Эйлса остановилась в дверном проеме. Я видела ее затылок в зеркале у нее за спиной. Пространство позади нее расширилось и словно зависло. Пусто – она пришла одна. С улицы доносились самые обычные звуки – машины и фургоны, с грохотом проехал грузовик. Я поднялась на ноги.
Она спокойно смотрела на меня.
– Я сходила прогуляться. Том на работе, или мне пришлось бы… Я не могла тут оставаться. Вы же понимаете. Мне нужно было вдохнуть свежего воздуха. Я не знаю, что здесь произошло и что мне с этим делать. Но пока я гуляла, Верити, я подумала, что вначале должна дать вам возможность объясниться. Я не уверена, что хочу слушать ваши объяснения, но мы… мы подруги. Я полюбила вас, и вы столько сделали для Макса, поэтому я обязана вас выслушать.
Я кивнула, продолжая сжимать руки.
– Да. Да. Я объясню. Я могу это объяснить.
– Пожалуйста, объясните, что это? Что произошло?
Тогда я встала.
– Хотите присесть? – спросила я, убирая с дивана книги и кипы газет, пакеты с одеждой.
– Мне и здесь хорошо, – ответила она. – Я постою.
– Ладно. Хорошо. Да.
Она в волнении перебирала пальцами, глаза бегали по комнате. Дом давил на нее.
– Значит, там лежит ребенок. Мертвый ребенок. Чей это ребенок, Верити? – Она поморщилась, скривилась, начала терять контроль. – Это ребенок Фейт?
– Нет.
– Но тогда чей?
– Мой. – Слово вылетело из меня, как пронзительный крик.
– Ваш?
– Да. – Я прижала руки ко рту.
– Вы убили собственного ребенка?
– Нет. Нет.
Я вгляделась в ее лицо: сомнение, недоверие, а еще ничем не прикрытые страдания и боль. Я поняла, что она думает, и это было так ужасно, что я заставила себя отвести глаза. Но я не могла больше скрывать правду. Жизнь и смерть – между ними такая тонкая грань.
Я начала говорить, надеясь, что она меня услышит и сможет понять. Она разберется и соединит ужасные фрагменты моего путаного рассказа. Я не могла говорить связно, вообще с трудом заставила себя говорить. Я рассказала Эйлсе про ночь с Адрианом Кертисом, как мы переспали, «когда ты знаешь, ты просто знаешь». А на следующий день на работе я не обращала на него внимания, не отвечала на его звонки. Молилась, чтобы все закончилось, и какое-то время казалось, что так и есть, так что я выбросила все из головы. Я и подумать не могла, что могут быть последствия, не думала о причине и следствии. Но через несколько месяцев, меняя маме повязки, я почувствовала дикую боль.
Эйлса нахмурилась сильнее. Она решила, что я пытаюсь вызвать ее сочувствие.
– Боль? – переспросила она.
Я продолжала рассказ, несмотря на отвращение у нее на лице. Боль, казалось, растекалась по всей нижней части живота, потом пошла еще и вверх – болел весь живот. Она возникла словно из ниоткуда, вроде без причины. Я решила, что это несварение, а не «проклятие» – так мать называла месячные. Мне было сорок четыре года, и я считала, что они у меня уже прекратились. Я не стала рассказывать Эйлсе, как я испугалась и что почувствовала, когда наконец поняла, что происходит, сидя на унитазе в ванной комнате. Это не имело значения. Кто-то говорил мне, что нужно зажать кожу между большим и указательным пальцами, чтобы держать эмоции под контролем, так я и сделала, рассказывая Эйлсе о случившемся.
В моем рассказе были паузы и долгое молчание.
В конце, когда, казалось, больше нечего было сказать, я заметила:
– У него не было шансов, потому что у него была только я, а он родился таким крошечным. Я пыталась сохранить ему жизнь. Завернула его в полотенце, прижала к груди и держала, но он не издал ни одного звука. Я даже не видела, чтобы он дышал. Его кожа казалось прозрачной – сквозь нее был виден свет, а потом она потемнела, словно кровь, словно ржавчина. Я держала его, а он становился все холоднее. Он становился холоднее, несмотря на все, что я делала. Я взяла маникюрные ножницы и перерезала пуповину, я прижимала его к себе, чтобы согреть. Глазки у него все время были плотно закрыты. Он был не больше, чем…
Я развела руки, потом снова сжала пальцами кусочек кожи.
– Я пыталась его согреть, – повторила я.
Я посмотрела на Эйлсу. Она присела на дальний конец дивана.
– О, Верити, – выдохнула она, и выражение ее лица изменилось. Глаза наполнились слезами. – О, Верити, – повторила она. – Вы родили ребенка. Вы потеряли ребенка.
Потеряла. Потеряла. Именно за этот глагол я держалась. И теперь он иногда помогает.
– Он был таким крошечным. Я не дала ему ни одного шанса. Я не знала, что делать. Я знала, что мама вскоре захочет принять ванну, поэтому вымыла пол. Я использовала рулон туалетной бумаги и все полотенца, которые там были, чтобы оттереть кровь, но все время я прижимала его к груди. Я не хотела его отпускать. Он был таким легким, почти невесомым. Я плакала, истекала кровью и старалась не шуметь. Услышав, что она спускается, я отнесла его в свою комнату, запеленала в наволочку и положила на кровать, пока искала чистое полотенце для мамы. Пока она была в ванной, я запустила стиральную машину. И приготовила ужин, потому что мама хотела есть. А потом положила его в коробку из-под обуви, а коробку убрала в тот пластиковый ящик. Я заполнила его всякими мягкими вещами и плюшевыми мишками.
– О, Верити! – Эйлса подвинулась поближе, пока я говорила, и теперь сидела на диване передо мной. – На каком сроке родился ребенок? Сколько недель?
Я поняла, о чем она спрашивает. Можно ли было его спасти?
– На двадцать третьей, – ответила я. – Секс у нас был только один раз. Сосчитать несложно.
Тогда я увидела облегчение у нее на лице.
– Это не ваша вина. Он был слишком маленький. Он не смог бы выжить. О, Верити! И вы никому не сказали? Вы все сделали сами? – Ее глаза были полны сочувствия. – Вам следовало позвонить в скорую. У вас не возникло бы проблем. Они бы вам помогли. Они бы… знаете… – Она сжимала свои руки. – Они бы забрали тело.
– Я не хотела, чтобы они забирали тело.
– Самой не верится, что я напридумывала, – качала головой Эйлса. – Я думала, что вы в той комнате заперли Фейт или что-то в этом роде, а когда я увидела кости… что вы… Вы – друг Макса. Вы – моя подруга. Знаете, вы поразительная женщина. Вы такая умная, интересная и честная, а теперь еще и это. Я не знаю никого другого, кто бы смог… Я не знаю, как вы смогли жить дальше, словно ничего не случилось.
Словно ничего не случилось. Я не знала, как рассказать, каких усилий от меня потребовали предыдущие десять лет, как я собирала осколки своей жизни, пряталась в этом чертовом доме и не могла уехать.
– Я поставила его маленькую кроватку в комнате Фейт, потому что там он был в безопасности, – сообщила я. – Туда никто не заходил. Вначале я постоянно его навещала, но потом мне пришлось это прекратить.
Кое-что я не могла ей раскрыть. Лето выдалось жарким и сухим. Я делала все, что могла, использовала ароматические свечи и освежители воздуха, а потом заткнула ковер в щель между дверью и полом. Мама все твердила, что под половицами сдохла крыса. Я не знала, что делать. Но через некоторое время запах стал слабее, а потом вообще исчез. Но больше я туда не заходила. Я не пустила туда Фейт. Не заходила ни разу. Я бы этого не вынесла.
Я села на подлокотник дивана, хотя не знала, как Эйлса отнесется к такой близости, но она не отодвинулась. Ее руки трепетали в разделявшем нас пространстве. Мои лежали на коленях.
– И тогда вы и начали собирать вещи?
– Может быть. Да. То есть я хочу сказать, что всегда… Но да, все стало хуже.
– О себе вы не заботились?
Я посмотрела в потолок.
– Я не стою заботы.
– Фейт знает?
Я отрицательно покачала головой.
– Мне очень жаль, Верити, – сказала она и, кажется, эта фраза вобрала в себя и другие вещи, которые она не могла произнести вслух. – Я рада, что вы мне рассказали. Вам следовало поделиться со мной раньше. Если бы я знала про эту травму, мне было бы легче все понять, помочь вам.
Я встала с подлокотника и опустилась на колени перед Эйлсой.
– Я могу оставить его у себя? – спросила я надтреснутым голосом.
Глаза Эйлсы снова наполнились слезами.
– Я думаю, что нам следует кому-то сказать. Вам требуется помощь.
– Мне требуется помощь?
Она в задумчивости посмотрела на меня.
– Давайте я подумаю, как лучше поступить, – предложила она.
– Пожалуйста, только не рассказывайте Тому.
Она вздохнула.
– Не буду. Но, может, нам стоит связаться с вашей сестрой.
Я молчала. Какое-то время мы сидели в молчании. Я слегка покашливала.
Эйлса сделала глубокий вдох.
– Этот дом. Он еще хуже, чем я думала раньше. В нем нельзя жить.
Я постаралась сделать вид, что дышу нормально.
– Я его еще почищу. Я обещаю.
Она встала.
– Соберите вещи и пойдемте со мной. Переночуете у меня. Не хочу оставлять вас одну.
Глава 22
Одна детская пустышка, белого цвета.
Contact, неперех. гл. – контактировать: вступать или находиться в контакте.
Сегодняшняя встреча была назначена на два часа дня, но Эйлса стояла у входной двери уже в полдень, ожидая, когда я наконец ее отопру. Она надела зеленое шелковое платье – трогательно, что она выбрала именно его, ведь это было то самое платье, которым так восхищался Рики Эддисон. Но теперь оно немного смялось. Ткань тонкая, поэтому я заставила ее надеть колготки и бордовую куртку.
Доехали мы без проблем, хотя ни одна из нас заранее маршрут не проверила. Центр социальной помощи семье и детям вроде бы располагался в Воксхолле, но когда мы проверили по карте, он оказался ближе к станции метро «Овал» на Северной линии. Ошибка незначительная, не так далеко идти, но все равно это усилило нервное напряжение Эйлсы.
Я понятия не имела, чего ждать. В отзывах центр оценивали на 3,4 звезды, хотя персонал быстро реагировал на все жалобы («Нам очень жаль, что вы восприняли этот опыт “будто попали в тюрьму”. Мы делаем все возможное, чтобы обеспечить…»). Невысокое, невзрачное здание, построенное в 1980-е годы, было втиснуто между высотными многоквартирными домами. Двое мальчишек лет одиннадцати катались на велосипедах, пытаясь поднять переднее колесо. Черно-белый кот сидел на большом зеленом мусорном контейнере. На фотографиях в интернете был сад, но, видимо, это было в их филиале в Солихалле.