– Ради всего святого, да не жалейте вы это барахло! – взрывалась она. – Выбрасывайте, выбрасывайте, и это тоже.
Мне отчаянно хотелось ее успокоить и умилостивить, я надоедала ей бесконечными благодарностями.
– Я не знаю, как смогу вам отплатить за все, что вы для меня делаете.
Когда я в первый раз произнесла это, Эйлса загружала багажник своей машины. Она обняла меня и сказала:
– Это то, что мы делаем для наших друзей.
Наверное, именно поэтому на следующий день я повторила это снова, для усиления положительного эффекта. Только во второй раз она не стала меня обнимать, а когда я сказала это в третий раз, ответила довольно резким тоном:
– Уверена, что вы найдете способ.
Наверное, тогда я и начала думать о деньгах. Или тогда, когда она упомянула о стоимости дома? «Наконец можно увидеть сам дом», – сказала она и заметила, что стоит пригласить оценщика. Мне кажется, она использовала фразу «золотая жила». Может, это произошло в тот день, когда она отчистила каминную полку и отступила немного назад, полюбоваться ею.
– Какой прекрасный старый мрамор! Верити, кто бы мог подумать? Что еще у вас здесь припрятано? Да один камин, вероятно, стоит целое состояние.
Тогда я впервые поняла, что я совсем не нищая. Может, есть способ выразить свою благодарность.
Теперь я вспомнила: она нашла открытку от Адриана в среду. Мы с Моди отправились в соседний дом и провели там час или два – я помогала Максу с домашним заданием, как и почти всегда по средам.
Когда я уходила заниматься с Максом, Эйлса стояла на стремянке и протирала картинные рамы, но, вернувшись, я застала ее сидящей на диване. Она скрестила ноги и положила их на любимый мамин стульчик с украшенной вышивкой сидушкой. Рядом стоял пластиковый ящик с моей корреспонденцией. Эйлса откинулась на подушки, одной рукой опершись на подлокотник. Сидела в такой позе, словно она тут хозяйка.
Оглядываясь назад, мне кажется странным, что я не рассердилась. В ящике лежали личные письма, поздравительные открытки и все такое. Я собиралась разобрать его, как только нашлось бы время. И я говорила ей об этом. И все же я не восприняла это как вторжение. Я уже не была полностью независимой, начала уступать Эйлсе.
Она подняла голову, увидела меня в дверном проеме и протянула мне открытку. На лицевой стороне было написано: «Шесть чудес острова Уайт». На губах Эйлсы играла улыбка.
– Адриан! Кто такой Адриан?
Я отстегнула поводок Моди.
– Адриан Кертис. Мы с ним познакомились в муниципалитете. Я вам про него рассказывала.
– Расскажите еще раз.
Я стояла в дверях.
– Он работал в отделе планирования, и мы один раз разговорились в столовой. Он попросил меня передать соль, и мы оба сокрушались, какой неудобной была солонка. Он пригласил меня выпить, а потом мы, говоря современным языком, немного встречались.
– И что пошло не так?
Я снова обратила внимание на очертания ее скул и приподнятые внешние уголки глаз. Эйлса махала открыткой в воздухе, словно сушила чернила. На ней изображались шесть известных достопримечательностей острова Уайт: так называемые «Иглы»[30], холм Теннисон-Даун, главная улица города Ньюпорт и что-то еще (не помню).
– Он пишет, что скучает по вас и ждет среды. И ставит три восклицательных знака.
Я вспомнила ночь, которую провела у него в комнате, расположенной в многоэтажном доме, затхлый запах, слишком мягкие простыни. По какой-то причине я до сих пор помню чай, который он принес мне утром и белую пенку на нем, словно он не дождался, пока чайник закипит. Я подумала о его бледной узкой груди, глазах с длинными ресницами, а затем вспомнила разговор в первые дни знакомства с Эйлсой. Я тогда пыталась показать себя опытной и заявила ей многозначительно: «Когда ты знаешь, ты просто знаешь».
– Не сложилось, – сказала я.
– Не сложилось? – повторила Эйлса, и в этом повторении прозвучала насмешка, словно она спрашивала: «А что не сложилось-то? Вами заинтересовался мужчина. Чего еще вы хотели?»
– Он оказался не для меня.
– Верити Энн Бакстер, вы случайно не слишком разборчивы во вред себе?
Она меня не слушала и не пыталась вникнуть в ситуацию. Тогда я почувствовала раздражение. Мне надоели ее насмешки. Просто потому, что я жила не так, как ожидала Эйлса, не означало, что мои ответы несущественны, и их нельзя воспринимать серьезно. Мои задние зубы словно склеились. Я пыталась говорить, не разжимая их.
– Это было ужасное время. Я ненавидела работу в муниципалитете. Мне не нравилось в ней все.
– Простите. Я не хотела совать нос не в свое дело.
Эйлса сделала несколько шагов ко мне, стоявшей у двери, и протянула руки.
– На кого я похожа? – спросила она.
Осознание пришло, как взрыв в груди, это было одновременно болезненно и восхитительно. Не знаю, почему я не заметила это раньше. Она была похожа на мою сестру. На мою сестру!
Глава 13
Водонепроницаемые синие кроссовки Karrimor Grey, размер 6.
Surreptitious, прил. – тайный: то, что берется, используется, делается и т. д. украдкой, тайком или «потихоньку»; секретный и несанкционированный; скрытый.
Должна рассказать про две вещи.
Вчера во время превосходного ужина Эйлса внезапно положила на стол нож и вилку и заявила, что ей до чертиков надоели «эти готовые обеды “три по цене двух”». Она также заявила, что сама отправится в супермаркет, чтобы купить хорошие овощи.
– Какие сейчас сезонные овощи? Боже, я даже этого не знаю. Какое сейчас время года?
Стояла вторая неделя октября, о чем я ей и сообщила.
– Все еще продается стручковая фасоль. Может, есть лук-порей. Тыква. Я схожу завтра.
Я взяла ее тарелку и поставила в раковину. Она изменилась после встречи с королевским адвокатом. Мне показалось, что она все время настороже, стала более бдительной и будто что-то замышляет. Мне от этого становилось не по себе.
– Не думаю, что это хорошая мысль, – заметила я, открывая кран и наблюдая, как красноватая китайская лапша исчезает в сливном отверстии.
Эйлса не ответила, а когда я повернулась, то увидела, что она открыла блокнот в телефоне и составляет список.
Я начала рано вставать, чтобы поработать, а сегодня утром Эйлса зашла ко мне на два часа раньше, чем я ожидала ее увидеть. Мне выдали новую партию слов: wick (фитиль), wicked (злобный, коварный, нечистый) и wicker (ивняк, плетеное изделие), и я просматривала папку с заметками – цитатами из романов, газет и т. д., которые в редакцию Большого Оксфордского словаря английского языка прислали читатели, когда готовилось первое издание. Она села рядом со мной и принялась задавать вопросы.
Вначале я была тронута ее интересом.
Я показала ей первое задокументированное появление прилагательного wicked. Тогда оно писалось wickede и относилось исключительно к дьяволу. Я рассказала, как расширялось значение слова на протяжении веков, вначале охватив все сверхъестественное, а потом и просто злое, а в последнее время слово также используется и для усиления позитивного значения.
– Как ты думаешь, когда оно впервые начало использоваться, означая «клевый» или «необычайный»? – спросила я.
Она покачала головой.
– Не знаю. В восьмидесятые прошлого века?
– А вот и нет.
Я показала ей письмо, в котором довольно неразборчивым почерком была приведена цитата из «По эту сторону рая» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда: «Phoebe and I are going to share a wicked calf. – А мы с Фиби сейчас спляшем, на славу оторвемся».
– Ты удивлена, да? Книга была опубликована в 1920 году!
Взгляд Эйлсы метнулся к двери, и тут я заметила белый конверт в ее руке.
И тогда она заявила с подчеркнутой невозмутимостью:
– Я собираюсь дойти до почты. Я написала письмо детям, прошу их снова встретиться со мной. Подумала, что если напишу им прямо, а не через эту суку, мать Тома, то наша встреча все-таки может состояться. Если пойду сейчас, то успею к первой отправке.
Я рада, что у нее появилась цель, и она опять пытается установить контакт с детьми. Но в такие моменты у меня в голове всплывает совсем другой образ: ее выход из Уимблдонского магистратского суда. Я стояла на тротуаре и видела, как ее тащили вниз по ступеням, ее голова моталась из стороны в сторону, а она пинала ногами сопровождающих. Им с трудом удалось усадить ее в автозак; на мгновение ей удалось освободить одну руку, она отстранилась и несколько раз ударилась головой о дверцу.
Поэтому, да, я рада, что у нее появился проект. Но мне хотелось бы знать и ее мотивы. В особенности после вчерашнего списка покупок. Лучше себя обезопасить. Стэндлинг и Грейнджер добились освобождения под залог, делая основной упор на то, что она мать, которая любит своих детей, и поэтому не сбежит.
Эйлса с минуту дергала дверь, прежде чем поняла, что она заперта. Мы повздорили, но, думаю, она поняла мою позицию. В итоге на почту пошла я. Не хочу рисковать, вот и все.
Я почти не видела Тома, пока Эйлса помогала мне приводить в порядок дом. Он был занят – то в офисе, то на каких-то мероприятиях в Хенли, Херлингеме, Аскоте. Это были мероприятия, на которых он вынужден был присутствовать и где ему приходилось «раскошелиться». (Даже в наши дни, очевидно, часть сделок заключается или оговаривается во время игры в гольф или чего-то подобного.)
Интересно, сколько сил пришлось приложить Эйлсе, чтобы не подпустить его ко мне?
Вспоминая свое состояние в тот момент, должна признать, что я стала сверхбдительной. Может, это было правильно, может, неправильно, но это стало навязчивой идеей. Я постоянно прислушивалась, стоя у нашей общей стены, научилась различать шаги: быстрые и стремительные – Мелисса; тихие и легкие – Беа; неровные и неловкие – Макс, который к тому же часто задевал за что-то локтем. Самые тяжелые шаги были у Тома, он создавал больше всего шума. За это время его настроение заметно ухудшилось. Стоило ему только войти в дом и сразу становилось очевидным, хорошо у него прошел день или нет. Если он с силой толкал дверь и приветственно кричал – все будет отлично. Но иногда до меня доносился тихий звон опускаемого на полку ключа, тихий щелчок захлопывающейся двери и его почти неслышные шаги. И я представляла, как он крадется по коридору, потом поднимается по лестнице или спускается в под