку и знает дорогу.
— Во-во, — подхватил кореш рыжего, — может быть, она даже знает короткую дорогу.
Тут рыжий наконец согласился, сказал: ладно, вернемся, захватим ее, но если мы зря потеряем время из-за этой блондинки, то он оставит нас здесь и поедет на вечеринку один.
Мы развернулись, рыжий, похоже, уже жалел, что нас послушался. Мы с его корешем высматривали на обочине нашу голосующую.
Доехали до того места, где я ее увидел, — никого. У меня аж кровь застыла в жилах — все, сейчас рыжий вышвырнет нас из машины.
— Ну, где же она, ваша долговязая? — спросил рыжий строго.
Мы ничего не ответили, и он стал притормаживать.
— Вот и голосуйте теперь, как ваша блондинка, черт бы ее драл.
И тут его кореш закричал:
— Вон она! Вон она! Мы ее проехали, она сзади!
Рыжий затормозил и оглянулся.
— Ничего не вижу.
— Понятное дело, темно ведь, я увидел ее в свете фар, вон она, сзади, — затараторил его кореш, входя в раж.
Рыжий плюнул с досады и дал задний ход, машина попятилась.
— Ты бы лучше ехал прямо.
— Я и еду прямо.
Как раз на этих его словах послышался глухой стук сзади, и машина проехала по чему-то мягкому.
— Черт! — выругался рыжий.
— Черт, — повторил его кореш.
Мы все вылезли, рыжий — с фонариком, и пошли обследовать зад машины. Ничего страшного. Только буфер немного помялся.
— По-моему, мы что-то переехали, после того как врезались.
Рыжий нагнулся и заглянул под машину.
— А, черт. Блондинка. Вот во что мы врезались.
Мы с корешем тоже нагнулись и увидели распластанную под машиной долговязую.
— Надо убрать ее отсюда, — сказал кореш рыжего и лег, чтобы дотянуться до девушки.
Была она, прямо скажем, в скверном состоянии. Вся переломанная и перемолотая, лежала, странно согнувшись назад, только большой палец так и торчал кверху. И во всей картине это была единственная забавная деталь.