В интернате Питер любил делать все по расписанию. Перекуры должны были происходить в строго определенное время. Если это не получалось, он раздражался. «Это как-то разнообразит монотонное течение дня. Занимает его», – говорит один из администраторов интерната. Грубость или агрессивность были Питеру совершенно несвойственны, хотя подчас он бывал криклив и настойчив («Вы же говорили, что сходите мне за сигаретами!»). Часто он играл на блок-флейте для обитателей соседнего дома престарелых, которые аплодировали и просили еще. Питер был готов выступать там ежедневно, если ему разрешат.
Линдси уговорила Питера снять халат перед тем, как они поедут на ланч. На дворе стояла середина лета. ЭСТ измотала Питера. Со вчерашнего вечера он ничего не ел и был ужасно рад поехать вместе с Линдси. «Возьму литровую бутылку кока-колы. Хочу выпить кофе. Люблю кофе… Я вот голову вымыл, сам помылся, надел свежие носки и белье, обувь новую… Слушай, а можем остановиться сигарет купить? Нужно притормозить, куплю пачку сигарет, у меня пять баксов есть».
– Как прошел сеанс ЭСТ?
Питер помрачнел.
– Они меня вырубили. Начисто вырубили кислородом.
– А как ты себя чувствуешь после?
– Я просто со всем соглашаюсь и делаю все, что мне говорят.
На выходе Питер остановился в фойе, достал свою блок-флейту и сыграл рождественский гимн «Услыхали мы горних ангелов», после чего гордо пошел к дверям.
– Хочу бургер! – сообщил он с заднего сиденья джипа Линдси. – Деньги у меня есть. Вот, двадцать пять долларов – он помахал купюрами из бумажника.
– Да ладно, я угощаю, – сказала Линдси.
– Хорошо, я со всем согласен.
– Так, Питер, завтра соберется много народу, – сказала Линдси.
– Да уж, наверняка.
– Сможешь одеться как-нибудь поприличнее?
– Ну да.
– Будут все внуки и правнуки Мими.
– Покурить бы! Надо мне было сигарет купить.
– После ланча пойдем и купим.
Они остановились у паба в центре Пуэбло. Там Питер заказал себе самый большой стакан колы и бургер с картошкой фри и кетчупом. В первую очередь он набросился на картошку. В зале сидела группа сотрудников интерната. Они подошли к Питеру, приветливо поздоровались и поинтересовались его самочувствием.
– А кто эти люди? – спросила Линдси, когда они вернулись обратно за свой столик.
– Не знаю, – сказал Питер.
– Они из больницы?
Питер промолчал.
– Ты в порядке?
– Нет. Мне надоело все это. Я хочу взять себе пачку сигарет и соглашаться. Сам куплю и буду полностью согласен делать все, что ты велишь. Только сама не кури. Я буду курить… Это кетчуп с сыром, его есть невозможно. Как отрава для меня. Просто тошнит от этого кетчупа… Я полностью со всем согласен. Я хочу идти навстречу – делать для тебя все, что могу.
После ланча Линдси остановилась у магазина и разрешила Питеру сходить за сигаретами самому, чтобы получить возможность откровенно поговорить с самой собой о его состоянии. «Это объяснил мне доктор Фридмен. Долгие годы избыточного медикаментозного лечения. Вот поэтому-то они и перешли к ЭСТ – медикаменты действительно на него не действуют». Примерно так же было со всеми другими больными братьями. Чем нерегулярнее человек принимает лекарства, тем хуже ему становится – психотические срывы случаются чаще, болезнь усугубляется. Это какая-то кошмарная западня, в которую на твоих глазах попадает близкий человек: не принимая лекарств, он становится еще более нездоровым, тогда как их прием чреват другими жуткими болезнями. Да, другими, согласилась Линдси, но все равно болезнями.
«Фридмен сказал, что со временем медикаменты просто перестанут действовать – подумала Линдси. – А провалы в памяти по большей части обусловлены применением ЭСТ. Более беспорядочные мысли. Неспособность отвечать на вопросы. И эта постоянная мантра – “я со всем соглашаюсь”».
Судя по всему, это высказывание имело для Питера какое-то особое значение. Возможно, так на нем отразились многолетние утверждения родителей и врачей о том, что он ни с чем не согласен, размышляла Линдси.
Улыбающийся Питер запрыгнул обратно в машину.
– Слава богу, там у них все очень быстро. Взял целый блок. Можно я здесь закурю?
– Ни в коем случае! – энергично сказала Линдси.
– Ладно, – сказал Питер и проворчал вдогонку: – Я же со всем соглашаюсь.
Мгновение спустя он снова просиял:
– У меня целый блок «Мальборо». С вами, ребята, просто чудесно.
* * *
После этого Линдси поехала к Мэтту. Свою небольшую простенькую квартирку в доме Citadel в Колорадо-Спрингс он снимал за счет государственного жилищного пособия. Мэтт, никогда не уделявший особого внимания личной гигиене, тем не менее поддерживал у себя дома некое подобие порядка. Его пожитки были всегда аккуратно разложены по впечатляющих размеров стопкам. «Сдается мне, его коллекция винила сейчас стоит целое состояние», – сказала Линдси, паркуясь перед домом.
Жемчужиной коллекций Мэтта было полное собрание фильмов Клинта Иствуда на видеокассетах и DVD. Когда Мэтт разговаривал по телефону с родными, на заднем плане, как правило, слышались диалоги из «За пригоршню долларов» или «Хороший, плохой, злой». «Он очень расстроился, когда я сказала, что Клинт Иствуд – республиканец», – подумала Линдси с улыбкой. Но Мэтт продолжал смотреть все эти фильмы, как и прежде.
Визиты к Мэтту и телефонные разговоры с ним всегда были непредсказуемы. Порой он бушевал по поводу своего статуса душевнобольного, посадившей его на таблетки матери, миллионов долларов, которые, как он считал, ему должны за постройку всех дорог и мостов в штате Колорадо, психиатров, уморивших отца и двух братьев, Джима и Джо. «Пускай и меня убивают!» – кричал Мэтт. Жить ему было больше незачем. Но сегодня, накануне похорон матери, Мэтт был в своем нормальном настроении – просто мрачный и немного ехидный, но без заскоков. Перед появлением Линдси он смотрел «Вздери их повыше». Вид у него был довольно внушительный – высокий и крепкий мужчина в джинсах и кожаной косухе, с непокорными длинными волосами, всклокоченной бородой и такими же глубоко посаженными глазами, как у Дональда. При виде его дети Линдси каждый раз отмечали, что он – вылитый Хагрид, персонаж из Гарри Поттера. Похож был даже голос – глухой раскатистый бас.
«А плечо у меня разболелось – хуже некуда», – сказал Мэтт, забираясь на заднее сиденье машины.
«Все-таки надо тебе к врачу записаться!» – сказала решительным тоном Линдси. Хождение по врачам Мэтту никогда не нравилось. Вот уже несколько лет Линдси пыталась отправить его лечить зубы, но он считал, что дантисты непременно вживят ему что-нибудь в голову.
«Я записался в клинику Парк-Вью на десятое августа», – сказал Мэтт, и перешел к другой старой истории – аварии, после которой Линдси помогала ему буквально накануне смерти Мими. Эта авария случилась, когда Мэтт совершал доброе дело. Он возил в Денвер своего приятеля, парализованного ветерана вьетнамской войны, которому понадобился новый приемник для катетера. Уже на пути обратно в пятничный час пик машина, шедшая перед ними в среднем ряду, встала, и Мэтт ударил по тормозам. В ту машину он не врезался, зато два автомобиля сзади друг за другом въехали в его грузовичок.
«Тут мне письмо пришло со штрафстоянки, пишут, что с меня восемьсот пятьдесят долларов, представляешь?».
«Я в курсе, – сказала Линдси. Она провела несколько часов в телефонных разговорах с полицией, судом и страховой компанией и отправила им копии генеральной доверенности Мэтта для подтверждения своих полномочий заниматься всем этим от его имени. – Еще раз позвонят или напишут, отправляй их ко мне».
«Да мне бы просто решить этот вопрос».
«Решим. Это долгая песня, Мэтт, понимаешь. Судейские еще даже номер этому делу не присвоили».
Линдси пыталась завести разговор о завтрашних похоронах, как с Питером. Но Мэтт был безучастен и к этому. Зато за поеданием сэндвичей в ближайшем кафе он пустился перечислять свои многочисленные травмы и увечья. «Мне сделали шесть стоматологических операций. А в 1979 году, когда мне было двенадцать с половиной, у меня из мозгов сгусток крови вынули».
«Я была на том хоккейном матче», – сказала Линдси.
«Это было в Академии ВВС. Чемпионат лиги. Мы сделали Митчелл. У них-то было двадцать два полевых игрока, два вратаря и штатный тренер. А нас всего одиннадцать. И ты мне собралась о хоккее рассказывать? Отшайбись!»
Линдси улыбалась. Она привыкла к шуточкам Майкла. Обычно они были куда неприличнее.
«Мы вышли на первенство штата. А я не мог играть, потому что разбил голову. Тот парень схватил меня за задницу и бросил на борт».
«Помню! – сказала Линдси. – Я сидела рядом с тобой на заднем сиденье, и у тебя глаз болтался на щеке».
Мэтт показал Линдси шрам на лице.
«Сто пятьдесят семь швов, – сказал он, как всегда сильно преувеличивая. – Я уже умер, а они стали использовать электрошок. Помнишь тот сериал «Скорая помощь», как они там с электрошоком? Ну вот, они меня десять раз саданули, а я уже семь с половиной минут в клинической смерти, и они такие – давайте еще разок попробуем. Шарахнули меня в одиннадцатый раз, появился пульс, и через две с половиной недели я очнулся».
Мэтт немного повспоминал о колледже Лоретто-Хейтс – девочек в общежитии, фризби в коридорах, хоккеистов, с которыми там познакомился. Он вспомнил, что через год бросил учебу, работал в боулинге, развозил газеты и некоторое время жил вместе со своим братом Джо.
«Когда Джо умер, мы с Марком и Майком поехали туда и поделили на троих его пожитки. Мне вот телевизор его достался», – мрачно сказал он.
Воспоминания о Джо подтолкнули Мэтта к еще более трудной теме. «Дональд превращал мою жизнь просто в кошмар. Он срывал свою злобу на всей семье. Меня об пол колотил». Чем дольше он рассказывал о детстве, тем больше исполнялся жалости к самому себе. Линдси всегда была склонна думать, что Мэтт – когда-то тренировавший ее футбольную команду, которого в своем школьном сочинении она назвала своим героем, – на самом деле был жертвой, как и о