Ужасающе. Что еще ужаснее, годы спустя я, конечно же, встретилась с этим парнем. Приятель приятеля. Очень привлекательный, очень крутой, помнит, как его взорвало мое письмо и что я за уродка.
И это не все! Нескольким мужикам, которые не перезвонили мне после первого, второго или третьего свидания, я набила очень злые послания, приправленные большой кучей ошибок.
И что было еще хуже, чем азиатский расизм, я написала Бену:
Я и развее не сдддделала саммую большую ошибку в своей жизни, порвав с тобой? Думаешь, мы могли бы быть сссемьей сейчаас? Я люблю тебя, ты такой красивыйййй
Утром я еле проснулась. Я побежала к компьютеру и взвыла, увидев, что натворила раскрепостившаяся Кристин, и потом написала еще примерно десяток сообщений: отменить, отменить, отменить! Снотворное! Мадрид! Прости! Все были весьма великодушны, азиатский парень даже пригласил меня сходить куда-нибудь. Но ответ Бена оказался так себе:
Не волнуйся. Но нам, наверное, стоит поговорить об этом, когда ты вернешься.
Годы спустя я услышала несколько историй о том, как другие люди, которые не смогли уснуть, приняв то же лекарство, писали похожие письма. И они, вспоминая те сообщения, описывали их двумя словами: злые и сексуальные. Наверное, такое поведение связано с этим конкретным препаратом. Но тогда я ни о чем подобном не догадывалась и чувствовала себя просто ужасно. Кроме того, всю испанскую поездку я не могла расслабиться. Откуда во мне вся эта злоба? И любовь к Бену? Я отказывала ему годами, но именно что-то проснулось во мне под наркотиками и алкоголем. И как поступить, если это были мои настоящие чувства, но я не хотела принимать их в расчет трезвая и при свете дня?
В результате, когда я, в несколько взвинченном состоянии, вернулась домой, то пошла к психологу и начала принимать антидепрессанты. Мы много говорили о моем страхе перед серьезными отношениями с мужчиной и почему я не хочу ни в ком нуждаться. Мы обсуждали мои отношения с отцом, с которым мы были более близки, чем с вечно работающей матерью, и который исчез из моей жизни на четыре года, когда мне исполнилось 19 лет.
В общем, долго рассказывать, но главное заключается вот в чем: когда мне было 17 лет, мой отец женился повторно, предупредив меня об этом за три дня до события. Их брак стал неожиданностью, ведь за те два года, что они встречались, мачеха говорила отцу, что хочет выйти замуж только за доктора. Я не пошла на свадьбу по многим причинам, но в основном потому что считала: отец женится на этой меркантильной женщине из страха остаться одному.
Развод родителей поначалу был дружелюбным, но когда на горизонте появилась мачеха, она запретила отцу даже просто видеться с моей мамой и ограничивала время телефонных разговоров со мной. Свой выпускной в школе я провела, выискивая глазами в толпе отца, который, конечно, не пришел. Когда я решила поступить в университет, моя мачеха дала мне понять, что я просто избалованная и эгоистичная девчонка. Она прочитала мне лекцию о том, что ей знакомо множество людей с собственными домами и яхтами, которые не учились даже в колледже, не то что в частном университете далеко от семьи. У родителей имелись накопления на мое образование, и их должно было хватить на первые два года. Однако окончание первого года моей учебы, когда пришло время вносить деньги, совпало с рождением моей первой сводной сестры, и мачехе не понравилась идея платить за меня. В один прекрасный день я обнаружила, что у моего отца изменился номер, а нового я не знаю. На следующий день моей маме пришли бумаги: отец подавал в суд с целью отказаться выплачивать свою половину суммы за мое обучение. Суд состоялся, я прилетела, чтобы поддержать мать, она выиграла – и мы с отцом не разговаривали четыре года. Его родители от меня отказались: Библия ведь говорит уважать отца и мать, а я, видимо, поступила не как Иисус в случае, если бы Иосиф подал в суд на Марию.
Пережив этот первый тяжелейший опыт предательства, я погрузилась в свои первые отношения с Вито, заполняя таким образом пустоту, образовавшуюся после разрыва с отцом. Годы, что мы с ним не разговаривали, я писала ему длинные многостраничные обвинения, что он не боролся за меня, что не пытался меня поддержать. Он отвечал короткими открытками вроде «Я люблю тебя», которые сами по себе лишали смысла его слова. Пять лет спустя я потеряла Вито, который тоже, как и отец, сказал мне что-то типа «конечно, я люблю тебя, но иногда случается плохое», после чего моя вера в истинную любовь разрушилась.
Психолог считала, что пока я не отпустила ни одну из этих ситуаций.
В конце концов, прямо перед Рождеством, я выпила кофе с Беном, который хотел поговорить о том, что между нами, очевидно, еще есть чувства. Я начала рыдать сразу же, как увидела его, и сказала, что то письмо из Мадрида было написано из-за снотворного и, вероятно, под влиянием депрессии и страха. Я работала над своими проблемами, но обратно сходиться не хотела. И я сказала ему, что написала много писем в тот вечер.
Это было не круто. И это мне еще вернулось.
Вне всякой связи с моим решением относительно Бена я восстановила контакт со снова одиноким Отцом Хуаном. Он жил на другом континенте, что, с учетом описанных выше проблем, для меня было просто прекрасно. Мы обменялись несколькими сообщениями, вспоминая прекрасное время в Буэнос-Айресе, и Хуан пригласил меня в поездку по Перу, в которую он отправлялся один – сразу после Нового года. Он предложил нам вместе забраться на Мачу-Пикчу. Но его было сложно понять, и я боялась, что он приглашает меня как друга, что погрузило бы меня в пучину сильной депрессии. А может, мы наконец-то сблизимся и полюбим друг друга? М-да, мне было о чем подумать. Я пыталась решить, ехать с ним или нет, когда отправилась на вечеринку Ферриса в Доминиканскую Республику. Прошло уже два месяца забастовки, и человек тридцать (многие из них – бастующие сценаристы) сняли три домика прямо на пляже между пляжем серферов и борделем. Нашим небольшим отелем заправляла милая семья, и 16-летняя дочь хозяина с интересом поглядывала на соседский бизнес. Также она заглядывалась на моих 30—40-летних друзей. Видимо, многие девочки в городе встречались с более взрослыми «парнями», которые привозили сюда содержимое своих кошельков.
Мы просто остановились не в том месте. Свою ошибку мы осознали однажды днем, когда девчонка из нашей компании загрузила нас в автобус и отвезла на другую сторону острова, навестить «собственность» ее сестры, а вернее сказать, захваченный ее сестрой кусок земли.
Сестра той девчонки со своим мужем только что привлекли американских инвесторов для покупки 2200 акров доминиканской земли – вместе с пляжем, пятизвездочным гольф-клубом, сотнями акров девственных джунглей, километрами пляжа, которые входили в список лучших пляжей мира. Они купили эту территорию у правительства Доминиканской Республики, потому что ее президент решил, что продавать экологические жемчужины страны – стоящая сделка. У инвесторов был план превратить белоснежные пляжи в «новую афинскую деревню». В New Yorker описывали данный проект, как место, «где четырехзвездочные рестораны и художественные галереи будут органично делить уличное пространство с простыми местными рыбными закусочными и бассейнами». Моби и Чарли Роуз тоже входили в число инвесторов. Здесь планировалось создать «колонию художников».
Надо ли говорить, что владения были впечатляющими? И хотя мы чувствовали себя словно, чего уж там, колонизаторы, которые украли земли у коренного населения, мы прекрасно проводили время, играя в гольф и ужиная на льняных скатертях прямо на песке. Потом мы вернулись на свою часть острова с дешевыми отелями, где пляжи были покрыты мусором и населены рыбаками и моряками, навещающими там бордели.
Я провела несколько дней, рассуждая, что делать дальше: отправиться с друзьями на Кубу или запрыгнуть в самолет и полететь в Перу, к Отцу Хуану. Оказалось, что ни то ни другое. Утром 31 декабря мы поехали с компанией на машине к водопадам. За рулем сидел мой приятель Уилл. Он остановился, я вышла из машины, он этого не заметил и решил переставить автомобиль, поскольку он всегда ставит его только со второго раза, ведь Уилл человек беспокойный и все такое. Как бы то ни было, он переставил машину на мою ногу.
К счастью, Уилл остановился до того, как автомобиль наехал дальше, чем на стопу: если бы он раздробил мне лодыжку, я, как мне потом объяснили врачи, скорее всего истекла бы кровью до смерти. Мне повезло, что я избежала такого исхода, но когда мы ехали обратно, вся моя ступня была размазана. «Хирургически обнажена», как потом охарактеризовали доктора мою ногу. На практике это значило, что я видела кости и мясо на своей ноге. Я ее хирургически обнажила.
Как только колесо съехало с моей ноги, я взглянула вниз. Позже люди говорили, что казалось, будто ногу мне откусила акула. В тот же момент я просто легла в машину и зарыдала.
Один из друзей обнял меня и высунул мою кровоточащую конечность в окно машины.
«Все хорошо, все совсем не так плохо», – уверял он меня.
Две маленькие доминиканки, проходившие мимо, начали кричать.
Час езды и две захолустные больницы спустя я наконец добралась до помощи. К счастью, мой «муж», Хоуп, была рядом, как и обычно. Она два года прожила в Южной Америке и, следовательно, хорошо говорила по-испански. Поэтому она смогла объяснить, что произошло, пока я стонала и кричала нечто вроде «Нет, пожалуйста, господи, скажи им прекратить!» – когда сестра пыталась снова и снова поставить мне капельницу.
В конце концов капельницу поставили, я лежала перед операцией в доминиканской больнице, слушая шум волн и звуки бейсбольной игры под окном. Я спросила Хоуп, что случится, если мне понадобится переливание крови здесь, в больнице, расположенной на одном острове с Гаити. Звучало так себе.
– А какая у тебя группа крови? Может, я смогу тебе отлить, – предложила Хоуп.