У меня перехватило дыхание, пульс участился, меня парализовал страх. Собравшиеся на другой стороне улицы смотрели на дом Тилсонов. Дверь была распахнута, на крыльце широко расставив ноги стоял полицейский в бронежилете, словно охранял вход. Я даже сейчас представляю эту картину. Я помню, как у меня мурашки побежали по коже при виде этой открытой двери.
– Что случилось?! – закричала я.
Сью и Эндрю Доусон, которые жили с другой стороны от Тилсонов, стояли на тротуаре, оба в шортах и шлепанцах. Мне кажется, что с ними разговаривал еще один полицейский, хотя это странно: я не помню деталей, просто ощущение, что воздух был бело-голубым из-за мигалки и наэлектризованным, все кругом было освещено, ночь превратилась в день.
– Кто?! – закричала я.
Мелисса говорила мне, что собирается на вечеринку, Том в отъезде. Значит, Эйлса, Беа или Макс. Сью с Эндрю меня проигнорировали, они никогда не обращают на меня внимания.
Женщина-полицейский не пустила меня в дом. Доказательство применения физической силы я обнаружила на следующее утро: была сорвана свежая мозоль у основания большого пальца. Теперь я думаю, что она просто взяла меня за руку, чтобы оттащить. Я знаю, что плакала, может, кричала. Я представляла собой опасность? Нет, меня было жалко, и я мешала.
Один из полицейских спросил, являюсь ли я членом семьи.
Я кивнула, потому что фактически так и было. Но Сью все еще стояла там и заявила, что я не родственница.
Сейчас, когда я все это вспоминаю, кажется странным, что они мне раньше ничего не сказали. Ведь думаешь же, что полиция хочет успокоить граждан, правда? Может, те полицейские, которые находились снаружи, сами ничего не знали точно. Может, они думали, что сообщение о смерти как раз никого не успокоит, но я не знала, что Том вернулся. Я считала, что он в отъезде. Я считала, что в доме находятся три человека, и случилось что-то ужасное. Несчастный случай. Это все, что я знала.
Женщина-полицейский проводила меня до дома и открыла дверь моими ключами. Она предложила зайти вместе со мной и заварить мне чашку чая, но я ответила, что со мной все в порядке. За остальным я наблюдала из окна маминой комнаты, пытаясь сложить воедино разрозненные куски того, что видела из-за рваных занавесок.
Полиция и адвокаты уже столько раз обсуждали случившееся, что я выучила их профессиональный жаргон: «синий свет» (машина полиции), «наружка» (полицейская машина без опознавательных знаков, используемая группой наружного наблюдения), «быстрое реагирование». Я знаю, кто имеет право официально подтверждать факт смерти, а кто не имеет. Я знаю, что на «астре» приехал инспектор, а в фургоне «форд транзит» – криминалисты. Они привезли фото- и видеоаппаратуру, полицейскую ленту для ограждения места преступления, перчатки и пакеты для сбора вещественных доказательств – все, что требовалось для обнаружения, регистрации и сбора улик.
Но в тот момент я ничего этого не знала. Я видела, как руки касаются забора, слышала, как скрипят сапоги, шуршат форменные брюки и переговариваются голоса.
За периодом повышенной активности последовал период бездействия. Не происходило ничего. То есть все машины так и стояли там, где стояли, заграждая проезд, огни так и мигали. Мой лоб, прижатый к холодному стеклу, онемел и больше ничего не чувствовал. А потом из дома вышли двое мужчин в зеленой форме[53]. И вот тогда я увидела, вот тогда я точно поняла, что кто-то умер: они несли тело. Оно лежало на носилках, накрытое одеялом с головой.
Я знаю, что закричала. Знаю, что несколько раз ударилась лбом о стекло, потом появились синяки. Я помню звук и помню свои ощущения. Я хотела, чтобы у меня пошла кровь. Я хотела разбить себе голову.
Двери машины скорой помощи закрыли, а двое мужчин в зеленой форме уселись на переднее сиденье и уехали.
Я спустилась вниз и открыла входную дверь. Минуту или две стояла на крыльце, не в силах сделать шаг. На улице осталась одна полицейская машина. Я видела в отдалении набирающий скорость мотоцикл. На какую-то долю секунды мне захотелось повернуть назад, я почти ушла. Насколько легче были бы последние несколько недель, если бы я так и сделала. Но я не вернулась домой. Я спустилась с крыльца, прошла по дорожке и вышла на улицу.
Дверь в дом Тилсонов была закрыта, хотя во всех окнах горел свет. Я видела спальню Эйлсы – дальнюю стену, и тень поверх встроенных шкафов. Полицейский все еще охранял вход в дом, но теперь он стоял внизу крыльца и держал в руках папку. Из-за фуражки выражение его лица было не разглядеть. Он до середины расстегнул молнию на желтом жилете, и я отметила, как блестит пластиковый чехол рации, пристегнутой к его плечу. Еще подумала, что странно видеть неподвижно стоящего человека, которому, очевидно, нечего делать, но не смотрящего на экран телефона. Теперь все стоят, уткнувшись в телефоны, если выдается свободная минутка.
Они огородили тротуар сине-белой полицейской лентой: один конец привязали к старой стойке ворот, а второй – к штанге для душа, торчащей из живой изгороди с моей стороны. Вероятно, посчитали, что лучше так, чем завязывать узел на кустах. Или, может, они торопились, и так было проще. На ленте было написано «За ограждение не заходить», но повесили ее вверх ногами, в некоторых местах она закрутилась, в других смялась. Возможно, эту ленту использовали уже не в первый раз. Машина Тома тоже была обмотана лентой, прилипшей к заднему бамперу – этакая жуткая пародия на подарок на восемнадцатилетие.
Открылась входная дверь, из дома вышел полицейский, прошел по дорожке, нырнул под ленту ограждения и сел на водительское место полицейской машины. Я отступила в тень изгороди и ждала. Он тоже ждал, повернул зеркало заднего вида и несколько секунд рассматривал свой подбородок, потом что-то привлекло его внимание – он пригнул голову и снова посмотрел в направлении дома.
Я снова вышла из тени, посмотреть, куда смотрит он.
Эйлса.
Она стояла в дверях, прижимая к груди пакет, из которого торчал рукав джемпера. Лицо ее казалось абсолютно белым, словно черты были нарисованы на фарфоре, как у китайской куклы на обратной стороне ложки. За ней стояла женщина-полицейский, которая помогала мне дойти до дома. Она что-то сказала Эйлсе на ухо, та кивнула, и они вдвоем спустились с крыльца. Когда они дошли до ленты ограждения, женщина-полицейский приподняла ее, и Эйлса прошла, наклонив голову.
И тогда она увидела меня – и посмотрела на меня с совершенно ничего не выражающим лицом.
– Где Макс? – спросила я. – Где Беа?
Она ответила не сразу. Женщина-полицейский взяла ее за руку и тянула к машине. Эйлса продолжала смотреть на меня.
– Они у… – Она запнулась. – За ними приехали. – Она зажмурилась, пытаясь собраться с мыслями. – У Розы.
– Что случилось? – спросила я.
Женщина-полицейский открыла заднюю дверь машины и пыталась усадить туда Эйлсу. Она взяла ее за голову и пригнула, чтобы Эйлса не стукнулась.
– Я отравила Тома.
На следующее утро приехала группа криминалистов для проведения обыска. Они раскопали клумбы и прошлись по всему дому. Результаты вскрытия ожидали только через несколько дней, а для токсикологического анализа потребуется дополнительное время, но они быстро выстроили картину случившегося, вставляя в нее имевшиеся факты. Они нашли в саду болиголов, коробку с неиспользованными перчатками в кухне, счет за страхование жизни в сумке, кориандр в холодильнике. Эндрю Доусон дал показания. Полиция вскоре узнала про финансовые трудности, проблемы в браке, страхование жизни. Никто не упомянул мою записку, а я все думала о ней. Куда же она подевалась?
Меня допросили, но это был рутинный допрос – они беседовали со всеми соседями. Да мне и рассказывать было нечего. Они были прекрасной парой. А Эйлса? Все любили Эйлсу. Нет, я нечасто с ними виделась. Раз в неделю. Да, я видела ее накануне, она присматривала за мной. Я плохо себя чувствовала, попала в больницу. Проблемы с дыханием. Кашель. Простите, что кашляю. Это не заразно. Моя эксцентричность, состояние моего дома сработали в мою пользу. Они хотят зайти? Нет?
При первой возможности я навестила ее в отделении полиции и принесла все, что требовалось, – пакет с одеждой, гидрокортизон для рук, бутылочку с маслом черного лука из прикроватной тумбочки. Стало сложнее, когда ее перевели в тюрьму. Иногда я видела ее только мельком – как она поднималась по ступеням в здание суда, и еще в тот ужасный раз, когда она билась головой о дверцу автозака. В Бронзефилде я ее вообще не видела, хотя один раз нам удалось поговорить по телефону. Она жаловалась на еду, шум, жару.
Нужно отдать должное Стэндлингу и Грейнджеру. Добиться ее освобождения под залог было непросто, но им это удалось. Нет доказанной связи, прекрасная характеристика, раньше не привлекалась. Нет угрозы совершения еще какого-то преступления. Но на всякий случай ее паспорт остался в суде. Были поставлены жесткие условия.
Когда я услышала, что прошение удовлетворено, я села на электричку до Эшфорда, там вышла из здания вокзала и пошла по обходной дороге до Вудторп-роуд, мимо офиса «Армии спасения» и до входа в Бронзефилд. Я знала дорогу, потому что один раз уже сюда приезжала, хотя, как уже говорила, меня не пустили к ней. Я ждала, когда она выйдет. Я наблюдала за ней, когда она оглядывалась вокруг. Она выглядела такой потерянной и маленькой в этом джемпере слишком большого размера. Гладкие волосы, седые у корней, лицо измученное. Она наклонилась, чтобы потереть лодыжку – электронный браслет уже беспокоил.
Она заметила меня только, когда выпрямилась. Я стояла на другой стороне дороги и ждала, чтобы отвезти ее домой.
Глава 25
Одна пара виниловых перчаток, размер М.
Discovery, сущ. – раскрытие и представление относящихся к делу фактов или документов стороной дела, обычно по требованию другой стороны; обнаружение нового факта преступления (юр.).