Силверн объяснила Линдси, что толстая броня может затруднять движение человека по жизненному пути, ограничивать его развитие узкими рамками. Она надеялась, что Линдси придет к готовности верить новым людям и снимать свою броню, когда это будет уместно.
Для этого Линдси придется научиться распознавать проявления посттравматического стресса в режиме реального времени – например, понимать, что вспылила в разговоре с подругой отчасти из-за только что увиденной в кино сцены изнасилования.
Наступил момент, когда Линдси решила рассказать психотерапевту о том, что произошло с ней после той вечеринки в восьмом классе, когда она провела ночь в гардеробной комнате. Сначала Линдси говорила туманно: «Ну, там у меня был один случай с мальчиками».
Силверн понимала, что торопить Линдси не стоит. Для начала ей нужно дать проработать все свое самобичевание.
Линдси обманула мать. Она пошла на вечеринку без разрешения. Значит, заслужила все, что потом случилось?
– Да ладно, ни в коем случае, – сказала Силверн.
Разве она не напрашивалась, чтобы ею попользовались?
– Нет, – сказала Силверн.
Может, от нее исходил какой-то призыв к сексу? Может быть она, как жертва насилия со стороны брата, извращенным образом приравнивала секс к привязанности? Просила об этом?
Нет, конечно нет.
Почему она вообще осталась в той гардеробной?
Потому что там с ней были трое ребят.
И тогда Силверн рискнула использовать то самое слово.
– Они тебя изнасиловали, – сказала она.
Линдси это не шокировало. Наоборот, ей стало легче. Человек назвал вещи своими именами.
Определенность в выражениях вернула Линдси к реальности. Сексуальное надругательство – это сексуальное надругательство. Изнасилование – это изнасилование. Она не могла сбежать из той гардеробной ровно по той же причине, по которой не смогла уйти от Джима из домика на склоне Маниту: потому что более сильные люди воспользовались ее доверием и превратили в свою жертву, заставив делать именно то, чего они хотели.
Затем последовало осторожное раскрытие подробностей. Раньше детали каждого из этих случаев находились под полным запретом, но теперь рассказ обо всех кошмарных частностях помогал Линдси вновь обретать контроль над собой. Эти подробности служили дополнительным подтверждением того, насколько неправильным было ее самобичевание. (Неправильным, хотя и понятным – детям бывает трудно прорабатывать травмы вне рамок собственного опыта, и они чаще всего винят самих себя.) Говорить об этом с Силверн, видеть перед собой небезразличного человека, способного замечать твои сильные стороны и уважать, даже зная, через что тебе пришлось пройти – это стало для Линдси чем-то прежде небывалым. Силверн сделала то, что не мог никто из родных Линдси: предоставила пространство, в котором она могла быть собой и регулярно выражать свои эмоции.
Разговор с психотерапевтом об изнасиловании в гардеробной оказался для Линдси шагом огромной важности. А еще он стал идеальной генеральной репетицией того, что должно было произойти дальше. Ей нужно поговорить с родными так же откровенно, как со своим психотерапевтом. Только на этот раз предметом обсуждения должен стать Джим.
* * *
Линдси с матерью ехали в гости к Элинор Гриффит, одной из подруг Мими. Припарковавшись, они вышли из машины и, подойдя к входной двери, обнаружили, что Элинор еще нет дома.
Мать и дочь неожиданно оказались наедине. И дочь решилась заговорить.
Линдси уже стала более откровенной с Мими. Из университета она писала ей длинные письма с рассуждениями о жизни, родных и поразившей их болезни. Она писала о том, каково ей было расти под одной крышей с Дональдом, и о том, что никто не обращал внимания на ее страдания. Линдси рассказывала матери о состоянии ужаса, в котором пребывала все эти годы. Мими реагировала на это всегда одинаково. Она соглашалась с дочерью, после чего призывала ее оставить прошлое позади, простить и жить дальше, не забывая подчеркнуть, что есть те, кому еще хуже. Мими демонстрировала идеальный пример своей любимой уловки: изображала сочувствие дочери, на самом деле не придавая никакого значения ее опыту и полностью обесценивая его.
Так что Линдси, наверное, не стоило удивляться тому, что она услышала от матери в ответ на свой рассказ о том, что Джим насиловал ее бесчисленное количество раз на протяжении многих лет. Мими сказала, что в детском возрасте и с ней случилось то же самое.
Согласно официальной версии счастливого нью-йоркского детства Мими, отчим, художник Бен Сколник, был ее проводником в мир музыки и искусства. Так она сама рассказывала дочерям, друзьям и знакомым. Пока мать занималась своим пошивочным бизнесом на Манхэттене, отчим, как никто другой, помог ей научиться ценить культуру и искусство. Это действительно было так. Он ставил ей пластинки с музыкой Чайковского, а когда она лежала с растяжением лодыжки, предложил послушать «Кармен».
Однако правдой было и то, что Бен пил, а также то, что он кое-что позволял себе с Мими. Когда универмаг Lord&Taylor начал торговать расклешенными юбками производства матери Мими, та стала проводить большую часть будней в городе, чтобы успевать с поставками. Мими оставалась с отчимом, и именно тогда он и начал приставать к ней по ночам.
Мими намеренно не рассказывала детали, а Линдси не настаивала на них. Стало понятно одно: отчим растлевал свою падчерицу.
Услышав рассказ матери, Линдси начала лучше понимать некоторые нестыковки в ее историях о своем детстве. Ей стало понятно, почему распался брак матери Мими, почему после войны они с Беном разъехались. А еще Мими сообщила одну вещь, полностью изменившую представление Линдси о матери. Мими поделилась с дочерью, что в конце концов рассказала обо всем матери после того, как Бен начал приставать к ее сестренке Бетти.
Линдси имела представление о том, какого мужество потребовало такое признание от девочки – ведь ради спасения сестры она рисковала собственной репутацией. Если мать и вправду так поступила, значит, Линдси знает ее не настолько хорошо, как думает.
Этот разговор с Мими стал, наверное, одним из самых эмоционально сложных моментов в жизни Линдси. В какой-то мере она была ошарашена искренностью матери, и эта история заставила ее ощутить бо́льшую близость с ней, чем когда-либо прежде. Но в то же время Линдси почувствовала, что ей в чем-то отказывают – ее собственные несчастья в очередной раз отошли на задний план перед лицом несчастий других. Мими говорила о себе, как будто пропустив мимо ушей подробности сказанного Линдси о Джиме. А Линдси нуждалась в том, чтобы Мими стала на ее сторону, сказала, что Джим поступал с ней отвратительно.
Но Мими этого не сделала. Она никогда не заступалась за здорового ребенка перед больным и не собиралась делать это сейчас. Вместо того чтобы поддержать дочь, она заговорила о том, насколько психически нездоров Джим.
Лицо Линдси вспыхнуло. Она не считала шизофрению оправданием того, что делал с ней Джим. Никому из ученых или практикующих психиатров и в голову не пришло бы сказать, что психические нарушения Джима сделали его педофилом.
Однако Мими не желала разделять эти вещи. И хотя Линдси не рассчитывала на что-либо иное, она почувствовала мучительную обиду. Поочему матери так сложно проявить сочувствие к кому-то еще, кроме сыновей? Такое впечатление, что все ее сострадание отдано больным детям, а другим не осталось вообще ничего.
К этому моменту Линдси оказалась уже готова. Она сказала матери, что никогда не согласится находиться под одной крышей с братом.
* * *
Джима не должен было здесь находиться. Родители заверили Линдси, что он не придет.
Линдси гостила на Хидден-Вэлли. Она приехала к отцу с матерью на первый воскресный обед после долгого перерыва, последовавшего за тем разговором у дома Гриффитов. Кроме родителей, здесь присутствовал Джо, напичканный лекарствами, хмурый и, в отличие от других братьев, остро сознающий свое нездоровье. Тем вечером в доме Гэлвинов все было мирно и спокойно, пока не появился Джим.
Отец сразу же попросил его уйти. «Джим, тебе сюда не надо, пожалуйста, поезжай домой».
«Чего это мне сюда не надо?» – сказал Джим.
Мими молчала.
Линдси прикусила губу. Не помогло. Она сорвалась. Вскочила на ноги и проорала: «Ты, чертов подонок! Ты же насиловал меня!»
Джим находился не в лучшей форме. Жена и сын бросили его, он сидел на таблетках и сильно располнел от их побочных эффектов. Однако он не собирался ничего признавать и был готов дать отпор. Схватив лежавшую неподалеку гитару, Джим расколотил ее вдребезги и принялся вопить во все горло: «Ты врешь! Ты все выдумала!»
При этом Джим не утратил способности понимать обстановку. Он заметил, что его не слышат. А затем он обратил внимание на отца, который велит убираться и никогда не попадаться ему на глаза.
Джим ушел. Остаток вечера Линдси проплакала. Родители оставили ее в покое и мыли на кухне посуду. Утешал ее Джо. «Ты не врешь. Я знаю, ты не врешь», – приговаривал он, обнимая сестру за плечи.
В последующие годы Линдси часто будет вспоминать о том, как ей поверили брат Джо и отец.
Глава 27
Исследования с помощью новейшего оборудования, в частности трехмерных и позитронно-эмиссионных томографов, показали наличие физиологических отличий в головном мозге некоторых больных шизофренией. Сейчас эти и другие технологии используются в Национальном институте психиатрии в Вашингтоне. Сотрудники под руководством психиатра Линн ДеЛизи стараются выявить определенный генетический маркер в семьях, где есть больше одного шизофреника…
Для исследований нужны как больные, так и здоровые члены семей. Пациенты будут продолжать лечиться у своих врачей, а участники исследования получат вознаграждение.
Заинтересованные в участии могут позвонить доктору Линн ДеЛизи по телефону 496-3465.
Газета The Washigton Post от 20 июля 1984 года