– Похоже, вы почитали кое-что в «Википедии», – заметила я. – И что искали? Патологическое накопительство? Я смотрела шоу по телевизору. Это другое.
– Но похоже на него.
– Это не патологическое накопительство. Я не такой человек. Я не больна.
– Конечно, не больны. Вы прекрасный, высокоэффективный человек. Я уверена, что причины всего этого лежат где-то глубоко, в вашем прошлом.
– Например?
– История вашей матери про антропоморфизм, как она переносила человеческие свойства на неодушевленные предметы. И еще я вспомнила рассказ про то, как вы с Фейт заполнили шкаф вещами какого-то умершего старика, и о реакции вашей матери на это. Ее это тронуло и, вероятно, немного развеселило, но вы это восприняли так, будто вещи заставили исчезнуть все ее горе по вашему отцу. Я вижу, как рано вы стали ассоциировать вещи с эмоциями. Но, Верити, все это, – она обвела кухню рукой, – говорит о психологических проблемах. Это ненормально. Разве понимание того, что это психическое расстройство, не поможет? Вы не должны так жить, и можно что-то сделать, чтобы с этим справиться.
– Психическое расстройство? Наша культура полна навязчивых идей. Все дело в определении, Эйлса. Общество определяет то, что считает «нормальным», но эта нормальность сама по себе зависит от прихотей и субъективных ценностей времени. – Я, как это часто бывает, искала убежище в языкознании, но мой голос звучал неестественно резко. – Так, гомосексуализм считался «психическим расстройством» до семидесятых годов прошлого века.
– Если вы несчастливы, если это вредит качеству вашей жизни…
Она замолчала, опустив глаза. Она не знала, как теперь со мной разговаривать – происходящее не укладывалось в рамки нашей дружбы. У Эйлсы не было ни утонченности, ни образования. Я почувствовала подлое мстительное удовлетворение от этой мысли, внутреннее ядовитое злорадство – я могла использовать ее неуверенность против нее.
– Я счастлива.
– Хорошо.
Эйлса начала сворачивать мешки для мусора в неровный рулон, по-прежнему не глядя мне в глаза. Моя победа теперь не казалась такой значимой.
– Я все же должна сказать… – снова заговорила она. – По крайней мере, то, что снаружи: внешний вид дома, канализация, сад… Я обещала Тому, что до нашей вечеринки…
Я выпрямилась и расправила плечи.
– Ничто из этого Тома не касается.
Она убрала волосы с лица.
– Но дело в том, что касается. У нас есть общая стена и сливные трубы. Ему очень не нравится запах. Он думает, что там что-то застряло, блокирует слив, или вода где-то застаивается. Он уже говорил о том, чтобы обратиться в муниципалитет. До сих пор мне удавалось убедить его, что мы можем спокойно решить этот вопрос между собой, но если мы с вами не придем ни к какому компромиссу… – Эйлса моргнула, словно пытаясь избавиться от соринки в глазу. – Меня беспокоит то, как далеко он может зайти.
Склонив голову набок, она маленькими круговыми движениями провела пальцами по морщинам на лбу. Что-то черное, маленький кусочек грязи с крышки одной из банок, прилипло к ее щеке. Она снова занялась мусорными мешками и перевела взгляд на дверь кухни. Мысленно она уже из нее вышла.
И мне внезапно показалось очень важным, чтобы она не уходила. Это было очень острое, сильное чувство. Я с неохотой опустила пудинг и персики в пакет с мусором.
– Простите.
Я наклонилась, достала из ведра тряпку и, отвернувшись от Эйлсы, присела на корточки и принялась оттирать томатный соус с дверцы духовки. Он уже засох и знатно прилип, но я не сдавалась, отколупывая его ногтями. Отвратительно, что я оставила его так надолго – не дни, не недели – месяцы. Может быть, годы. Я не обернулась, едва дыша, но услышала, как открылся верхний шкаф, затем шуршание пластика и, наконец, успокаивающий звон.
Она работала весь день. Не могу сказать, что мне было легко. Эйлса собрала все, что считала «мусором», в мешки, и расставила их вдоль дорожки, ведущей к дому. Должна признать: пока они стояли там, я чувствовала, будто связана с ними невидимой нитью. Я очень остро ощущала их присутствие, и меня тянуло к ним, словно Эйлса вывела на улицу Моди и оставила там. У меня было ощущение, что никто и не верил, что я позволю им остаться там надолго, у их изгнания есть свой срок.
В кухне, где раньше только множились кучи, начало появляться свободное пространство. Стало возможным подойти к столу и стулу. Скрытая раньше под слоем грязи плитка на полу оказалась терракотового цвета. Оттереть дверцы шкафчиков до идеала не получилось – может, чистящее средство было слишком сильным, но в некоторых местах слой краски отошел вместе с жиром, а темная сосна под старой краской чем-то напоминала плесень. Но, боже, как напряженно она работала! Не знаю, почему мне это так сложно признать. Что угодно – только бы не ставить ее в центр происходящего. Полагаю, дело тут в смешанном чувстве обиды и вины.
К концу дня Эйлса вышла в сад, может, просто подышать свежим воздухом, но через несколько мгновений стала копаться в куче, часть которой составляла разобранная душевая кабина Гербертов. Первым она вытянула поддон, потом взялась за стеклянные стенки и отнесла их к той окраине участка, что граничила с Санджеем. Он там живет уже много лет и никогда не жалуется. Эйлса вынесла из дома несколько предметов садовой мебели и расставила на небольшом чистом пространстве – металлический столик, который теперь не качался, потому что она подложила под гнутую ножку кирпич.
Я наблюдала за ней из окна спальни, куда меня сослали после спора из-за аппарата для приготовления содовой. Но расставив садовую мебель, Эйлса позвала меня вниз, а к тому времени, как я спустилась, приготовила нам обеим по чашке кофе, использовав последний оставшийся чайник и единственную банку с кофе.
– Вам нравится? – спросила она, опуская поднос на стол. – Ваш собственный уголок под открытым небом.
В кустах жужжали пчелы. Крошечные мошки кружились в лучах света. В переплетающихся ветвях деревьев мелькали и попискивали голубые синицы. Издалека сад мог казаться заброшенным, но вблизи он кипел жизнью: я видела мокриц, спешащих муравьев, ползущих червей. В нем было сыро даже в сухой день.
– Том хотел, чтобы мы здесь все разобрали, – сказала Эйлса.
Я присела на краешек стула и сделала маленький глоток. Кружка оказалась на удивление чистой – все круги от кофе исчезли. Но у кофе был химический привкус – плата за чистоту. Мне хотелось упомянуть об этом, хотелось пожаловаться, но я сдержалась.
Я нащупала в кармане маленький ботиночек.
– С вами все в порядке? – спросила Эйлса. – Не слишком переволновались?
– Простите, что вам так трудно со мной. На самом деле мне самой было трудно взяться за все это. Я благодарна вам. Но уверена, что у вас есть много других дел, которыми вы предпочли бы заняться.
Она внимательно посмотрела на меня, а затем заговорила таким же тоном, что и я:
– Совсем нет. Я благодарна вам за возможность отвлечься.
Несколько минут мы сидели молча. Я пыталась вспомнить, о чем мы обычно говорили. Я хотела быть ей подругой: Верити Бакстер, мудрая, остроумная соседка, которая всегда готова поддержать. Но теперь я не могла играть эту роль, и очень остро осознавала ее утерю, я лишалась положения человека, чьи суждения и мнения имеют ценность.
Мне хотелось вернуться к нашей пустой болтовне: о том, кто колол ботокс, а кто не колол. Однако когда я заговорила, мой голос звучал раздраженно.
– У меня ощущение, что я вас не видела сто лет.
– Я знаю. Простите. Носилась туда-сюда, в тысячу мест. Несколько интервью с потенциальными работодателями. Много занималась пилатесом. И еще книжный клуб.
– Правда?
По ее выражению лица нельзя было понять, что она врет.
– Да. Вот такая я трудолюбивая пчелка.
Я не могла не затронуть тему, которая меня волновала.
– Я о вас немного беспокоилась. В тот раз в пабе вы были сама не своя. И с тех пор у меня сложилось впечатление, что у вас с Томом не все в порядке.
Она казалась озадаченной.
– Что вы имеете в виду? Почему у вас сложилось такое впечатление?
– Ну…
– Вы за нами шпионите, Верити? – Тон ее был беззаботный, но я не очень ему доверяла.
– Нет, конечно, нет. – Я чувствовала себя ужасно неловко. – Просто… понимаете… звуки здесь хорошо разносятся.
Она кивнула.
– О, понятно, ладно. – Она поглубже устроилась в кресле, вытянута ноги, поставив их на перекладину под столом. Беспечно, словно это было неважным, сказала: – У нас дома сейчас несколько напряженная обстановка. Стресс. У Тома трудные времена на работе. Срываемся чаще обычного.
– Я слышала скандалы.
Она стала водить кончиками пальцев правой руки по левой ладони.
– Да, мы ссоримся, как и все семейные пары.
Я набралась смелости и спросила:
– Он когда-нибудь был жесток с вами?
– Нет! Верити! Что вы такое подумали? Нет! – Она быстро рассмеялась. – Он очень сложный человек. Когда все идет хорошо, он просто потрясающий! Знаете, у него столько энергии. Он может быть очень веселым, душой компании. Но он так много работает, он отчаянно хочет преуспеть в своем новом деле. Деньги… Ну, мы все в долгах. Бог знает, как мы на этот раз выкарабкаемся. В результате я его почти не видела в последнее время, а когда вижу, он в таком напряжении… Тут столько всего навалилось… Иногда он может быть таким козлом. Но, Верити, я ведь тоже не ангел.
– По-моему, ангел. По отношению ко мне.
Она улыбнулась.
– Вы не представляете, какой я могу быть. Не знаю, может, это из-за того, что я так серьезно болела в детстве и смотрела смерти в лицо. – Я заметила, что на ее лице снова появилось выражение жалости к себе и в то же время бесстрашия. – Меня переполняет жизнь, но иногда я не справляюсь, совершаю ошибки.
– Я уверена, что это не так.
Интересно, решила ли она рассказать мне о своем поступке, только для того, чтобы доказать, что она все еще мой друг, и чтобы я почувствовала себя лучше.