— А-а! — обрадовалась Летта, — Дайте мне только заполучить этого стангрева! Уж я найду ему применение!
Я хмыкнула:
— Будешь держать его в клетке впроголодь, а перед операцией натравливать на пациента?
— У тебя, Альса, нездоровая фантазия, — поморщилась она. — Сказано же, стангрев — существо разумное, обладающее речью. Я уверена, что смогу уговорить его на сотрудничество.
— Да ну? Ты знаешь стангревский язык?
— Я умею лечить. И Ильдир умеет. Подозреваю, мы найдем беднягу в прежалком состоянии. Если он действительно — разумное существо, то не откажется помочь нам в благодарность за лечение.
Она помолчала, потом добавила тоном ниже:
— И потом, мне безумно хочется посмотреть, как этот стангрев устроен. Как к нему крепятся три пары конечностей? Вы только представьте — две руки, две ноги и два крыла. Причем два действующих крыла с мощной мускулатурой. Все, что я знаю о строении теплокровных, не предусматривает возможности иметь еще одну пару конечностей.
— А с чего ты взяла, что у стангрева три пары конечностей? — перебила рассудительная Ильдир, — Скорее всего, крылья — это видоизмененные руки, и конечностей у него четыре, как и у всех.
— А с чего ты взяла, что стангрев — теплокровный? — вставила я с умным видом.
А про себя подумала — с чего она взяла, что эта тварь вообще — стангрев? То-то будет разочарование, если им окажется обыкновенная гигантская летучая мышь.
Тут заснеженная дорога вывела нас на деревенскую улицу. Мы свернули к трактиру. Летта принялась дергать ручку колокольца, подняв трезвон на весь дом. Во дворе забрехал пес. Через некоторое время внутри зашаркали, завозились. Скрежетнул засов. В щель просунулись борода и нос трактирщика Эрба.
— Кого это черти в такую рань… А-а, доброго утреца, барышни марантины!
— И тебе доброго утра, Эрб. Мы — от матери Этарды, — нагло заявила Летта, — Пришли забрать пойманного вчера стангрева.
— Кого? — опешил Эрб.
— Кадакарскую тварь, — пояснила я.
Эрб почесал в бороде.
— Тварь-то… Дак она того… Этого…
— Умерла? — ахнула Леттиса.
— Дак того… Почем я знаю? Сыч ее навроде к себе забрал. Он словил, он, сталбыть и забрал.
— Какой-такой Сыч? — удивилась я.
— Дак охотник, того. В Долгощелье живет. Во-он тамочки, — Эрб махнул рукой в сторону Алхари, — С него спросите. У нас-то ей делать неча. Твари, то есть. Страшенная, как смертный грех. Вы, барышни, с него и спросите. С Сыча, то есть.
— Где ж это Долгощелье? — поинтересовалась я.
— Знаю, где Долгощелье, — Летта отстранила хозяина и прошла в дом, — Ты, Эрб, приготовь нам лошадку, чтобы тварь перевезти, а мы пока в зале посидим, погреемся.
— Можа, горячего чего? Данка-то моя уже встала, печи топит.
— Мы спешим, приготовь лошадку.
— Будь сделано, — и Эрб выкатился, никаких больше вопросов не задавая.
И не любопытствуя, почему это мы, явившись по велению матери настоятельницы, своей лошадки не взяли, хотя в монастыре таковая имеется.
— Видела я этого Сыча, — сказала Летта, — Дикарь натуральный. Шевелюра, бородища — один нос торчит. Руки волосатые. Звероподобный тип. Но денежки любит. За денежки мать родную продаст, не то что стангрева. Он сюда иной раз захаживает, у Эрба арварановку берет.
Разомлев в тепле, я оглядывала пустой зал. Где-то наверху спят мои приятели, альханы. Вот поведу обратно лошадку, когда управимся со стангревом — повидаю их. Посмотрю, как там у Волга глаз зажил, заодно договорюсь с Норвом о новой встрече. Вряд ли они долго задержатся в Арбеноре. Прежде, чем откроется перевал, им надо сделать минимум одну ходку.
Вернулся Эрб.
— Лошадка оседлана, барышни марантины.
Косматый пегий конек уже ждал нас во дворе. Ильдир ухватила его под уздцы, а мы с Эрбом открыли ворота. Близился рассвет, во многих домах зажглись окошки. Из труб тянулись к низкому небу дымки. Мы миновали околицу. Леттиса сказала:
— Не пропусти тропку, Иль. Вон за тем поворотом направо начнется подъем.
Ильдир кивнула. Они с лошадью шли впереди, кое-как утаптывая рыхлый снег. На востоке, между зубцов Алхари, Спящего Дракона, небо нехотя выцветало. Со стороны Бессмарага донесся печальный плачущий звон. Утренняя молитва.
— Ручаюсь, мы столкнемся с Маленой на обратном пути, — проворчала Леттиса, — Но черта с два я отдам ей стангрева.
— Мы купим его на мои деньги, — я похлопала себя по поясу, — Он будет по праву наш. Даже Этарда не сможет его отобрать.
Тропинка круто вилась меж сосен и засыпанных чуть ли не с головой кустов можжевельника. Поросль густела и скоро превратилась в настоящий лес. Справа поднялись отвесные скалы. Тропа еще пару раз повернула и вывела нас на полянку, плотно окруженную сосняком, а с тыла — молодыми елками.
На фоне елок мы не сразу разглядели охотничий домик. Фундамент из булыжника, толстенные бревна, соломенная кровля с наползшей шапкой обледенелого снега почти скрывала низкую дверь и пару слепых окошек. Неширокий двор перед избушкой был испещрен собачьими следами. Пахло смолистым дымом — охотник, вероятно, уже встал и занимался хозяйством.
Леттиса уверенно приблизилась и постучала. Изнутри коротко взгавкнули, потом дверь отворилась.
То, что выдвинулось наружу… М-м-м… Видели ли вы когда-нибудь высокий холм, сплошь заросший черным можжевельником? Так вот, если на такой холм напялить кожаную котту и штаны, а потом втиснуть его в маленькую избушку, то получится как раз то, что мы лицезрели. Можжевеловые заросли на вершине холма подернулись рябью. Должно быть, скрывавшиеся под ними брови, губы и щеки состроили вопросительную гримасу.
— Доброе утро, любезный, — бодро поздоровалась Летта. — Нас послала мать настоятельница забрать пойманного тобой вчера стангрева в монастырь.
Поросль снова зашевелилась, и из чащи донесся звериный рык:
— Че? С какого-такого погреба?
— Стангрева. Летающую тварь, похожую на нетопыря. Ты ведь вчера поймал нетопыря?
— Тварь-то? А как же. Споймал, того. Тока не нетопырь енто. Не-е, не нетопырь.
Тут из-за холма выглянула остроухая собачья морда.
— Обожди, хозяюшка, — проревел холм, и лапища-коряга заправила морду обратно…
— Я надеюсь, стангрев еще жив?
— Че? Стал… трезв?
— Тварь, которую ты поймал. Похожая на нетопыря, но не нетопырь. Он жив?
Холм переступил с ноги на ногу и неуклюже повернулся, заглядывая под локоть внутрь дома.
— Ентот-от? Жив… Пошто он вам сдался, барышни?
— Не нам, а монастырю. Мать Этарда и сестры имеют к нему чисто научный интерес.
— Послушай, приятель, — вмешалась я, — мы же не за так его просим, стангрева этого. Мы его покупаем, все чин-чином, как у порядочных людей. Два лира, уважаемый, — я вытащила и подбросила на ладони две монетки, — Два толстеньких золотых лира. Небось, в жизни не видел столько золота, М-м?
Охотник тяжело уставился на деньги. Засопел. Заросли на его лице снова пришли в движение.
— Два лира, сталбыть…
— Мало? Можем и поторговаться.
— Можем-то можем, — пробормотал он. Вдруг вскинул лапищу и ткнул пальцем прямо в Летту: — Врешь, девка. Не мать Этарда тебя прислала.
Летта вздрогнула.
— С чего бы мне врать? — отступила она, — Вот еще, и вовсе я не вру…
Но было видно, что она врет, а теперь попалась. Я решила спасти положение.
— Эй, охотник, не забывайся. С марантиной разговариваешь, не с бабой деревенской. Бери деньги и показывай, где стангрев.
— Ну, ежели ентот стал… трев… или как его там, мать настоятельнице надобен, дак пущай она сама сюды идет. Почем я знаю, что у вас на уме? Можа, чего удумали супротив ее воли.
— Ты нам не доверяешь? — ахнула Леттиса.
В черном можжевельнике отворилась пещера. Показались зубы. Это наверняка означало недобрую усмешку.
— Доверяю, не доверяю, а ты, девка, темнишь. Вон и коняка у вас от Эрба, да и работников с вами нету. Мне, барышни, кривдой глаза не застишь, Сыч зверь пуганый. Пока мать Этарда сама ко мне не постучится, разговору не будет. Так-то.
Я разозлилась. Всякие тут встречные-поперечные дикари указывают.
— Матери настоятельнице только и забот по горам лазать да глупцов уговаривать! — воскликнула я, — Ты в своем уме? Три лира, и сам погрузишь на лошадь.
— Щас! Держи карман! — рявкнул можжевеловый холм, — Мне тут с вами лясы точить недосуг. Я свое слово сказал. Будя с вас.
И дверь захлопнулась.
Мы озадаченно переглянулись. С такой замшелой дикостью еще никто из нас не сталкивался. В любом доме марантинам всегда рады, встречают радушно, разговаривают вежливо. А тут не только на порог не пустили, а так, извините, отшили, что мы и не знали, как поступить.
— Что это он? — пробормотала я, — Цену набивает?
— Бог его знает, — Летта пожала плечами, — Подвох почуял. Боится с Этардой поссориться, должно быть.
— Может, стангрев-то — того, сдох? — предположила Ильдир.
Летта поправила:
— Не «сдох», а «умер».
Я, набравшись решительности, постучала в низкую дверь.
— Эй, любезный. Выходи, побеседуем. Говори, сколько хочешь.
Изнутри вырвался громовый лай. Дверь приоткрылась и в щель рыкнули:
— Сказано — мне ваших денег не надыть! Топайте отседова.
— Но что ж ты хочешь за стангрева, за добычу твою, то есть?
Щель раскрылась пошире, пропустив кустистую башку.
— Во-во, — пророкотала башка, — Моя добыча мне самому надобна.
— Да на что она тебе?
— Че хочу, то и сотворю. На огне поджарю и съем! Не вашего ума дело.
Тут вышла вперед молчавшая прежде Ильдир.
— Послушай, Сыч, — сказала она миролюбиво, — Ну, что ты ерепенишься? Ты ж, небось, сам не знаешь, что за тварь словил. Ценная это тварь для науки лекарской. У нас она пользу людям принесет, а ты словно собака на сене. Мы ее в монастырь отвезем, можешь сам нас проводить, если не веришь.
Охотник вроде бы заколебался, но посмотрел на меня, на Леттису, и мотнул башкой.
— Сказано — нет, и баста.